Одежда у меня немодная, такие куртки никто не носит. А причёска, как не накручивай волосы на бигуди, мнётся под шапкой. Без шапки же ходить нельзя — заболею, а болеть опасно для шунта. А какой парень на меня посмотрит, пока я в этой дурацкой шапке? И что-то происходит с кожей, хотя я скупила в аптеке все гели для умывания. И про шунт мне хочется ото всех скрывать. Особенно — от мальчишек. А по ночам хочется плакать.
— Может, тебе поговорить о своих переживаниях с Аней? — спросил однажды Жучок.
Но у меня было такое ощущение, что никто меня не поймёт. Ни Аня, ни Жучок. Мне казалось, я страдаю одна на свете, а все только живут и радуются.
Вчера мама заставила меня поздравить Аню с днём рождения, а та пригласила в гости. И ещё добавила, небрежно так — а то я в понедельник снова ложусь.
Зачем она это сказала? Чтобы показать, что ей хуже, чем мне? Или она завидует, что мне пока никуда ложиться не надо?
Хорошо, что, наконец, автобус доехал до Аниной остановки, а то дурацкие мысли совсем замучили. Мне показалось, я даже видела, как шныряют по полу чёрные противные Жучки Отчаяния…
— Ну, здравствуй, — сказала Анина мама, открывая дверь, — проходи в комнату, я вам сейчас чай с пирожными принесу.
Аня вскочила и бросилась мне на шею.
— Ты плачешь? — удивилась она, отпрянув. — Почему?
— От радости, — буркнула я, вынимая диск из сумки, — это тебе!
— Ура! Обожаю крыс!
Аня была в прекрасном настроении, а мне почему-то сделалось ещё хуже. Как будто она хотела подчеркнуть — мне завтра в больницу, а я всё равно буду радоваться жизни. А ты, мол, не умеешь…
У неё оказалась маленькая, но невероятно уютная комната. Вся заставленная мягкими игрушками, связанными из шерсти: гномиками, зайцами, крысами. Повсюду книги и журналы по вязанию. Бледно-розовый плед на кровати, коврик на полу, ажурные занавески — всё сделано своими руками. На журнальном столике — сахарница и две чашки, белые, в голубой цветочек, с изящными ручками. Не комната, а жилище фавна Тамнуса.
Аня плюхнулась в кресло и обняла подушку-лесовичка с добрыми глазами и вытянутыми руками.
— Мы с мамой, — сказала она, — лепили пирожные «картошка». Представляешь, сами! Это очень просто. Нужно испечь бисквит, а крем…
— Ты мне завидуешь? — перебила её я.
— Что-о?
— Что слышала. Ты сердишься, что ложишься в больницу, а я — нет?
— Нет.
— Почему?!
— Ты моя подруга. Как можно друзьям завидовать? Я за тебя рада.
«Я за тебя рада», — повторила я про себя.
А когда у Ани получилась эндоскопия, я не слишком радовалась. Даже завидовала ей… немного. Дрянь я просто-напросто.
— Порадоваться за другого несложно, — сказала Аня, лукаво глянув на меня.
— Аня… Ну почему ты такая правильная, а? У тебя, что, вообще нет недостатков?! Хоть бы подралась с кем-то…
— Точно! Не дралась! Спасибо, Ташка!
И Аня швырнула подушку-гнома. Тогда я схватила льва и запустила им в Аню. Она ответила целым каскадом мягких игрушек.
— Господи, — сказала Анина мама, внося поднос с пирожными и чайником, — вы с ума сошли?
— Не волнуйся, мамочка! — захохотала Аня, откинувшись в кресле. — Это у Ташки переходный возраст начался. Ты иди, собирай вещи. Всё в порядке.
— И ты не волнуйся, — серьёзно сказала Аня, когда мы остались одни и принялись расставлять по местам подушки, — у тебя это пройдёт. С возрастом.
— С возрастом, — передразнила я её, — ты старше меня всего на год.
— У меня больше времени, чтобы думать, — улыбнулась Аня, — а тебе в школе забивают голову всякой, хм-м, полезной информацией… так что если по мыслям, то я раза в два тебя старше.
— Бе-бе-бе!
— Точно. Мне тоже хотелось всех дразнить пару лет назад. И ещё плакать! Но я очень много об этом размышляла…
— В больнице?
— Нет. В больнице я стараюсь отключать голову. У меня есть особое место для размышлений.
Аня распахнула дверь на балкон и…
Ух! Балкон оказался отдельной маленькой комнатой. Она была застелена светлым ковром. А на ковре была только пара подушек.
— Обалдеть! Это что — всё твоё?
— Нет, конечно, папа хранит вон там, у стенки, лыжи, а мама умудрилась впихнуть в угол цветочные горшки, но… в общем-то… да. Моё.
Я вернулась в комнату и взяла пирожное.
