Крестьяне совещались между собой. «Этот молодец сказал как раз то, что следовало». Вскоре его имя было у всех на устах. Его звали Гийом Каль[40], и жил он в окрестностях Клермона.
— Кажется, он бывший воин и знает, что такими словами не шутят!
— Возьмём за образец парижан. Они прогнали дофина, так неужели же мы испугаемся сеньоров? Париж нам поможет. Говорят, Этьен Марсель любит простых людей.
Колен с таким увлечением аплодировал в своём зелёном гнезде, что вилланы, наконец прибывшие из Бас Кот, заметили этого странного дрозда и заставили его спуститься. Мальчик охотно выполнил требование, так как от неподвижного сидения на дереве у него затекли ноги.
— Клянусь святым Ламбертом, моим заступником! — воскликнул тощий верзила с крючковатым носом. — Не зря сидел наверху этот бродяга. Может быть, он прислужник сеньоров и подслушивал нас.
— Похоже на то! — отозвалось несколько человек.
И, прежде чем Колен успел раскрыть рот, его подняли с земли.
— Погоди, щенок, мы сумеем развязать тебе язык!
Держа Колена на руках, великан протиснулся сквозь толпу.
— Брат Гийом, — сказал крестьянин, — этот сопляк следил за нами с верхушки дерева. Разве не должен был он ещё спать в такой час, если бы у него в голове не таились подлые мысли?
— Ты красно говоришь, приятель, но ведь и ты пришёл сюда не затем, чтобы помолиться своему святому, — смело возразил Колен. — Гийом Каль, я слышал ваши справедливые слова. Позвольте мне объяснить, как я здесь очутился.
Гийом улыбнулся и помог Колену взобраться на пень. Воцарилась такая глубокая тишина, что слышно было, как голуби, летая, рассекают крыльями воздух. Париж, потому что ранил стрелой некоего Готье Маллере, капитана лучников. Он предатель. Этьен Марсель оправдал меня, а отец приказал идти в Сен-Ле-де-Серан. Вот и вся моя история. Всем сердцем я с вами. Пусть в деревнях переломают кости сеньорам, ведь в Париже прогнали дофина!
— Как тебя зовут и к кому ты идёшь? — спросил кто-то из толпы.
— Меня зовут Колен Лантье, а в Сен-Ле у меня дядя, по имени Луи Лантье.
Стоявшие впереди вилланы повернулись к папаше Лантье, который был уже здесь, но ещё не успел отдышаться после быстрой ходьбы.
— К вам племянничек с неба свалился, хозяин Лантье!
— И у него, как у настоящего парижанина, хорошо подвешен язык.
Изумлённый Лантье вышел вперёд.
— Стало быть, ты сын моего брата Франсуа? Ну, подойди и обними меня, вместо того чтобы болтать тут всякий вздор.
— С удовольствием, дядюшка! Мы и так уж слишком отвлекли это почтенное собрание.
Гийом Каль потребовал, чтобы каждая деревня и каждое селение избрали себе вожака.
Все клермонцы закричали:
— Ты наш вожак, Гийом!
Луи Лантье, несмотря на настойчивые просьбы вилланов из Сен-Ле, наотрез отказался возглавить их отряды.
— Я уже не в тех летах, чтобы шататься по лесам и при луне собираться с другими стаей, подобно волкам-оборотням.
В эту минуту ветер, шелестевший в листве, донёс отдалённые звуки набата. Церковный колокол без устали бил тревогу.
— Это колокол Преси, — мрачно произнёс кто-то. — Сеньор Крамуази напал на нашу деревню.
Одним прыжком Гийом Каль очутился у подножия бука и с ловкостью белки вскарабкался на вершину. Все головы повернулись к нему.
— Я вижу багровое пламя в той стороне. Преси пылает, как факел. Отомстим негодяям!
Ярость этого призыва потрясла собрание. Всё затихло, но это было затишье перед бурей, а потом из тысячи глоток вырвался грозный крик:
— Отомстим! Отомстим!
Голос Каля вновь загремел над толпой:
— Пойдём на Крамуази и потребуем ответа!
Ничто не могло задержать теперь этот стремительный поток.
— На Крамуази! На Крамуази! — повторяли все.
Толпа всколыхнулась.
— Они называют нас Жаками, — снова крикнул Гийом. — Так вперёд, Жаки!
Луи Лантье хотел удержать за плечо своего племянника, но Колен увернулся. Старый воин успел заметить, как мальчик проскользнул в первые ряды.
— Святые угодники, защитите этого юнца! Разве и так у меня мало горя!
Последние ряды крестьян прошли мимо. Долго оставался на месте Лантье, слушая, как затихают в лесной чаще шаги уходящего отряда.
— Какое сегодня число? — спросил он вслух.
Звук собственного голоса заставил его вздрогнуть.
