Уже сквозь дрему Коля услышал:
— Я всегда говорила: нельзя заводить собаку, — взволнованно говорила мама.
Папа спокойно отвечал:
— Но такой случай… Это — раз в сто лет.
И они прошли. «Странно! Из-за чего они?» — подумал Коля и тут же уснул.
Утром Коля проснулся позже обычного. Папа уже уехал. А мама собиралась на станцию.
— Смотри за Настькой, — говорила мама, как всегда впопыхах, — на речку — ни-ни!
— Я только сбегаю на минуту к Ивану Ивановичу, — сказал Коля.
— Ивана Ивановича нет. Он поехал в Южный, — небрежно бросила мама и вдруг словно спохватилась: — А зачем тебе к нему?
— Знаешь, мама, я вчера запер Лавсана в сарае…
Мама вдруг села на стул. Глаза ее сделались совсем круглыми.
— Почему ты запер Лавсана в сарае? — спросила она тихо и с ударением на слове «почему».
В тоне ее было что-то, от чего у Коли мурашки побежали по спине. Коля решил, что мама сердится на него за самовольство:
— Но, мам а… Он кусался!
— Он тебя укусил? — крикнула мама и страшно побледнела.
Коле показалось, что она сейчас упадет. Он где-то слышал, что так бывает: человек бледнеет, бледнеет и падает.
— Мама, так ведь совсем немножко… Я приложил подорожник. Вот…
Мама ничего не слушала. Хватая со стула сумку, косынку, чемоданчик, она кричала:
— Иван Иванович повез Лавсана к ветеринару. Лавсан искусал хозяина — это очень плохо! Лавсан почти наверное сбесился. Сиди у телефона, я тебе позвоню!
Мама наспех поцеловала Колю, по привычке начала было:
— Не смей бегать на речку… — но оборвала, махнула рукой и побежала к калитке.
И вдруг воспоминание обожгло Колю.
— Мама! Мама! — бросился он за ней. — Тут был один мальчик…
— Боже мой! — кричала мама на ходу. — Ну что ты пристаешь ко мне с пустяками? Тебя укусила почти наверное бешеная собака. Немедленно надо уколы! Сиди у телефона! Жди звонка!
Мама приказывала уже сердито, и в таких случаях лучше было помолчать.
Коля остался один. Если не считать Насти. Насти, которая в этом случае, как, собственно, и в любом другом, ничем помочь не могла.
Коля сел на ступеньку террасы и стал думать. Что делать, если Лавсан действительно бешеный? Коля знал, что людям, укушенным бешеной собакой, делают уколы какой-то вакцины и тем спасают их от гибели. Но кто спасет маленького мальчика, о котором известно только, что его зовут Гриша и что вчера вскоре после полудня он со своей матерью свернул в Парковую аллею? Вернулись ли они потом или где-то здесь и остались? И если да, то где именно? Кто мог ответить на это? Никто. И, следовательно, невозможно спасти Гришу… Но, собственно, что он так расстраивается? Ведь еще ничего не известно. Вот сейчас придет со станции Иван Иванович со здоровым и веселым Лавсаном, а мальчик Гриша ни о чем никогда не узнает.
Так он сидел и думал, а в ушах у него все звучали «Не тронет собака-то?» У женщины был негромкий, чуть хрипловатый голос. «Нет, он не кусачий!» услышал Коля свой собственный бодрый ответ.
«Ну и что же? И что же? Если сейчас Иван Иванович с Лавсаном…» Электрички проходили, далеко замирал их гортанный отрывистый крик. И не было Ивана Ивановича с Лавсаном.
Вдруг зазвонил телефон. Звонок был резкий, необычный. Нет, это, конечно, так показалось. Телефонный звонок всегда одинаков.
— Коля? Ты слышишь меня, Коля? — Мамин голос долетал как будто с другого конца планеты, а не из поселка Южного.
— Я слышу, мама. Говори!
— Слушай, Коля! В четыре часа за тобой приедет на машине Петя и повезет тебя и Настю на уколы. Сидите дома, ждите! Ты понял меня, Коля? Наденешь на Настю кофточку, желтую, на вешалке висит…
Коля растерянно молчал, держа трубку у уха.
— Ты слышал меня, Коля? О боже! Почему ты молчишь? За тобой приедет Петя, наш шофер. Ты понял?
В трубке что-то хрипело, клокотало, трещало.
— Мама! — закричал в отчаянии Коля. — Мама! Тут был один мальчик…
— Коля, ты что? Ты в уме? — кричала мама плачущим голосом. — Я говорю из автомата, а ты пристаешь ко мне с глупостями! Сиди дома, жди машину!
Она бросила трубку. Она бросила трубку! Ее нельзя было вызвать: у мамы на работе был только внутренний телефон. И Коля не знал, как позвонить папе на завод. Это было ужасно, ужасно!
Коля заплакал злыми слезами бессилия и стыда.
