Я начала писать. Буквы так быстро появлялись на бумаге, будто падали с пера сами собой. В классе раздавался чуть слышный скрип перьев.
— Кто закончит, положит тетрадь на мой стол и тихо выйдет из класса.
Я кончила писать. Закрытая тетрадь некоторое время лежала передо мной. Потом я взяла её в руки и уже хотела отнести на стол, как учительница подошла ко мне:
— Не справилась? — спросила она тихо.
— Нет, справилась… — удивилась я.
— Так… ну, тогда посмотрим, что ты успела за двадцать минут, — сказала она и взяла мою тетрадь.
Я вышла в коридор. Там стоял неприятный запах керосина и ещё чего-то. Из соседних классов слышались голоса педагогов: они то повышали голос, то говорили совсем тихо. Но ни в одном классе я не услышала такого бархатного голоса, какой был у моей любимой старой деревенской учительницы. Мне стало печально и тоскливо. Звонка я не слышала. Только тогда я пришла в себя, когда белобрысая девчонка вдруг взяла меня за руку и потянула в класс. Я опять вырвала руку и сердито сдвинула брови.
— Учительница зовёт, — сказала она радующимся чему-то голосом.
Я медленно пошла за ней. Открыла дверь и остановилась перед учительницей. Мне не понравилась эта насторожённая тишина. Рядом со мной встала белобрысая девочка и с любопытством смотрела на учительницу.
— Учительница, скажите, чтобы она села! — крикнул строгий мальчик, указывая на белобрысую.
— Садись, милая, — сказала учительница ей и ласково улыбнулась. — Откуда списала? — спросила меня учительница.
«Вначале назвала чуть ли не деревенщиной, теперь… ещё не легче. Что ей нужно от меня?» — подумала я с возмущением.
— Не слышишь? Из какой книги ты это всё списала?
— Не из какой… В горах мы однажды наткнулись на обвал. Со скалы падал поток. Накануне шёл сильный дождь и всё смыл. Унёс даже мельницу… Мельника спасло только то, что он успел забраться на большой камень, не то он бы утонул…
— Значит, — задумалась учительница, — всё это ты видела своими глазами? И написала сама… Кто же научил тебя так писать?
— Никто… я сама… — улыбнулась я, но улыбка была какой-то горькой.
Ученики вздохнули, и кто-то вдруг засмеялся вслух.
— Чему вы смеётесь? — сказала учительница и поправила на столе пачку тетрадей, как колоду карт.
«Ага, значит, не такая я уж глупая. В городе, оказывается, есть и поглупее меня», — подумала я и тоже громко рассмеялась.
Я почему-то взглянула, на белобрысую девчонку. Она не смеялась и даже не улыбалась. Она стояла чуть смущённая.
Учительница повернулась ко мне с улыбкой, но я отвернулась и пошла к своей парте. «Пусть знают наших, деревенских», — подумала я и в тот день больше не улыбалась. И из школы ушла одна. Кроме Марики, мне никто не нужен был, только с ней я могла говорить; так мне было одиноко.
«Разве трудно?.. Прикажи себе и иди по подъёму, к твоей деревне приведёт эта дорога!» — подумала я.
На улице было много народу. Я остановилась на углу улицы Лермонтова. Прогрохотала грузовая машина. Кто знает, может быть, через мою деревню прошла… Только я собралась перейти дорогу, как перед моим носом кучер с трудом остановил двух лошадей.
— Э-э, горожанка! Ты что, ослепла?! — крикнул он грубым голосом.
Я громко засмеялась, прохожие оглянулись, пришлось замолчать… По лестнице поднималась очень медленно. Я понимала, что надо взять себя в руки, иначе доведётся услышать слово «глупая».
«А вообще, подумал же этот кучер, что я горожанка! И то дело».
По лестнице взбегал средний брат Тинико Лева́н.
— Я к тебе шёл, — сказал он мне, обнял за плечи, и мы весело поднялись по лестнице.
В комнате стоял запах вкусного обеда. Все уже сидели за столом. Домашние меня встретили так, будто мы не виделись не несколько часов, а года два.
Тётя Саша оставила мне место рядом с собой.
— Понравилась тебе новая школа? — спросила тётя Анета.
Я пожала плечами и улыбнулась.
— Привыкнешь, дорогая, не бойся. — В зелёных глазах тёти Саши светилась доброта. Она обняла меня, поцеловала в голову и потом налила суп.
Все ели, а я думала о своём.
Мтацминда возвышалась над городом. За Мтацминдой, в моей деревне, сейчас, наверное, солнце уже заходит и последними лучами озаряет белоснежные горы и долины. Марика учит уроки…
Кусок застрял у меня в горле.
