— Станцуем? — предлагает Франк, и вот они опять так близко друг к другу, хотя касаются друг друга редко.
Танцуют они много.
Время от времени пьют кока-колу, а один раз даже добавляют в нее водку, что тотчас действует на Катрин.
Все вдруг становится простым и легким.
А когда они опять сидят в одной из ниш, Франк говорит:
— Ну вот, ты и успокоилась.
Гремят ритмы, мелькают пестрые огни, выхватывают лицо Франка из темноты. Окрашенное разными цветами, оно все время меняется, то кажется мягким и юным, то взрослым и жестким.
Катрин трогает Франка рукой.
— А здесь хорошо, — говорит она.
— Пошли? — спрашивает он и поднимается.
Она идет перед Франком к танцплощадке, но руку его по отпускает, поэтому пробиваться им довольно трудно. Во время танца Катрин опять вспомнила родителей. И тут же остановилась.
— Что случилось? — шепчет ей на ухо Франк.
— Мне нужно домой, — говорит Катрин и уходит с площадки.
Крайне удивленный, Франк следует за ней.
— Мы здесь всего какой-нибудь час, — удивляется Франк, — ты же сама хотела в клуб?
Катрин не отвечает.
— Ну сядь, посиди. — Франк вытаскивает из-под кого-то кожаную подушку и подсовывает ее Катрин. — Нельзя же так быстро скисать.
— Нет, я все делаю неверно, — говорит Катрин. — Ты старше. И твой отец иначе смотрит на вещи.
— Ты вдруг чего-то испугалась, вот и все.
— Испугалась? Нет, но я хочу домой.
— Почему вдруг такая спешка, нелепо же!
— Вот как ты считаешь, — тихо говорит Катрин.
— Нет, я так не считаю, — примирительно отвечает Франк. — Понимаю твое состояние.
Но в словах его нет убежденности, чувствует Катрин.
Громкая музыка, сигаретный дым, голоса, внезапно все сливается для нее в едва ли не физическое ощущение боли. Ей хочется уйти, но хочется, чтобы Франк ушел вместе с ней.
Но Франк и не собирался уходить, он принес себе кока-колу и водку.
— А что, если твой отец запретит тебе со мной дружить? — спрашивает он.
— Этого он мне не может запретить.
— Ну, трудности создать может.
— Мы с отцом всегда хорошо понимали друг друга.
— Да, пока ты была для него маленькой девочкой.
— Может быть.
Франк льет водку в кока-колу и пьет маленькими глотками, потом закуривает сигарету.
— Странное ты существо. Но я тебя люблю, может, именно поэтому. — Он протягивает ей бокал: — Глоток?
— Я бы хотела уйти, — просит его Катрин.
— Ну, если тебе так надо. Иди, пожалуйста.
— Станцуем еще раз?
— Неохота.
Катрин надевает куртку, и ей кажется, все видят, что она уходит одна.
Трамвай кидает и толкает, как и раньше. И Катрин опять стоит в последнем вагоне, но теперь ее никто не опекает, и она задумчиво глядит в темноту.
Отчего же она не осталась с Франком? Он ее не понял или не хотел понять. Это может быть конец, а ведь по-настоящему никакого начала и не было.
Медленно бредет Катрин по Ревалерштрассе. Дождь прошел, небо проясняется.
Из темноты их подъезда отделяется какая-то фигура, идет к ней — Франк. Она слышит его голос:
— А такси все же быстрее, чем трамвай.
Катрин горячо его обнимает.
Он тянет со в подъезд.
— Ну ты сумасшедший, — бормочет Катрин.
— Ты уходила такая грустная.
Когда в подъезде кто-то зажигает свет, Франк говорит:
— Пошли пройдемся немного.
Катрин охотно идет за ним. А ведь хотела домой, чтобы не было лишних разговоров, но теперь она эту мысль отгоняет.
Ничего, значит, не кончилось, Франк с ней. Они идут к мосту Модерзонбрюкке, останавливаются там и стоят, облокотившись на перила.
— У меня, — говорит Франк, — есть знакомые девчонки, с двумя-тремя я даже дружил. Но пройдет, бывало, какое-то время, и мне с ними делалось скучно. Они так много болтали, и чушь какую-то несли. А ведь не глупые девчонки, им незачем важничать. Мне же было смешно, я начинал иронизировать над ними, и на этом все кончалось… Смотри-ка, отсюда, с моста, отличный вид. Ты уже бывала здесь вечером?
— Никогда еще не останавливалась, — отвечает Катрин, раздумывая над словами Франка.
Надо же, он именно ей все это рассказал.
— А надо мной когда ты иронизируешь? — спрашивает она.
— Что? Над тобой? Нет, над тобой я никогда не стану иронизировать.
Он обнимает Катрин. Они идут назад, проходят мимо электролампового завода.
— Здесь работает мама, — говорит Катрин.
