— О! — снова вздыхает мать.
Возвращается девушка с телефоном.
— Любочка! Как там наш? — окликает её мать.
— Сидит, в карты с пацанами играет. Смеётся.
— Смеётся он. Мне вот не до смеха. А на операцию вызвали?
— Нет, ещё укол не делали.
— Позови мне его, прошу!
— Он сейчас сам придёт. Вам же согласие на операцию подписать надо.
И вот появляется Назар. Он чуть выше меня. Тот же нос с горбинкой, те же тёмные волосы, сзади длинные.
Серая майка, серые шорты, шлёпки на босу ногу. Он обмахивается разрешением, как веером и улыбается.
— Здравствуй, дорогой! — грустно приветствует мать.
Назар улыбается.
— Какую операцию будут делать? — спрашивает она. — Длинную, шесть часов?
— Нет. Короткую. Три часа.
— Ты волнуешься за операцию?
— Нет, мама. Зачем я буду волноваться за операцию? — отвечает он всё с той же ухмылкой и передаёт ей разрешение.
— Мамочка, ручку? — подскакивает девочка.
— Да, доченька.
— Мамочка, очки?
— Да, доченька.
Мальчик смотрит на них, потом молча достаёт из кармана колоду карт, отходит к окну и начинает строить крепость.
— Ты хоть бы с матерью поздоровался, — упрекает его сестра.
— А ты зачем приехала? — спрашивает он, не поворачивая головы.
— Назар, ты что? — возмущается мать. — Это же твоя сестра!
— Зачем ты её притащила?
Мать и дочь переглядываются.
— Опять у него психи начались, — говорит мать.
— Я не хочу, чтобы она приезжала! — настаивает Назар. — Она тут не нужна!
Карточная крепость на окне растёт.
— Прекрати! — сердится мать. — Что такое?! Я сейчас позвоню Саше!
— Вот пусть Саша и ложится на операцию, — говорит Назар.
— Тут не Саша лежит, а ты, — тихо отвечает ему сестра.
Он поворачивается и толкает её в бок.
— Ну, хватит! — кричит мать. — Марш в палату! И чтобы я тебя не видела!
— Вот и отлично! И перед операцией не приходи!
— И не собиралась! У меня работа! Потом приду, после операции!
— Вот и хорошо! А перед — не надо! Никого мне не надо!
Он стремительно уходит, бросив карточную крепость на подоконнике.
— У тебя ногти грязные на ногах! — возмущается мать вслед. — Постриг бы хоть!
— Ужасно выглядит, — вторит ей дочь.
Мать дописывает, роняет ручку.
— Мамочка, манжета расстегнулась. Можно застегну? Пожалуйста, не нервничай.
В приёмную заходит худенькая женщина в клетчатой куртке. У неё огромные испуганные глаза.
— Я к Игорю Марковичу, — говорит она.
— Будете за нами, — кивает моя мама.
— Отдашь врачу, — мама Назара суёт дочери разрешение на операцию, надевает меховой жакет и выходит.
Вот и наш «злой волшебник». Идёт с результатами рентгена. Идёт и… улыбается.
— Какой хороший снимок! — кричит он издалека. — Замечательный снимок!
— Что замечательного в снимке шунта, который надо менять? — бурчит мама.
Женщина в клетчатой куртке смотрит на маму и приоткрывает рот, словно хочет что-то сказать.
— Ура, — говорит Игорь Маркович и треплет меня по плечу, — в этом году ничего менять не будем.
— Как? — опешила я. — Разве я не выросла?
— А катетера хватает по длине. Видишь? От одной отметки до другой.
— Нам в этом году на операцию не ложиться?! — не понимает мама.
— Нет. Свободны вы на этот год. И… хм… на следующий. Тут ещё на два года хватит.
— Как?! — хватает мама ртом воздух и переводит взгляд с Игоря Марковича на меня. — Как?! А я… даже блокнот приготовила.
— Ну, если вы очень хотите…
— Нет! Игорь Маркович, вы… Вы добрый волшебник!
— Да это не я, — отмахивается он, — это наши рентгенологи.
И любуется снимком, как картиной в галерее.
— Так что счастливо! Увидимся через пару лет!
— Спасибо, — шепчем мы с мамой.
Он улыбается и поворачивается к женщине в клетчатой куртке.
— Что-то случилось?
— Нет, — она откашливается, — нет, всё в порядке. Мы дома. Я только хотела спросить, когда вы теперь этот ваш шунт вытащите?
— Когда на новый менять будем.
— А когда вы его совсем уберёте?
— Никогда.
— П-почему?
— Шунт — это на всю жизнь, — пожимает он плечами, — девяносто процентов шунтированных детей не могут без него обходиться. Странно, я же вам объяснял перед операцией.