— Ань! А скоро он кончится у меня, этот переходный возраст?
— Конечно. Ты, главное, побольше думай. И повзрослеешь!
— Ну, это не обязательно. Быть ребёнком приятнее. Можно пирожных сколько угодно съесть…
— И мультиков посмотреть тоже сколько угодно, — добавила Аня, — где там твой «Рататуй»? Давай возьмём всё и пойдём на балкон?
Мы устроились на ковре с пирожными, чайником и DVD. Разломили половинку «картошки» и угостили наших Жучков.
— Кстати! — сказала Аня, глядя, как они быстро расправляются с пирожным. — А завтра ты что делаешь?
— Провожаю тебя в больницу!
— Спасибо, — улыбнулась Аня, — очень кстати, потому что…
Она сунула руку в карман джинсов и вынула крошечного ярко-жёлтого Жучка.
— Ух ты! Сама связала?
— Нет, Жучок помогал. Раз уж ты завтра меня провожаешь, давай зайдём к нему вместе и подарим этого Желтопузика?
— К кому зайдём?
— Да к Игорю Марковичу! Он такой в последнее время грустный. Так устаёт. Работы много. Может, у него и так есть Жучок… А если нет, будет наш Желтопузик.
— С удовольствием! Представляю, как он бедный испугается, увидев меня. И прохрипит, как волк в мультике «Жил-был пёс»: «Шо? Опять?!»
Аня засмеялась. Я протянула ей пирожное, а потом стукнула по нему другим и, глядя на то, как «картошки» прилипли друг к другу мягкими «носами», сказала:
— С днём рождения!
Больница — это всегда неожиданно. Если в больницу попадают только что родившиеся дети — и вовсе кажется невероятным. Особенно для тех, кто вчера стал родителями.
— Мы кладём вашего ребёнка в отделение по выхаживанию новорождённых, — сказала нам с мужем доктор, — и пусть мама приходит с понедельника на целый день — помогать медсёстрам.
— Чья мама? — растерялась я. — Моя?
— Зачем — ваша? — удивилась доктор. — Это я про вас. Вы теперь сама мама. Поздравляю.
Поздравлять, как мне казалось, было не с чем. Разве этого я ждала? Вместо чудесных розовых комбинезонов — больничные распашонки, измазанные зелёнкой. Вместо погремушек над кроваткой — капельница. Вместо ивовой колыбельки — стеклянная коробочка на колёсах. Вместо совместного сна с младенцем — сидение рядом с коробочкой на жёстком стуле под неусыпным наблюдением докторов.
И кажется — ты один. И непонятно — когда это кончится? И потрясает собственная беспомощность. И крик, крик, крик. И ты думаешь: за что?
Особенно, когда вечером возвращаешься домой, а по парку кружат разноцветные коляски. Со страниц журналов улыбаются крепыши в модных комбинезонах. В Интернете обсуждают закаливание новорожденных: в колотый лёд сунуть на пять минут, и никогда-никогда ваш малыш не заболеет. А больничный бокс — даже не проветрить.
И все называют тебя «мамой». Медсёстры, врачи.
— Мама, у вас понос.
— Э-э?
— У вас, говорю, понос. Реакция на смесь, скажите врачу, пусть заменит.
Мама? Нет, ты не мама. Ты приходящая к орущему комку медсестра, мучимая только одним — острейшей завистью к тому, кто сейчас за стенами больницы. Кто-то ест мороженое на скамейке в парке. Кто-то ходит в кино. Кто-то смеётся. Кто-то счастлив.
Однако зависть разрушает до основания всё, даже отношения между молодыми родителями. В нейрохирургическом отделении, где в том числе лечат и рак мозга, — самый высокий процент разводов родителей больных детей. Папы не выдерживают…
Запретить себе завидовать — очень сложно. Я пролежала в больнице несколько месяцев. Больница «выходила» из меня несколько лет. Она возвращается до сих пор, напоминает о себе в тревожных снах, в запахах, в сериалах, в тех же журналах о детях.
Но сейчас я понимаю: главное, что я преодолела тяготы больничной жизни. Я вернулась другим человеком: сильным, уверенным в себе.
Иногда охватывает уныние, но я тут же вспоминаю душный коридор нейрохирургии перед дверью ординаторской и томительные часы ожидания врача.
Я научилась ценить мелочи жизни. Улыбки, минутки свободного времени, красивый вид из окна. Я люблю заговаривать с незнакомыми на улице и обращать их внимание на то, что мне кажется удивительным и смешным.
Недавно мы долго хохотали с одной мамой, наблюдая, как наши дети с осуждением и удивлением уставились на кричащего младенца в коляске-люльке. «А сами-то, сами, будто не так орут», — утирала слёзы от смеха эта незнакомая мне мама.
Я будто знаю вкус драгоценной жизни.
