— Я и не боюсь, — так же уныло ответил Егор.
Он медленно поднимался по лестнице. Чего торопиться? Всё равно попадёт. Постоял у двери, прислушался. Тихо. Открыл дверь — и сразу почувствовал запах лекарства.
— Наконец-то! Где ты был? Отец всё ещё тебя ищет, — тихо сказала мама.
Он остановился как вкопанный. Почему мама так тихо говорит? Не шумит, не ругается.
— С бабушкой плохо. Из-за тебя она расстроилась.
Егор рванулся к бабушке:
— Что с ней?
Мама его остановила.
— Тихонько, — предупредила она.
Егор на цыпочках прошёл в бабушкину комнату. Бабушка лежала бледная, с закрытыми глазами. Но как только вошёл внук, приоткрыла веки, чуть улыбнулась.
— Бабушка, что с тобой?
— Ничего… Не пугайся…
— Я больше никогда тебя не буду расстраивать!
— Ну и хорошо, и хорошо.
Егор поправил подушку, одеяло.
— Ничего, бабушка, ты скоро выздоровеешь. Я ведь тоже вчера болел, а сегодня уже здоровый.
— Ты болел без надобности. А мне уже надобно болеть.
— Почему, бабушка? Почему тебе надобно болеть?
— Надобно.
Егор не мог с этим согласиться.
Бабушка снова закрыла глаза. Трудно ей было разговаривать. Егору хоть чем-то хотелось ей помочь, но он не знал чем.
— Хочешь, бабушка, я спою тебе песню? Твою любимую — про колокольчики? — спросил он. — А ты лежи и засыпай. Помнишь, когда я был маленький, ты меня укладывала спать и тоже пела эту песню?
— Как не помнить. Давно ли всё было…
Егору казалось, что очень давно, а бабушке казалось — совсем недавно.
— Что же ты не поёшь?
Егор придвинулся к бабушке и тихонько запел про колокольчики, которые росли средь некошеной травы. И никак он не мог понять, то ли это была весёлая песня, то ли грустная.
Я бы рад вас не топтать,
Рад промчаться мимо,
Но уздой не удержать
Бег неукротимый!
Я лечу, лечу стрелой,
Только пыль взметаю;
Конь несёт меня лихой,—
А куда? Не знаю!
Бабушка задремала. Егор, стараясь её не беспокоить, вышел из комнаты.
МАЛЕНЬКИЙ, НО ВПОЛНЕ ВЗРОСЛЫЙ
На следующий день, когда Егор пришёл в школу, Арканя сказал ему:
— Наша Тонька говорит, что она ездила в город, чтоб в кино сходить. Забыл, как называется. Про любовь.
— А когда вернулась?
— Да вскоре. На следующем автобусе. И такая неразговорчивая. Всё молчит и в угол смотрит.
— Про Затейника ничего не говорила? — спросил Егор.
— Ни звука!
Они стояли в коридоре, у раздевалки. Здесь было темно, раздевалка ещё не работала, и им никто не мешал.
— А у нас, Арканя, бабушка заболела. Переживала из-за нас, переживала, и с сердцем плохо стало. А ещё она сказала, что ей на-до-бно болеть. Время пришло. Как ты думаешь, Арканя, почему оно пришло?
— Не знаю, Егорка. Дед Семён говорит: «Ты, Аркашка, растёшь, а я старюсь. Дождаться бы мне, когда ты большой станешь, тогда и умирать можно».
— Значит, чем быстрее я вырасту, тем скорее бабушка состарится?
— Так, выходит.
Егор помрачнел.
— Ты бы не думал об этом, — робко сказал Арканя. — Дед Семён говорит: «Много будешь думать, голова будет болеть».
— Пусть болит, — буркнул Егор.
Зачем он ел дрожжи? Зачем во второй класс собирался? Выходит, нарочно хотел бабушку состарить?
Арканя дёрнул Егора за рукав.
— Звонок!
Катя, вся в розовых бантиках, уже сидела за партой.
— Ты чего опаздываешь? — спросила она Егора.
— Ничего не опаздываю.
— Ещё бы чуть-чуть — и опоздал. Ты не выспался, да?
— Что я — засоня?
— А чего хмурый?
— Я хмурый?
— А кто же? Конечно, ты.
Вошла Елена Васильевна. На ней было синее платье с белым кружевным воротничком.
— Как красиво! — восхитилась Катя.
— Тарантин пришёл! — улыбнулась Елена Васильевна. — Поправился?
— Он уже совсем здоровый, — сказала Катя.
Егор покосился на неё: чего выскакивает, врач, что ли?
Елена Васильевна взяла мел, подошла к доске.
— Сегодня мы будем учиться писать новый элемент, — объяснила она.