— Ешь, милая, чего ты ждёшь? — сказал дядя Гоги́та.
Я опустила голову и глотала неразжёванные куски вместе со слезами.
— Придёт весна, и мы будем гулять по Мтацминде. Ты была на Мтацминде? Да? — сказал опять дядя Гогита.
— Нет, — ответила я очень тихо, не поднимая головы; я чувствовала, что за мной наблюдает папа, и мне не хотелось, чтобы он видел меня такой грустной.
— Ты знаешь, кто провёл эту железную дорогу на гору?
— Откуда она может знать? — засмеялся Котэ. — Не то что десятилетняя девочка, многие взрослые не знают.
— Бельгийцы, — сказала я и посмотрела на Котэ. Наверное, у меня в глазах был упрёк.
Котэ улыбнулся мне с любовью. Я почувствовала, что он гордится мной.
«А я, я ещё больше тобой горжусь», — подумала я и посмотрела на его высокий, пересечённый голубой жилкой лоб.
— Молодец! — сказал дядя Гогита. — Как же теперь можно не взять её, чтобы она посмотрела фуникулёр!
— И зимой ходят? — спросила я.
— Да, ходят.
«На Удзо зимой трудно подниматься, снег там глубокий. Зимой я добиралась только до дома деда Тома, а дальше — нет», — думала я.
Мне показалось, что я сижу на санях и мчусь вниз по спуску, до поворота возле клуба. Дети кричат, а собаки провожают лаем…
Мама и тётя Анета о чём-то говорили между собой. В печке потрескивали дрова. Ветер дул и гнал безжизненные листья по тротуарам!
Через несколько дней я так соскучилась по нашему деревенскому дому и по своей деревенской школе, что запросилась обратно.
— Или тебе не понравилось наше городское училище? — спросила тётя.
— Знания везде одинаковые, а учителя и друзья… разные… — ответила я.
Тётя, раздумывая над моим ответом, покачала головой, как бы не понимая, что я имею в виду, и правильно сделала, что не поняла: только одна я знала, как много значат для меня эти слова.
Печка распространяла по комнате ласковое тепло и горьковато-сладковатый, как миндаль, запах дров. От голубоватого цвета сумерек в комнате было уютно. Потрескивала печь. На потолке играли три световых зайчика, они то как будто бы танцевали, то замирали, словно от необъяснимого счастья, которое можно испытать только в детстве.
На дворе, наверное, шёл снег; воробьи порхали стайками с дерева на дерево и шумно и радостно чирикали.
Мои глаза постепенно привыкали к сумеркам.
Перед постелью что-то засияло, и свет далёкой звезды замерцал розовым цветом. Потом серебристый свет слился с золотистым. Розовый и голубой смешались. Хвоя огромной ёлки чернела и чу́дно пахла. Я стала в постели на колени и оперлась о кровать, потом чуть приоткрыла одну створку ставни. Разноцветный блеск в комнате ослепил меня. Крохотный Арлеки́н висел на невидимой нитке и, одетый в пестрый костюм, крутился во все стороны.
Наверху почти упирался в потолок красный стеклянный наконечник. Чуть ниже блестели золотые и серебряные шары. На ёлке висели гофрированные бумажные фонари. На одном была нарисована ночь с молодой луной и звёздами, на втором летали чёрные ласточки. На концах веток блестели разноцветные стеклянные сосульки. Голубые, розовые, белые, лиловые, прозрачные колокольчики легонько звенели. Рядом висели куколки в белых платьицах с голубями на плечах, мальчишки на коньках, желторотые птенчики, диковинные животные, аппетитные яблоки, золотые и серебряные орешки.
Мне казалось, всё это снится. «Когда успели мама с папой поставить и украсить эту ёлку?» — подумала я и опять закуталась в тёплое одеяло. Закрыла глаза и вновь открыла… Закрыла и открыла. Котэ тоже сладко улыбался, только не как я — наяву, а в глубоком сне.
Мама вошла в комнату. На ней было новое синее бархатное платье с поясом вишнёвого цвета. В руках она держала подарки, глаза её блестели. Она нагнулась и поцеловала меня. Я обняла её за шею. У мамы, в отличие от других, был особенный запах — не то персика, не то мёда… Я посмотрела на подарки: огромная кукла в белом платье с закрывающимися глазами лежала рядом со мной.
— С Новым годом, — сказала мама и повернулась к Котэ. На одеяло положила какой-то подарок.
Котэ обнял маму и тихо поблагодарил её.
— Получили? — спросил он в полусне. — Что это?
— Это самые красивые сосульки, посмотри! — сказала я.
Он кивнул головой.
— Я никогда не видел так красиво украшенную ёлку, — сказал он и отвернулся к стене.