— Ну вот, я уже разговариваю сам с собой! Ах, старина, и тебя не минует чаша сия. Ну что ж, возьми себя в руки!
И, как бы для того чтобы подкрепить свои слова, он добавил:
— Сегодня вторник, двадцать восьмое мая тысяча триста пятьдесят восьмого года.
Робер, владелец Крамуази, тяжело шагал из угла в угол большого зала замковой башни. От каждого его шага вздрагивали цветные стёкла узких окон.
— Не волнуйтесь так, мессир! Поберегите себя… как бы не случился удар…
— Замолчите, сеньор Бод л’Экиль! — вышел из себя хозяин замка. — Убирайтесь все! Нечего вам стоять здесь и пялить глаза. Ступайте прочь! Кому я говорю? Как только капитан стражи вернётся, немедленно пошлите его ко мне.
Он настежь распахнул двустворчатую дверь и без всяких церемоний вытолкал на лестницу оруженосца Пьера де Круа, конюшего Ферсена и капеллана.
— Да хранит вас господь, мессир! — подобострастно пролепетал аббат.
Дверь захлопнулась, чуть было не прищемив его крупный угреватый нос.
— Он вымещает на нас свой гнев, — вздохнул капеллан. — Кстати, скажите, Ферсен, какая муха укусила ночью наших вилланов, что они разбежались кто куда?
Конюший пожал плечами.
— Не знаю, но как только лучники сеньора догонят их, — вот уж зададут им жару! Вы знаете пословицу, сеньор Бод: «Ты ему: “Добрый Жак!”, а он тебе — кулак. Ты его по роже, а он: “Храни вас боже!”».
Оруженосец Пьер де Круа расхохотался.
— Да, что говорить! У мессира Робера не лёгкая рука для мужиков. Сейчас жителям Преси придётся об этом вспомнить. Наши стрелки подожгут там все дома и угонят скот.
— И за дело! Ведь эти негодяи здорово потрепали нас в лесу. Надо раз навсегда научить их уму-разуму, отлупив хорошенько древками копий. Не забудьте, мессир Пьер, предупредить капитана Форжье, что господин желает видеть его.
— Я позабочусь об этом, мессир Бод, позабочусь!
Устав метаться, как медведь в клетке, Робер де Крамуази опёрся локтями на подоконник. Окно уже раньше раскрылось под порывом свежего майского ветра. Гнев Крамуази не утихал. Багровые пятна на лице и налитые кровью глаза свидетельствовали о неукротимой злобе, бушевавшей в его груди.
— Я повешу троих или четверых собственными руками, — прорычал он. — Покинуть поля без моего разрешения!..
Владение Крамуази похоже было и на помещичью усадьбу, и на укреплённый замок. Крепостная стена окружала хозяйственные постройки, караульню и квадратную башню, напоминавшую сжатый кулак. Сеньор властвовал на шесть лье в окружности над холмистой местностью с плодородной, но твёрдой почвой, которую круглый год хлестал ветер. Постоянные распри сира Крамуази с владельцем поместья Мелло, земли которого он грабил, вызвали даже порицание епископа Бове. Напрасная трата слов! Де Крамуази жил как коршун в своём гнезде. Внушаемый им страх и крутизна склонов, над которыми стоял замок, защищали Робера от нападения и мести соседних сеньоров.
Пятьдесят лучников, на содержание которых он не жалел расходов, составляли банду головорезов. Хорошо откормленные, награждаемые золотой монетой, эти вояки держали в узде всю округу и готовы были по первому слову сира Робера на любой рискованный набег. Их начальник Форжье, прозванный Железной Стопой, сгибал меж пальцев экю[41]. Он был злым духом сеньора, и вилланы утверждали, что сатана изгнал его из ада. Железная Стопа с гордостью поддерживал эту легенду.
Мессир Робер не отрывал взгляда от дороги, извивавшейся между деревьями. Форжье и лучники запаздывали. «Должно быть, они сопровождают тяжёлый обоз с добычей, и это задерживает их», — подумал де Крамуази, и снова его встревоженные мысли обратились к вилланам.
«Почему они, чёрт их возьми, удрали из своих лачуг? Женщины и дети клялись, что им ничего не сказали. Дьявольщина! Я собственноручно вздёрну не менее полудюжины, и в первую очередь Бартелеми, Итье и кривого Франсуа…»
Он колебался между мельниками Раулем и Пьером. Оба были силачами, выносливыми в работе и могли держать на вытянутой руке двухсотфунтовый мешок зерна… И всё же одного из них необходимо было повесить: Робер подозревал, что братья поддерживают среди крестьян всякие вредные мысли.
Внезапно весенний ветер наполнился отдалённым гулом. Хозяин замка снова выглянул в окно. Плохо вымощенная дорога по-прежнему была пуста, но до ушей Робера доносился глухой рёв голосов. Земля гудела, попираемая тяжёлой поступью тысяч ног.
