Прежде Чуча не хотел слушать меня, отворачивался. Будто понимал, что мой голос предал его.
А теперь!
Едва затихал вдали мотоцикл брата, я открывала дверцу клетки. Переваливаясь, как обезьяны, когда становятся на четвереньки, Чуча шел ко мне, усаживался на ладонь. Он поднимал передние лапки и ждал.
Глаза его были широко раскрыты мне навстречу.
Я подносила к его мордочке блюдце с молоком. Потом вытирала слипшиеся у рта шерстинки.
— Надо быть чистым, Чуча!
— Кхчи-кхсты!
— Ну, скажи — «чистый»!
— Кхчи-стый!
Да, да! Он учился говорить. У этого зверька устройство гортани было, вероятно, как у скворца или попугая.
Только заученные слова он не повторял без толку, а будто складывал в невидимый тайник. И потом доставал.
Когда я спрашивала:
— Кто ты?
Он всегда отвечал:
— Чуча!
Услыхав шум за окнами, поднимал круглые ушки и сам спрашивал:
— Кхтоэто?
Потом ко мне:
— Кхтоты?
— Мама! — говорила я.
Если я долго не подходила к клетке, он звал:
— Кхма-ма-ма!
Он легко запоминал слова, ему нравилось, как они звучат.
«Лес — лис — лист», — выговаривал он, прибавляя свое «кх…»: «Кхлес, кхлис…» Чуча скакал за мной по всему дому. Окна были раскрыты, но я не боялась, что он убежит.
И только при брате он забирался в клетку, молчал.
И тот не вспоминал о нашем разговоре после грозы. Думал — мне неприятно.
Да нам и поговорить-то было некогда. То он уезжал на своем мотоцикле с топором и карандашом метить сухие деревья: сделает зарубку и на белой древесине поставит номер — надо срубить. «В них жучок и всякая нечисть разводится, понимаешь?» — объяснял он мне. То отправлялся на обход — следить, чтоб не портили деревья, не стреляли зверей, не выбирали яйца из гнезд. Такой деловой старший брат, даже накормить его некогда. Лес точно заворожил его:
— Забота о лесе.
— Польза леса.
— Служба лесу.
…В вольере, отгороженном от леса тонкими и редкими бревнами, жили олени.
Когда они слышали человечьи голоса, подходили к загородке, просовывали головы между бревен: «Дайте!»
Ребята и взрослые, что приезжали сюда на экскурсии, протягивали конфеты — очень невкусно! Белый хлеб — чуть получше. Хлеб черный — это хорошо! И только редкие — соль. Соль — любимое, заветное. Ради этого и тянулись рогатые и безрогие оленьи морды.
В другом вольере были огромные бурые горы на тонких, не по туловищу, ногах — зубры.
А если постоять возле зубрового загона и подождать — выйдет из-за чахлых березок и елочек рыжее, тонкое, длинноногое — тоже олень.
Но какой!
Легкие ноги его ступают беззвучно. Голова точно плывет над тонким туловищем. Лиловые глаза огромны. Два прямых коротеньких рога еще не очистились от пушка.
Если потрогать его теплые серые уши, он отведет голову и переступит, как отнырнет.
А если дать соли, он не станет собирать ее с ладони нежными дымчатыми губами, а только тепло дыхнет на руку. Просто — спасибо за внимание.
— Алеша!
Он знает свое имя, но не откликается. А иногда не зовешь — подойдет. Такой уж олень!
Алеша-олень был у самой изгороди и сразу увидел Чу-чу, который сидел у меня на плече. Сперва Чуча сидел, как все звери, опираясь на четыре лапы. Но тут от удивления высвободил две передние и одной ухватился за мое ухо.
— Чи-чу! — пискнул он.
Я давно уже не слыхала этого чириканья. Олень не отводил огромных глаз от Чучи, и бархатистые губы его шевелились. А Чуча чирикал на все лады, шипел, попискивал. Вот как он, оказывается, умеет!
Они вели горячий лесной разговор. О чем?
О чем говорят между собой звери, когда встречаются у водопоя?
О чем кричат друг другу птицы — с дерева на дерево? Иногда я понимала: «Осторожно! Идет человек!»
А когда человека нет?
Я шла к дому по лесной дороге. Чуча свернулся у меня на ладони.
— Что сказал олень, Чуча?
Зверек напрягся, прикрыл глаза.
— Олени и лани, — выговорил он.
— Ну, о чем вы говорили?
— Лесной! Лесной! — жалостно пропел Чуча. — Лес — лист — лось — лис…
Я поняла. Эта встреча всколыхнула в Чуче лес. Его темные дебри, звериные норы, тайные тропы…
…Пришел брат.
— А на мой участок забежали волки! — сказал он. — Вчера егерь видел одного прибылого.
— Что за прибылой? — не поняла я.
— Ну, молодой, пяти-шести месяцев. И уже сам начинает охотиться. Надо будет подманить.
— Как это?