— Мне как-то на каникулах пришлось постоять на конвейере, — вспоминает Франк, — ох и утомительно!
— Но там много народу работает.
— Зато прилично получают.
— Мама здесь уже больше двадцати лет.
— А ты тоже хочешь на завод?
— Не знаю. Я вообще-то с любой работой справляюсь.
Неожиданно Франк обхватывает ее голову обеими руками и поворачивает так, чтобы на ее лицо падал свет уличного фонаря. Сам он остается в тени.
— У тебя чуть раскосые глаза. Оттого у тебя порой такой загадочный вид.
— Твои руки, какие они холодные, — шепчет Катрин.
— Я согрею их о твои щеки.
— Я все время думаю о тебе. Никогда со мной такого не бывало.
Под мостом громыхает поезд.
— Он идет на Варшаву.
— Откуда ты знаешь?
— Я как-то раз ехал в этом поезде, с классом.
— Хорошая поездка?
— Да, очень интересная.
— Твой отец тоже много разъезжает.
— Ну, он-то. По всему свету.
— А ты, ты хотел бы ездить по всему свету?
— Кто бы не хотел.
— Вот я не очень.
— У тебя и случая еще не было.
— Может.
Они переходят мост Варшауэр-брюкке, идут до Карл-Маркс-аллее, но временам останавливаются, и Катрин видит свое отражение в витринах.
Когда они проходят мимо книжного магазина, Франк убежденно заявляет, что путного тут ничего не купишь. А Катрин всегда казалось, что в этом магазине огромный выбор книг, и она говорит ему это.
— Ну что здесь купить? Глянь сама получше. Две-три залежавшиеся книжонки да что со склада поступило.
У фотоателье Франк останавливается и разглядывает выставленные портреты.
— Подумать только, — говорит он, — у меня нет ни одного твоего фото.
— И у меня твоего.
— Почему же это?
— Да мы видимся каждый день.
— Решено, мы фотографируемся. Но уж не с такими постными физиями, как эти. У меня в классе есть приятель, тот здорово снимает, договорюсь с ним. Он охотно нас щелкнет. Ты ахнешь.
— Любопытно.
— Договорились, на той неделе.
У станции метро Франк сажает Катрин на перила.
Теперь они сровнялись, и Катрин не смотрит на Франка снизу вверх. Она упирается коленями ему в грудь, а он крепко держит ее за руки. Свет фонарей на перекрестке создает таинственную атмосферу.
Время от времени из метро выходят люди, но вообще-то в этот холодный вечер на улицах пустынно.
— Как я рад, что ты у меня есть, говорит Франк.
Был бы день, он увидел бы, как покраснела Катрин.
— Я ведь парень шальной, — продолжает Франк, — ты еще меня не знаешь.
— Я тебя уже хорошо знаю, уверена Катрин.
— Слушай, я поговорю с твоим отцом.
— Не надо, не делай этого, — просит Катрин.
Франк отступает на шаг. Катрин тут же спрыгивает, отряхивает брюки.
— А теперь домой, — говорит Франк, — завтра я опять зайду.
Шагая назад, они уже не интересуются витринами. Их интересует сейчас их собственный мир.
— Мы будет жить иначе, чем наши старики, — высказывается Франк. — Невооруженным глазом видно, что многое в их жизни никуда не годится. Твой отец, к примеру, день за днем ходит в свои мастерские, день за днем, год за годом. Жуть берет. Его поезд когда-то ушел, а он и не заметил. А твоя мама? Нам все надо делать не так. Возьмем хоть и мою маму. Я иной раз спрашиваю себя: почему она ни о чем другом не говорит, кроме домашних дел, мод и кухни? Не знаю. Мне, правда, от этого только польза. Мама всегда рядом. А у меня много времени для разных занятий. Отец в нашем семействе — лидер. Мать все подчинила его работе. Многие ей завидуют. Мне же часто кажется, что отец нас едва замечает, что мы, особенно мама, просто предметы, его окружающие, как дом, как машина и другие вещи. Все это должно существовать рядом с ним, чтобы у него голова и руки были свободны для его работы. Верно, отец многого добился. Раньше я им безмерно восхищался. Он был отец с большой буквы, который все умеет, все может и к тому же еще такой веселый. Человек, о котором говорят, который разъезжает по всему свету и всегда и везде имеет успех. Теперь я иначе оцениваю отца. Не могу точно сказать, когда все переменилось. Как-то раз я случайно имел возможность наблюдать своих родителей. Болел, лежал в гостиной, а они считали, что я сплю. Я видел их в приоткрытую дверь. Они молча обедали, отец, как всегда, с наслаждением пил большими глотками пиво. После обеда сели читать. Мне кажется, они не обменялись ни единым словом. Только когда я шевельнулся, немая сцена кончилась, и они, каждый по-своему, захлопотали вокруг меня. Только тут у них появилась тема для разговора.
