тон, — и поэтому я решила поехать с тобой не в Неваду, а в Мексику. То есть чтобы получить развод.
— Я рад, что мы туда едем, мне все равно почему.
Это уже было немного лучше.
В Ларедо они приехали к концу дня и остановились на главной площади, перед самым большим в городе отелем. Отель оказался совсем заурядным, но, когда Дики спросил, почему бы им не пересечь границу сейчас и не ночевать уже в другой стране, Луиза объяснила, что здесь они лучше выспятся.
— Я устала сидеть целый день за рулем, милый, — говорила она, поднимаясь с ним в лифте на верхний этаж. — Сразу после завтрака мы переедем мост — и всё, там уже Нуэво-Ларедо. Побродим по городу, а потом отправимся в Монтерей…
Они вошли в номер.
— Погляди в окно. Вон Мексика, Дики.
Дики бросился к окну и чуть не сбил с ног коридорного.
— Как, это и есть Рио-Гранде? Я-то думал — действительно река, а тут речушка какая-то!
Она потянула его за ухо.
— Идем умываться и обедать.
Сидя в ресторане отеля против сияющего наивной добро желательностью сына и ковыряя салат из курицы, Луиза в который раз стала думать, что вот можно было лететь самолетом и немедленно со всем разделаться, а она тащится по незнакомым и совершенно не интересным ей городам, осмотр которых, судя по всему, не приносит Дики никакой пользы. Да, она явно старается оттянуть время, даже въезд в чужую страну отложила на завтра под предлогом, что хочет выспаться, хотя давно уже не засыпает без аспирина и снотворных.
И дело вовсе не в том, что она не хочет развода. Ей давно надо было расстаться с Роджером, еще много лет назад, когда он впервые заставил ее лгать Дики, объясняя, почему папы так часто не бывает дома. Ничего хорошего этот ничтожный человек мальчику не дал. И вот чем все кончилось: ей скоро тридцать два года, у нее сын — худой, голенастый подросток, который вот-вот перерастет ее, а она даже не может вспомнить, почему вышла замуж за его отца и что внушило ей мысль, будто она Роджера любит.
Чтобы Дики не заметил, что у нее дрожат руки, она стала рыться в сумочке, ища на чай официанту.
— Хочешь заплатить? — спросила она сына. — Тогда допивай скорей молоко.
На улице он немедленно предложил: «Давай пойдем в кино», предложил просто так, без всякой надежды, и, когда она сказала — нет, в кино они не пойдут, но он сегодня может лечь попозже, он не стал настаивать и послушно пошел за ней от одной освещенной витрины к другой. Шоколадные наборы фирмы «Фанни Фармер» в окнах кондитерских, старинные дорожные указатели («К Смитам сворачивать здесь») в лавках скобяных изделий — все как в Монтклере, с таким же успехом можно было сидеть дома, вот только развода дома не купишь.
Зато магазины «Все для мужчин», которых здесь было удивительно много, поражали чисто техасской пышностью мужественно-агрессивного оттенка. Шляпы и сапоги, сапоги и шляпы — неужто жители этого убогого пограничного городишка покупают сапоги ручной работы за семьдесят пять долларов или стетсоновскую шляпу за сто двадцать пять? Кто способен представить себе такое?
В зеркале витрины, за этой сумасшедше дорогой бутафорией, она увидела себя и Дики: бледная, неприметная женщина в мятом полотняном платье и несвежих автомобильных перчатках, высокая и худая, худая и неженственная, неженственная и нелюбимая, рядом с ней мальчик, до того на нее похожий, что ей стало больно, — длинноногий, длиннорукий, широкоплечий, как она, он стоял и тоже разглядывал ковбойские сапоги, приглаживая прямые бесцветно-русые, как у нее, волосы. В выражении его безмятежно-спокойного лица даже сейчас, когда он ничего не клянчил, не хмурился над книгой, затаилась та самая горечь, которую она так ненавидела в себе. «У меня хоть есть для нее основания, — думала она сердито, — мой отец не гонялся за блондинками, не бросил нас с матерью, он просто умер, оставив нас без гроша, но Дики, почему у него такой несчастный вид, будто его чем-то обделили? Кто в этом виноват, неужели я?»
На самом деле Дики был похож и на отца тоже: Роджеровы большие торчащие уши, его классический нос без переносицы, начинающийся прямо от невысокого лба. И руки — ловкие, сильные, как у спортсмена…
— Ну, хватит, сынок, — вздохнула Луиза. — Идем обратно.
С какой дружелюбной готовностью он согласился, как искренне хотел угодить ей в мелочах — совсем как Роджер. У нее сжалось сердце.
Когда они вернулись в номер, он лег в постель, высоко взбил подушки и с головой ушел в очередной том нескончаемой серии детских приключений, а она пошла в ванную, вымыла голову и выстирала их с Дики белье. Ну что ж, он как будто не чувствует себя ни одиноким, ни выбитым из колеи — пока. Все это ждет его потом, когда кончатся каникулы и надо будет привыкать жить изо дня в день без отца.
— Дики, уже поздно! — крикнула она ему. — Гаси свет.
— Я пишу письмо. Сейчас кончу.
Она развесила свои и его трусики, чулки и носки в ванной и вошла в спальню, готовясь прикрикнуть на него, но увидела, что он заснул над письмом, так и не погасив своей лампочки. На одеяле возле его откинутой руки лежали книга, листок бумаги со штампом отеля и шариковая ручка.
Она выключила свет, поправила одеяло, взяла письмо и пошла к двери ванной посмотреть, что он там написал.
«Дарогой папочка, — прочла она, — мы подъехали к самой границе. Из нашего окна видно Мексику. Завтра мы периедим мост и окажимся в Мексике. Мама говорит, там люди живут бедно. Все очень дешево. Так что рукавицу мы не стали покупать в Техасе, а купим там. Мама говорит, что кожа там ничуть ни хуже. Здесь ужасная жара, совсем как в Джорджии. Завтра в Нуэво-Ларедо будит жаркий день. Целую Дики».
Луиза положила письмо на письменный стол и стала искать в сумочке снотворное. Если бы только у нее была уверенность, что все это кончится, если бы только Дики не напоминал ей так беспощадно о Роджере — всякий раз, как поворачивал голову, ловил мяч, писал письмо. Он даже такой же неграмотный, как отец. Кончатся письма — начнутся телефонные звонки, посещения, выезды вместе на субботу и воскресенье. Зачем же она тогда хочет развестись с Родом? Да хотя бы для того, чтобы избавить его от необходимости придумывать бесконечные предлоги и отговорки, а ее — бесконечно спрашивать себя, почему
