— Всё живое любит музыку. И растения тоже. Они так пышно цветут потому, что у нас каждый день звучат песни. Я читала, что они чувствуют, какое у людей настроение, хорошее или плохое, — рассуждала матушка Ирбе.
Как будто ничего не изменилось: всё также со стен смотрели на девушку картины старых мастеров. По-прежнему в углу комнаты старинные часы отсчитывали секунды. Но Байбе казалось, что всё рухнуло: её будущее, её мечты.
Подхватив в прихожей пустую корзину для белья, Байба взбежала на чердак. Жалобно звякнули пружины старого, с незапамятных времён брошенного здесь дивана. Байба дала волю слезам: «Не выйдет из меня ни Эдит Пиаф, ни Мирей Матье. Всё пропало».
В оконном проёме тихо ворковали голуби. Длинные, старомодные ночные рубашки матушки Ирбе, белые льняные простыни и наволочки казались на сквозняке живыми существами.
«А если Зигмунд Донатович ошибается? — блеснул крошечный луч надежды. — Тагил уверял, что я… Нет, нечего себя обманывать. Ясно, не нашел солистки получше, вот и рассыпался в комплиментах. Но оставить музыку? Это удивительное царство? Оставить такого милого, близкого сердцу Дарзиня?!. Шуберта?.. Грига… Бросить песни, которые доставляют столько радости?! Надо что-то придумать. Славные старики готовы продать ради меня любимые картины. Этого нельзя допустить! Надо вернуться к матери и отчиму. Но не хочется, ой, как не хочется!»
— Разве мы тебя чем-нибудь обидели? — спросила со слезами в голосе матушка Ирбе, узнав о решении девушки.
— Мне у вас было так хорошо, как нигде, но мать одна не справляется с хозяйством и Роландом.
Это была чистая правда. Когда жена работала во вторую смену, Найковскому самому приходилось ходить в детский сад за сыном. Комнаты оставались неприбранными, на кухне скапливались горы грязной посуды.
— Дом, как свинарник, — ворчал Найковский.
— У меня не сто рук. Возьми и хоть раз прибери сам, — рассердилась однажды мать Байбы. Найковский с удивлением посмотрел на жену. Такое он слышал впервые.
— Другие мужья ходят за хлебом, за продуктами, — не могла успокоиться жена.
— На это ты не надейся. Бабьи дела не для меня.
Семье Найковских очень не хватало трудолюбивых рук Байбы.
— Байба дома! Байба вернулась! — радостно сообщил отцу Роланд. — Она больше не уйдёт.
Найковский остановился в изумлении. Вместо бледного существа, дрожащего от одного строгого взгляда, перед ним стояла красивая девушка. Большие глаза её с достоинством смотрели прямо на него.
— Ну, хватит сердиться. Я тогда немного погорячился, — смущенно оправдывался Найковский.
Мать принесла торт. Возвращение дочери отметили как небольшой семейный праздник. Найковский в прекрасном настроении шутил с женой и детьми.
— В воскресенье приглашаю всех в Сигулду.
— Велика радость толкаться с маленьким ребенком в переполненном поезде, — мать была не в восторге от предложения мужа.
— Не будем толкаться.
— Как же мы туда попадём? Пешком, что ли?
— Это моя забота, — таинственно произнёс Найковский. — А вы приготовьте что-нибудь съестное с собой.
— Где папа? — спросил, проснувшись воскресным утром, Роланд.
Мать недовольно повела плечами. Обычно по выходным дням муж любил поваляться в постели и полистать газеты, а на сей раз улизнул тайком куда-то.
— Когда поедем в Сигулду? — не умолкал мальчик. — Папа обещал.
— Это ты у него спроси!
— Прошу, карета подана, — возвестил появившийся в дверях Найковский.
— Где же она, твоя карета? — мать не могла скрыть раздражения.
— Посмотрите в окно.
На другой стороне улицы стояла оранжевая автомашина.
— Лада. Экспортный вариант. — Лицо Найковского сияло, как у мальчишки, впервые получившего в подарок настоящий футбольный мяч.
— Мужчины как маленькие дети, — рассуждала мать Байбы, усаживаясь сзади на мягком сидении. — Было бы где время убить: одни на рыбалке, другие на футболе, многие с автомашиной возятся. Ну и пусть: глядишь, и семье польза.
Байба тоже думала о новой автомашине. Сколько тайных слёз пролито из-за неё! Годами Найковский считал каждую копейку, устраивал скандал, если мать иногда покупала для детей лакомства. Байба вспомнила своё заштопанное школьное платье, из которого она давно выросла, и старые стоптанные туфли. Нет, ей новая покупка не доставила никакой радости.
Зато маленький Роланд был в восторге.