— Не знаешь? — удивился брат. — Да очень просто. Зарядит охотник ружье, засядет среди ельника и… — Он поднял голову, приложил к губам ладони. И вдруг раздался вой. Жалобный, одинокий. — Вот так, — засмеялся мой лесник. — А волк отвечает. И подходит ближе.
Тут вдруг я почувствовала теплую тяжесть на руке — это Чуча. Он прижимался и вздрагивал. Что это значит? А когда брат вышел, зверек спросил:
— Кхтотак?
— Кто так воет? Волк.
— Волкх, волкх… — повторил он, и голосок его осекся. Вот что! Он уже слышал в лесу волков. А брат говорит — только что забежали!
— Ты знаешь волков, Чуча?
— Тда, тда!
— Ох, что я придумала! Ты покажешь брату, где живут волки. А брат их убьет.
Чуча вытянулся мне навстречу, слушал, слушал… Я повторяла еще и еще одно и то же. И он понял. И отвернулся.
— Волки злые, — говорила я. — Они убивают оленей. Таких, как Алеша. Ты поможешь людям, Чуча?
Он прыгнул в клетку, сжался в углу. Я звала его, а он даже не глядел.
И опять я подумала: он знает что-то такое, чего не знаю я. Вот и язык у нас один… Как могло быть все просто: он переводит лесную речь на нашу, человеческую. И все мы — люди и звери — понимаем друг друга. Как все могло быть просто! А вот не так.
Что он видел?
Что знает?
Что таит?
Кто ты, Чуча? Кто ты?
Глава II
Кто такой Чуча
(Первая жизнь Чучи)
Чуча впервые открыл глаза весенним утром. Он увидел серо-коричневую чешуйчатую стену. И больше ничего. Он не знал, какие бывают сосны, и подумал, что это весь мир: сероватый, но тоже интересный. От чешуйки к чешуйке переваливалась красная с черным букашка; чуть пониже торчал чей-то ус. Или, может, лапка. Чуча потянулся схватить, но тут расправились красно-черные крылышки, и букашка отделилась от серого. Улетела. Чуча стал глядеть ей вслед и незаметно перевернулся на другой бок. И тогда поток солнца, разноцветной зелени, запахов и ветерков полился на него. И Чуча зажмурился.
А когда приоткрыл глаза, совсем рядом на земле увидел еще одну букашку — рыжую, перетянутую посередине, с желтой сосновой иглой в передних лапах.
— Эй, маленький зверь! — крикнул Чуча (в отличие от людей звери с самого рождения умеют говорить на своем лесном языке).
Мы бы не поняли, что он сказал, а Муравей понял сразу, но не ответил, только повел усом. Всем известно, что муравьи много работают и горды этим невероятно.
Тогда Чуча перевернулся серым брюшком вверх и увидел толстые желтые ветки с рыжими пучками иголок.
Все они тянулись за ветром, а один пучок вдруг — раз! — и перескочил на другую ветку… Вот чудо! Да нет, это и не пучок хвоинок совсем, а рыжий хвост рыжего зверя.
Чуча не успел прижаться к стволу — рыжий зверь был рядом. Висел головой вниз на сосновом стволе.
— Ого! — сказал зверь, показав длинные и мелкие зубы, — Ого, какое чучело! Кто ты?
— Я не знаю, — ответил Чуча.
— Ну, кто твоя мама?
— Не знаю.
— Ты здесь живешь?
— Кажется, да.
— Может, ты мышь? Но почему пушистый хвост? Покажи-ка лапы!
Чуча сел на задние лапки и вытянул передние.
— Никогда не видала такого. У тебя лапы, как человечьи руки. Вот урод! Вот чучело! И когти мягкие. Можешь влезть на мою сосну?
— Я не знаю.
— Ну попробуй. Здесь хорошо, наверху!
И зверь легко подтянулся на ветку, пробежал по ней до конца и — ааах! — перелетел на другую сосну, а потом — ввеерх, вверх, раскачался на ветке и опять — ааах! И все звал, звал, манил Чучу:
У меня наверху
Ветки-качалки,
У меня наверху
Детки-бельчатки,
Прыжки мои четки,
Ушки мои чутки,
Лечу! Лечу!
Чуча весь дрожал от страха и восхищения. О дружбе с таким красавцем даже думать нечего. Но глядеть на него… Это он, наверное, позволит.
Но тут появился еще один зверь. И это решило Чучину судьбу. Зверь был желтый, мягкий, большой и невзрослый. Он выбежал из темных елок на Чучину поляну, дурашливо выбрасывая толстые лапы. Выбежал боком. Его просто заносило. Зверь не заметил бы Чучу, если бы не дятленок, за которым он гнался. Тот не летал еще, а только подлетывал и, неловко кувыркаясь у земли, натолкнулся на Чучу.
Чуча не испугался желторотого и бесхвостого, но на всякий случай прыгнул на сосну и повис на ее коре, как это делают кошки. Нет, вернее, котята. Тонкие коготки держат плохо, и очень страшно, потому что высоко.