— Да… Но… — Женщина вдруг закрыла лицо руками и расплакалась. — Извините, — выговорила она сквозь слёзы, — извините меня… до свидания! — И выбежала из приёмной.
— Это вам, — говорит сестра Назара, отдает Игорю Марковичу разрешение на операцию, и тоже уходит.
Уходит и Игорь Маркович. Только мы с мамой стоим, взявшись за руки, и смотрим друг на друга широко раскрытыми глазами.
— Послушай, — шепчет мама, — нет, ты только послушай! Я же всё равно взяла отпуск на две недели. Чтобы сюда ложиться.
— И папа взял.
— Да. Значит…
— Значит, — договариваю я, улыбаясь, как Чеширский кот, — мы можем поехать на море!
— Да!
— Ух ты! Море вместо больницы… Как в «Подкидыше», да, мам? Помнишь? «Девочка, ты хочешь, чтобы тебе оторвали голову, или лучше поедем на дачу?»
Мама вздыхает, но теперь вокруг неё словно разлетаются капельки счастья.
— Пойдём, — тянет она меня к двери.
Нет, мы не идём, мы вылетаем!
Однако прежде я успеваю заметить Назара. Он вошёл в приёмную, увидел, что никого нет, ринулся к карточной крепости и смёл её одним движением. Глянул в окно вслед сестре. Выбрал карту из колоды. Сунул в приоткрытое окошко, щёлкнул. Карта улетела. Ещё немного посмотрел вниз, видно, наблюдая за сестрой. Потом вернулся в отделение.
Мы вышли из подъезда. Подъехала машина «скорой помощи», наверно, тяжёлого больного привезли. Я нагнулась и выдернула из-под колеса карту. Валет червей. Парень в окружении сердечек.
Женщина в клетчатой куртке всё плакала у ворот больницы.
— Подожди, — сказала мама и пошла к женщине так осторожно, будто старалась не расплескать бушующее внутри счастье.
— Простите, — начала мама, — я только хотела сказать… Вот мы уже много лет с шунтом. И знаете… Вполне нормальный ребёнок… И в школу ходит обычную.
А я заметила на остановке сестру Назара. Пока я шла к ней, до меня долетали обрывки маминых фраз. «И отдыхать ездим…», «и прививки делаем…», «просто нужно осторожнее с инфекционными заболеваниями…», «хотя мы болели ангиной и ничего…», «а умная ужасно… даже слишком умная… сверстников обгоняет в развитии… даже меня».
Сестра Назара печатала эсэмэски, накинув капюшон толстовки.
Я молча подошла к ней и протянула карту Назара. Она смотрела на неё несколько секунд. Потом протянула руку. Взяла. Посмотрела на сердечки вокруг валета.
— Он же всё равно будет ворчать, что я зря пришла, — сказала она сердито.
Я пожала плечами.
— Ладно, уговорила.
Она сунула телефон в карман и снова направилась к больнице.
А может, она сказала «уговорил»? Не помню точно.
Помню, что женщина в куртке перестала плакать и кивала, слушая маму.
— А тебя в самолёте не тошнит? — спросила она.
— Обожаю самолёты, — ответила я.
Они с мамой улыбнулись друг другу и попрощались.
— И мы полетели отдыхать, — вспомнила я, — да, мам?
— На целых две недели. Ты вообще из воды не вылезала.
Мы с мамой молчим, вспоминая тот замечательный майский день. И мне даже вроде полегче стало.
Вот глупость я придумала, на Игоря Марковича злиться. Он же самый лучший, самый добрый волшебник на свете!
А потом к нам с мамой подошёл Игорь Маркович и сказал:
— Пора домой!
И тогда у меня, как и у мамы, заплескалось внутри счастье.
Пробовали когда-нибудь дышать через марлевую повязку? Гадость — да? Задыхаешься. А у меня — две повязки. И знаете, где я через них дышу? В ав-то-бу-се! То есть все пялятся. И думают — «Вот трусиха! Боится гриппа!». Особенно мальчишки.
— Гораздо хуже, — сказала мама, нахлобучивая на меня перед выходом вторую повязку, — поверь мне, гораздо хуже будет, если ты что-нибудь подцепишь в автобусе, пусть даже самый обычный кашель, и заразишь этим человека, которому завтра ложиться на химиотерапию. Это будет просто гадство. Ничего себе, скажет Анина мама, поздравила мою дочку с днём рождения. Ну всё, беги, а то автобус уйдёт!
Я еду к Ане в гости. Везу в подарок новый мультик «Рататуй», про крысу-повара. Папа купил лицензионный диск. Но я с удовольствием выкинула бы диск в окно, вернулась домой и спрятала голову под подушку. В последнее время со мной творится что-то странное. Меня раздражают окружающие. Да и сама себе я тоже не нравлюсь.
