После долгого молчания Виль признался:
— Ты прав. Но легче мне не стало.
— А я, по-честному, и не старался сделать тебе легче. Я не враг тебе, я тебе мудрый друг! — Антарян рассмеялся и повернулся к стене: — И мудрецы, как и простые смертные, нуждаются в отдыхе.
После ужина была массовка. Впрочем, это устарелое название вечера подвижных игр и танцев уже уступало место новому, сверхмодному — «дискоклуб».
Круглая площадка перед пионерской комнатой освещалась неровно, несколькими источниками — то попадешь в поток лучей, то в полумрак, а то и в густую тень. Серебристый колокол радиодинамика лежал на крыльце, и чудилось, что он содрогается от очень громкой и затейливо ритмичной музыки.
Играли-бегали, толкались, смеялись и визжали — малыши. Все остальные ребята, некоторые вожатые и воспитатели танцевали, каждый это делал, как умел и как хотел — кто отрешенно стоял в сторонке, поближе к краю площадки, как бы уединившись, и подрагивал, не сходя с места, заламывал руки, припадочно откидывал голову, кто, не щадя себя, энергично дергался и подпрыгивал в людном центре.
Старшая вожатая с недовольным лицом сидела на стуле у входа в пионерскую комнату. Казалось, вот-вот терпение Царицы иссякнет и она прекратит это безобразие. К счастью для любителей дискомузыки и соответствующих танцев, физрук Антарян пригласил Царицу выйти в круг. Она заулыбалась, не разжимая тонкогубого рта, махнула рукой — разве с вами не согрешишь? — и поднялась. Антарян вытянулся, грудь колесом выгнул, а Царица потупилась, поводила перед собой гибкими руками, словно конфузилась и старалась заслонить лицо, спрятать его от жгучих очей горного орла.
Виль сел на освободившийся стул, отыскал глазами своих ребят. Братья Кучугуры в одинаковых пестрых рубашках, вытертых джинсах и кроссовках-ботасах выкаблучивались друг перед другом, состязались: чья поза, чье движение замысловатей? Лидия-Лидуся танцевала неподалеку от Виля, притоптывала, порой кружилась, и юбка вздымалась зонтиком, открывая крепкие ноги. Олег то приближался к Лидии-Лидусе, то отходил — вроде сам по себе и вроде с нею. А она не замечала его, лицо ее было обращено к Вилю, плечи, маня, подавались вперед: мол, чего же вы не встаете? Виль старательно не понимал ее жестов, отводил взор, смотрел на Катерину, которая копировала Лидию-Лидусю. А Пирошки не было.
Лидия-Лидуся не выдержала, позвала:
— Виль Юрьевич, нельзя отдаляться от народа!.. Сами встать не можете, поднимем! Хотите?
Она покосилась на Олега, тот согласно кивнул: поднимем, только дайте знак.
— Душно, ребята, — отговорился Виль. — Вот свежим ветерком потянет, так уж и быть — спляшу!
Еще на закате из-за гор выплыли тучи, навстречу им — другие, из-за моря. Небо затянуло серым одеялом, которое становилось все плотней, все черней и черней. Ни звездочки над головой. Горы и небо слились в нечто темное, тяжелое, недвижное. Глухо роптал ручей. Теплый воздух застаивался. Хоть бы чуть подуло, хоть бы чуть брызнуло! Виль по-стариковски ссутулился на стуле.
Пирошки не было долго. Придя, она стала рядом, точно оправдываясь, сказала:
— Утюг капризничал. Пока радист наладил, пока нагладилась…
Была она в белых кофточке и брюках, на длинной шее — в обхват — тоненькая нитка каких-то темных камешков. Волосы скручены в толстый жгут, венчающий макушку.
Он поднялся, показал на стул: «Присядете?»
Она отрицающе покачала головой.
Перебарывая дрожь в груди, он выговорил нарочито небрежно:
— Сбацаем на пару?
Отозвалась озорно:
— Чего же ради мы здесь?.. Только теперь так бацают, что не поймешь — на пару или врозь?
— Так давайте по старинке?
Она положила руку ему на плечо:
— А чего ж!
Танцуя, они обогнули площадку, и их накрыло косой тенью раскидистой ели. Тут музыка слышалась помягче, шарканье многих подошв и стук многих каблучков напоминали грустный шелест сухой листвы.
Пирошка положила на плечо Виля и вторую руку, в упор посмотрела ему в глаза, с какой-то непонятной, необъяснимой озабоченностью вздохнула:
— Если бы вы знали… Как давно я танцевала… Как давно мне хотелось танцевать…
Она голосом выделила слово «хотелось».
Он не знал, что сказать на это: ему было печально и радостно, причем печаль и радость воспринимались цельно, как одно счастливое чувство, как непременные составные этого чувства, этого желанного состояния.