Учительница вывела палочку, только внизу закруглила её, как крючок. Она сообщила, что без этого элемента ни одна буква не обходится, и если бы его не было, то вся азбука просто бы распалась на отдельные никому не нужные линеечки, крючки, нолики. Елена Васильевна очень гордилась этим неприметным на вид элементом, который держал всю азбуку в строгом порядке.
— Будем писать, не отрывая руки от строчки, — сказала она. — Безотрывно. Одной линией.
Поскрипывая мелом, Елена Васильевна вела линию то вверх, то вниз, то вверх, то вниз. Пока доска не кончилась. Рука её замерла, а потом поставила жирную точку. Хорошо, если б доска была длинной, до самых дверей. Нет, не до дверей, а дальше: выходила бы прямо в коридор, а потом на улицу. Елена Васильевна, ничего вокруг не замечая, всё писала бы неотрывно свою палочку с крючком, потом оглянулась — а над ней берёза растёт…
Ученики старательно выводили новый элемент в тетрадях. Егор тоже писал, но безучастно. Он думал о бабушке. Когда он вырастет большой, она станет старой-старой, а когда он вырастет совсем большой, то вдруг бабушка умрёт. Егор даже зажмурился, так ему нехорошо стало.
Если бы кто-нибудь ему сказал: «Выбирай, Егорка: или ты навсегда маленьким останешься, или бабушка состарится», — что бы он выбрал?
Замечательно, конечно, вырасти большим, смелым, умным. Можно стать капитаном и причалить на корабле к самому дому. Все выбегут встречать. Только бабушки не будет…
Ну, нет. Пусть он навсегда останется маленьким! Пусть… Лишь бы бабушка не старилась, не болела, лишь бы долго-долго жила!
Только как быть? Хочешь быстро расти — не растётся. А не хочешь?.. Всё равно зарубки на косяке не вниз, а вверх ползут. С каждым годом всё повыше и повыше. И ничего тут не сделаешь.
«А Затейник? — осенило Егора. — Он же всё время мешал расти почему-то. Вон как живот закрутило, чуть не умер. „Ходи в первый класс, пиши палочки!“»
Пусть тогда он откроет свои часики, наведёт куда надо стрелки, и Егор уже никогда не станет таким большим, как папа. Зато бабушка будет сидеть на крыльце в синем платочке и ждать его.
Егор и не заметил, как за его спиной остановилась Елена Васильевна. Дело в том, что все уже давно выполнили задание, а Егор продолжал писать палочку с крючком, но получался не строгий элемент, а что-то похожее на разбушевавшиеся морские волны.
Как-то само собой вышло, что появился на «волне» парус. Егор и не хотел рисовать ничего подобного, но рука его действовала совершенно самостоятельно.
— Тарантин, — сокрушённо сказала Елена Васильевна, — ты опять хулиганишь?
Егор опомнился, что находится не где-нибудь, а в классе. Учительница взяла тетрадь.
— Посмотрите, ребята, чем занимается Тарантин!
В классе стало весело.
— Ты путешествие нарисовал, да? — спросила Катя.
— Сама ты путешествие!
— Эх, Тарантин, Тарантин! — вздохнула Елена Васильевна. — А ещё во второй класс собираешься!
— Я уже не собираюсь.
— Как? — Елена Васильевна искренне огорчилась. — То ты, Тарантин, собираешься, то не собираешься!
— А его всё равно не возьмут, потому что он самый маленький! — рассмеялась Вика.
Егор обернулся:
— Может, я раздумал расти!
— Ничего ты не раздумал! — снова засмеялась Вика.
— Тарантин, — спросила Елена Васильевна, — почему все пишут в тетрадях, а ты рисуешь?
Вопрос был простой, но ответить на него было очень трудно.
— Не знаю…
— Ты же под влиянием находишься, — прошептала Катя.
Егор наступил ей на ногу, чтоб молчала.
— Ты, Тарантин, безответственный, — грустно сказала Елена Васильевна.
— Как это безответственный? — обиделся Егор.
— Потому что за свои поступки не отвечаешь.
Елена Васильевна села за стол и пригорюнилась: она не знала, что ей делать с Тарантиным, как его воспитывать, у неё ведь ещё не было никакого педагогического опыта. Но всё равно нужно было что-то делать.
— Останешься, Тарантин, после уроков, — сказала она.
— Зачем? — удивился Егор.
— Как зачем? Будешь учиться писать!
Ещё никого в первом классе не оставляли после уроков. Вначале воцарилась тишина, а потом все зашумели. Почему один Тарантин останется после уроков? Всем хотелось остаться.
— После уроков оставляют в качестве наказания, — пояснила Елена Васильевна. — Есть желающие?
Желающих сразу не стало. И урок кончился.
К Егору подошла Вика.
— Хвастунишка! Хвастался: вырасту, вырасту, во второй класс пойду!
— А тебе какое дело, пойдёт он во второй класс или нет? — спросил Арканя.