Настя перепугалась до полусмерти. Коля в ее глазах был почти взрослым. К тому же храбрецом: он лазал на верхушки самых высоких деревьев! К тому же необычайно умным: он знал множество стихотворений и читал их на память просто так, а вовсе не тогда, когда его об этом просили.
И, если Коля так плачет, значит, случилось что-то страшное. Настя заревела в голос.
Коля пришел в себя. Слабая надежда, очень слабая…
— Послушай, Настя, — сказал он, — помнишь вчерашнюю женщину?
— Та, что с Гришей? В красивом платке? — сейчас же спросила Настя, глаза ее зажглись любопытством, и слезы мгновенно высохли на щеках.
В красивом платке? Коля не помнил никакого платка. Он не мог бы даже сказать, был ли платок на женщине вообще.
— Какой же это «такой красивый»? — недоверчиво спросил Коля.
Настя самодовольно улыбнулась:
— На белом такие большие-большие красные розы. Я даже издалека увидела.
Вот как? Даже издалека? Это все-таки что-то… А впрочем, чем это может ему помочь?
— Послушай, Настя. Когда я потащил Лавсана в сарай, ты оставалась с этой женщиной. О чем вы говорили с ней?
— Говорили? Мы не говорили, — бойко ответила Настя.
Коля стал раздражаться: этого не могло быть. Не могли же они молча смотреть друг на друга, как две дуры!
— Что-нибудь она тебя спрашивала? Или ты ее?
— Ах, это… Да, она спросила, как меня зовут. А что, эта тетка оказалась воровкой? Да?
— Да нет, нет же! Ну, а ты что спросила?
— Ничего я не спросила, — заныла Настя, — это она меня спросила, как меня зовут.
— А ты? — настаивал Коля.
— Что же я могла ответить? Я сказала: «Настя…» — Девочка захныкала. Она не могла понять волнения брата, но оно передавалось ей.
У Коли пересохло в горле, ему хотелось сломать прутик и выдрать тупоумную девчонку. Но он сдержал себя. В конце концов, он был мужчиной, и никто-никто не мог ему сейчас помочь. Никто, кроме него самого.
— Пойди сюда, Настя! — сказал он примирительно.
Сестра недоверчиво приблизилась.
— Сядь!
Когда она села рядом с ним на ступеньке и он близко увидел ее ничего, ну ничегошеньки не соображающие вишенки-глазки, Коля почувствовал себя глубоко несчастным.
Он глубоко вздохнул и начал рассудительным тоном, как ему казалось, похожим на папин:
— Припомни, Настя, эта тетка не сказала, как ее зовут?
— Н-нет.
— А может быть, она сказала, к кому она идет? Может быть, она спросила, как ей пройти… куда-нибудь?
Коля не заметил, как сильно сжал плечо сестренки.
— Нет-нет… — Она сделала попытку освободиться.
— Но ты ведь спросила ее сынишку, как его зовут? Может быть, ты еще что-нибудь спрашивала?
Девочка вырвалась наконец. Теперь она стояла перед братом, вызывающе глядя на него сердитыми черными глазами, полными слез:
— Ничего я не спрашивала. А он вовсе не сынишка.
До Коли не сразу дошел смысл этих слов. Он был бессилен, сражен, уничтожен. Это он сказал, что Лавсан «не кусачий». И теперь Гриша, сын той женщины, умрет.
— Откуда ты взяла, что он ей не сын? — устало спросил Коля.
— Он же называл ее «тетя»! Тетя Даня! Тетя Даня! Тетя Даня!
Подумайте, какая смышленая, какая наблюдательная, какая памятливая девчонка!.. Он готов был расцеловать сестру. «Тетя Даня!», «Тетя Даня!» — это было уже нечто… Он пойдет по Парковой аллее, будет заходить в каждый дом.
Да… Но Парковая аллея длинная. На ней множество дач. И, кроме того, она связывает три улицы; кто знает, куда именно направилась тетя Даня с племянником Гришей? Даня — это Дарья? Внезапное сомнение заставило Колю снова позвать сестру:
— Может быть, тетя Таня, а не Даня?
— Может быть, — спокойно отвечала Настя, прыгая через скакалку.
Идиотка! Шесть лет, а соображения никакого!
Он не мог больше так сидеть и думать. Надо было действовать.
— Сиди дома! — бросил он девочке и пошел к калитке.
Все выглядело здесь точно так же, как и вчера. Было жарко и тихо. Так же прозвучал голос электрички и замер. И фигуры людей с кошелками показались на пригорке.
Вот бы сейчас эта тетка… Он ее узнает вмиг!
Люди проходили торопливые, озабоченные.
Коля дошел до Парковой. Что теперь? А теперь надо искать. И он решительно толкнул калитку.
— Кто там? — Подозрительный голос раздался из глубины гамака. — Ты зачем, мальчик? — спросил голос с еще более подозрительной интонацией.