Он оглядел площадку, как бы удостоверяясь в том, что нет ничего худого, угрожающего вокруг, все ладно.
Царица и Антарян, развеселясь, перешли на откровенную лезгинку. Здорово они танцевали! Ну, Антарян, понятно, кавказец, а Царица, Царица-то россиянка, но как она выразительна в этом своеобразном танце!
Братья Кучугуры пародировали их — младший Антаряна, старший Царицу. Возможно, пародировали оттого, что так не умели.
Олег отплясывал с Катериной, наклонясь к ней и держа за ручки.
Лидии-Лидуси на площадке не было. Мало ли почему не было, однако Виль насторожился. Пирошка тоже заметила, что Лидии-Лидуси нет, и вопросительно глянула на Виля.
— Исчезла по-английски — житейская надобность, небось, — отмахнулся Виль.
И тут появилась Лидия-Лидуся. Она выступила из-за ели и, виляя бедрами, дугой прошла по площадке. Остановилась, стала выламываться, трясти плечами и животом. Была она в тесных белых брюках, в маечке с изображением черной пантеры, разинувшей пасть. Волосы, связанные в пучок, торчали на затылке, как беличий хвост. На шее болтались две длинные низки ярко раскрашенных ракушек — этими пятидесятикопеечными драгоценностями торговали у входа в лагерь старухи из поселка.
Пирошка отступила поглубже в тень.
Царица, холодея лицом, замерла, а потом выцедила:
— Эт-то что за вульгарщина?
Лидия-Лидуся и ухом не повела.
— Вон! — прошептала Царица.
— Еще что! — ласково улыбнулась Лидия-Лидуся, — Массовочка-то для нас, для детей!
— Вон! — громко повторила Царица, повелительно вскинув руку.
Олег шагнул к ней, осторожно взял руку и опустил ее:
— Юморка не сечешь, старшая!
Музыка захлебнулась.
Царица онемело уставилась на Олега.
— Не сечешь, говорю, юморка, — с подчеркнутой наглостью выговорил он.
Царица забыла о Лидии-Лидусе, нелепо переспросила:
— Не се-ку?
— Парэнь, понимаэшь, что творишь? — возмутился Антарян.
— Дак она же не сечет, — гнул Олег свое, гнул, сознавая, для чего, и понимая, чем это ему грозит.
Антарян в изумлении вскинул брови, узрев в поступке явный умысел, а логику того умысла не улавливал.
— Он у нас рационалист, зря не скажет, — хором заговорили братья Кучугуры.
Их реплика вернула Царице силы, она распорядилась:
— Массовка объявляется закрытой! Вожатые и воспитатели строят и уводят отряды!
Колокол динамика ожил — из него полилась тихая и нежная, умиротворяющая мелодия вальса.
Опустив голову, Пирошка подошла к Катерине, подняла на руки, прижала к себе и направилась к выходу с площадки. Шаг ее был труден и вязок, и, глядя на нее, Виль почти физически ощутил двойное давление — и того, что происходило в предгрозовой природе, и того, что произошло на этой площадке.
А ребятишкам было все нипочем — они не хотели расходиться, мотались, как мальки, или пытались «сбацать» под вальс.
Зашлепали об асфальт крупные капли дождя, зашлепали как бы со вздохом облегчения. И отряды, которые только что невозможно было собрать, споро построились и беглым шагом — к жилым домикам. Дети подставляли дождю руки и лица, а поймав каплю, орали и шарахались, словно на пулю напоролись, — что им, детям, непосредственно причастным к природе, людские происшествия, отвлекающие от затаившегося до поры ветра, от шума нарастающего дождя, от звезд, заслоненных черными тучами, от невозмутимо молчащих гор?
Резким металлическим щелчком прервало вальс, и зычный голос радиста разнесся по лагерю, ударился в стены ущелья и, отброшенный ими, вернулся назад, клубясь меж домиками и деревьями:
— Сразу после отбоя-аа… педсоставу-у… собраться в пионерской комнате!
Крупные редкие капли были первым недолгим прологом, косая, мощная, но теплая полоса мгновенного ливня — вторым прологом к частому и быстрому дождичку, намочившему все, что еще оставалось сухим; в его торопливом и ровном шуме потонули все другие звуки. В небе, то над морем, то над горами, сонно погромыхивало — природа прокашливалась, пробовала голос.
Поеживаясь и движением головы стряхивая с лица воду, Виль поспешил было к пионерской, чтоб отсидеться там до начала педсовета, но у крылечка, подчинясь чему-то более властному, чем трезвый расчет, свернул под деревья, с двух сторон обступившие дорожку, которая вела к жилым домикам.
