есть! Сколько можно…
Я надеваю куртку и ухожу ходить. Потому что под этот аккомпанемент вообще невозможно существовать. Всё ясно — одну роль часто репетирует несколько актеров. Они потом на спектаклях меняются. Но самый важный спектакль — премьерный. Начало. И вот… значит, выбрали какого-то Игоря. Наверное, молодой. Метр девяносто…
Я иду, иду. К железной дороге. Какая-то гадость с неба сыплется, то ли дождь, то ли снег. В городе пусто, совсем. Только город и я. Мы с ним одни.
Мост над путями пустой, и мне навстречу идёт человек. Очень высокого роста. У него нос длинный, и он им неприятно двигает. И вообще — лицо у него неприятное. Мне сейчас не нравятся высокие люди. С длинными носами. Они обычно неумные.
Я вздрагиваю… А Варя же. Ну нет, Варя другое! И нос другой, и… ну, не метр же девяносто! И нос… мало ли, у кого какой нос!
* * *
Когда я возвращаюсь, мама уже лежит в своей комнате с ноутом в обнимку. На кухне темно. Я захожу…
И там стоит папа. В темноте, у окна. И смотрит. Смотрит и смотрит, и молчит. Мне хочется что-то… но я не знаю что. Я не знаю, как сказать.
— Чай будешь? — осторожно спрашиваю я. Он мотает головой… нет, отстань. Даже чай он не будет.
— Пап, — говорю я. — Ты… ты же следующий спектакль поёшь, да?
— Нет, — говорит он. — На оба Игорь выписан. А потом уже неизвестно когда. Да ты маму не слушай, Игорь хороший парень, талантливый. Просто зажатый пока. Миша тоже не дурак кого попало в театр брать, наверное, хочет дать ему возможность раскрыться… В общем, не знаю я. Не понимаю, если честно. Но доверяю Мише, иначе — какой смысл.
Он молчит.
— Чай будешь? — ещё раз спрашиваю я, как идиот.
И он вдруг опомнился, вскочил:
— Ваня, да ты же голодный! Смотри, там в сковородке… или нет, это старое, это только выбросить… Я сейчас! Да что же это, ребёнок голодный…
У меня перехватывает горло. Зачем он так? Зачем?!.
— Пап, да я соображу, что поесть, ты чего! Я сам. Ты чего!
Он вдруг садится на стул.
— Всё нормально, Иван. Нормально. Рабочий момент. Просто, знаешь… когда ты что-то нашёл, а это никому не нужно. Это… это неприятно.
Мне бы очень хотелось, чтобы папа опять пел. Что угодно. Чтобы он мычал про себя этого Джона Дауленда, как всегда. Но он молчит.
* * *
Зачем я вот поднялся в школе на четвёртый этаж? Вот же ноги дурацкие, чего меня туда понесло. Там и классов нет — только актовый зал. И подоконник.
У подоконника стоял Джефф. Кто сидел на подоконнике — мне не видно. Видно только руки, которые Джеффа обнимают за шею. Длинные такие пальцы.
И ладно бы руки.
Ещё я увидел белые кроссовки. Огромные кроссовки сорок третьего размера.
Давай-давай, Ваня. Ничего не делай. Увидишь, что получится.
На третьем этаже стеклянные двери. Я бью кулаком в стекло. Закалённое, не бьётся.
Не так-то и сильно я его ударил.
* * *
Кстати, я заметил. Такой прикольный эффект, ужасно смешно. Если лежать на спине, то слёзы затекают в уши. Сначала в одно, потом во второе.
Flow ту tears…
Вот интересно. Джону Дауленду тоже затекало в уши, да?
* * *
— Птичко — четыре, Творогов — пять. Творогов — пять. Творогов…
— Марья Михайловна, это что?… — спрашивает Стоун. — Это… А мне что?
— Твоей работы у меня нет, Володя.
Марьяша смотрит на него спокойно, без улыбки.
— Я сдавал!
— Я не вижу твоей работы. Зато вижу работу Творогова. И не одну. И даже не две.
— Марья Михайловна… Это… это ошибка, — бормочет Володя.
Мне жарко и холодно одновременно, уши красные, руки потные. Доигрался.
— Иван, — говорит она мне довольно жёстко. — Хватит валять дурака. Я не знаю, чего ты добиваешься. Но у тебя прекрасные сочинения. Ты думаешь, я не могу отличить, кто пишет? У меня четыре твоих работы. И все очень разные, и все отличные, кроме той, которая подписана твоей фамилией. Да и твоя отличная, просто излишне провокационная. Я же не первый год работаю, Ваня. Хотя такого, как ты, встречаю впервые. Ты можешь сопротивляться сколько угодно. Но ты будешь писать. Это твой способ жизни.
Я вскакиваю и выхожу из класса.
Какого чёрта, кто её просил меня разоблачать?!. Я ничего и никогда; я тупой!!!
Так гордился своим умением писать за других. Как Стоун, как Федченко… даже как Калинкин. Выходит — нет. Интересно, она всё это время знала, что за них пишу я? Или только сейчас поняла? Где я ошибся? На чём погорел?!.
* * *
…Хорошо, что хотя бы с Варей и Джеффом, то есть моим другом Женькой, всё обошлось. То ли вообще ничего не было и мне показалось, то ли Джефф что-то такое понял сам. Или просто Варя его отшила. Могла вообще. То есть как всегда — проблема решилась без моего участия. Я про это и говорю.
Ходят — не замечают друг друга. Я смотрю на это и дышу. Просто дышу, и всё. Кислород дали. Всё… всё нормально.
Если долго сидеть у реки, можно увидеть, как по ней проплывает труп твоего врага.
— Десятый раз это говоришь. Это прямо твоё кредо, да, Вань?
— Вполне.
— А тебе не кажется, что твой враг тоже может сесть у реки? Согласно твоей логике, он дождётся того, как мимо него проплывёт твой труп.
…Я сразу представил. Тихая-тихая река, камыши,