— Для чего нужна эта педаль? Что будет, если я её нажму? Машина остановится, да? Дай мне подержать руль. Я умею.
Эта возня сына мешала Найковскому, у которого умение водить машину было в основном теоретическим. Но ему не хотелось огорчать ребёнка.
— Следи за светофором. Когда красный свет, скажи, — отвлёк он внимание мальчика.
— Я знаю, тогда нам надо остановиться, чтобы пешеходы перешли через улицу, — похвастался малыш. — Нас в садике учили. Стоп! Красный свет! Раз, два, три… семнадцать, — Роланд считал пешеходов, — желтый, зелёный. Поехали.
За городом Найковский увеличил скорость.
— Вот так! — ликовал Роланд, когда они обгоняли какую-нибудь машину. — Чего тащится, как черепаха.
— Роланд! — окликнула мать.
— Папа, эта педаль, чтобы прибавить скорость?
— Нет, она, чтобы тормозить.
— Не мешай отцу, а то съедет с дороги, — одёрнула мать сына. — Смотри, сейчас будет ущелье Лорупе.
— У-ух, как глубоко! От деревьев одни верхушки торчат.
Машину оставили на стоянке рядом с пещерой Гутмана.
В толпе туристов они излазили Чёртову пещеру, карабкались по склонам гор. Мать с непривычки запыхалась, а Байба с Роландом были неутомимы.
В Турайде возле огромной липы с раздвоенным стволом находится могила легендарной Турайдской Розы. Один ствол липы засох, а другой вовсю зеленеет.
К могиле подъехала украшенная лентами свадебная машина. Невеста, в белом платье и с фатой до земли, положила на могилу свой букет.
— Какие глупости! — громко сказал какой-то мужчина. — Сейчас другие времена и другие обычаи. Ещё неизвестно, жила ли эта Роза когда-нибудь.
— Известно, — запротестовал жених. — Я читал в газете.
Байба вообразила себя на месте Розы. А смогла бы она пойти на смерть ради своей любви к Тагилу? Что за глупые фантазии! Тагил давно уже забыл её.
* * *
В витринах Рижского Дома Моделей господствовала новая мода: узкие брюки и юбки, платья, костюмы, пальто с расширенными плечами. Байба в выцветшем ситцевом платьишке с полной авоськой в руках разглядывала выставленные модели, мысленно примеряя их на себя.
— Дешево, удобно, элегантно, не так ли? — произнес знакомый голосок.
Это была одноклассница Даце Эргле.
— Как хорошо, что я тебя встретила, — щебетала она. — Разрываюсь на части. До обеда работаю здесь, у мамы в цехе, а после обеда помогаю бабушке. Ты же знаешь, как нас много. Пока всё купишь, приготовишь — столько возни! Ты встречаешься с кем-нибудь из класса?
— Только с Даумантом, — покраснев, ответила Байба. — Мы с ним занимаемся латышским. Сама знаешь, какой он лентяй. О школе Розенталя нечего и думать. Там в девятом классе осталось два места, и на них есть желающие. И в прикладном училище каждый год страшный конкурс. Послушай, сшить такой сарафан очень трудно? — вдруг переменила она тему разговора.
— Чтоб заказать, дикая очередь. Ты хочешь себе, да? Доставай ткань, смастерим, — предложила Даце.
— Я умею строчить только по прямой.
— Ничего, я научу.
Могла ли знать Байба, что эта случайная встреча определит её будущую жизнь?
* * *
Мать Даце внимательно следила за работой девушек, но не вмешивалась. Пусть сами справляются. Даце сначала сделала выкройку из бумаги, по ней раскроила ткань, сметала, и Байба примерила.
— Ну как, всё в порядке? — обратилась Даце к матери.
— Каждый человек самобытен, — подкалывая тут и там, говорила мать. — И в одежде, особенно у женщин, должно быть что-то своё, особенное: какая-то деталь, платочек, украшение. Ты, Байба, вышей на кармашке монограмму, и твоё платье не спутаешь ни с каким другим.
— Боковые швы прострочи сама, — приказала Даце.
— А если не получится?
— Распорешь и прострочишь снова.
Волнуясь, Байба села за швейную машину.
— Для первого раза отлично, — похвалила Даце. — У тебя есть хватка.
Байба радостно улыбнулась.
— Мне очень нравится шить, — призналась Даце. — Я поступаю в ПТУ швейников, а потом буду работать вместе с мамой.
— Да ты что?! В профтех идут те, кого в школе не держат, кто учится плохо, ну, всякие непутёвые.
— Кто тебе внушил такую чушь? Да у швейников конкурс больше, чем в медицинском училище.
Какое-то время обе молча усердно работали.
— А если ты вдруг почувствуешь, что шитьё не твое призвание?
