— Дурочка, после ПТУ можно поступить в любой институт.
* * *
Целый месяц Байба мучилась сомнениями, думала, что делать: продолжать учёбу в школе или идти в ПТУ. Не было покоя ни днём, ни ночью. Не хотелось ни есть, ни спать. Всё валилось из рук.
— Что с тобой? — встревожилась мать. — Уж не заболела ли?
— Смотри, жена, как бы нам не стать преждевременно дедом и бабкой, — ухмыльнулся отчим, подозрительно взглянув на Байбу. Байба выскочила из комнаты.
* * *
Рейнис Кадикис с трудом привыкал к новой жизни. Она началась с бесчисленных запретов врачей: не курить, не волноваться, ничем не утруждать себя…
Пенсионер. Списали, как старую ненужную мебель. На книжной полке рядом с диваном тридцать две папки, своя на каждого воспитанника, начиная с пятого класса. Последний выпуск. Больше не будет. Школьный звонок никогда больше не позовёт его на урок. Остался лишь один звонок — к вечному покою.
Учитель в одиночестве терзал себя мрачными мыслями. Его воспитанники, счастливые от того, что избавились, наконец, от учёбы, разлетелись, кто куда.
Иногда на минуту забегала к нему учительница английского языка Марджория Шип. Пощебетав и оставив после себя аромат дорогих французских духов, исчезала, простучав своими «шпильками».
— Англичанка была, — каждый раз, потянув в себя воздух, безошибочно констатировала медсестра Милда. — Говорят, поедет в Англию, диссертацию пишет.
Вскоре после возвращения учителя из больницы его навестили Даумант с отцом.
— Принесли тебе работу. — Мартыньш Петерсон положил на стол толстый, знакомый учителю пакет. — Времени у тебя теперь предостаточно. Только не переусердствуй.
— А стоит ли?
— Стоит. Ради наших павших товарищей и тех, кто остался жить.
— Многое уже запамятовалось, — сомневался учитель.
— Соберемся и всё вспомним.
Погрузившись в работу, Рейнис Карлович не сразу услышал тихий стук в дверь.
— Ты, Байба? Вот и прекрасно! — обрадовался он. — Присаживайся, вон стул. Хочешь чаю?
— Спасибо. Не хочется.
Вазочка с конфетами в руке учителя чуть дрожала, но глаза смотрели молодо, веселее, чем до операции.
— Я хотела… Мне… — заикаясь начала Байба. — Вам не нужно помочь что-нибудь?
Учитель увидел в глазах Байбы смятение и растерянность.
— Спасибо, детка. Тётя Милда каждый день меня навещает. Не знаю, как бы я без неё справлялся.
— Ну, тогда… — Байба встала. — Я пойду.
— Никуда я тебя не пущу. Ну-ка выкладывай, что у тебя? Отчим обижает?
— Нет, — покачала головой Байба. — Я не знаю, как мне быть.
Она выложила учителю все свои сомнения. Стало легче.
— Как вы скажете, так и будет.
Рейнис Карлович долго молчал. Что он должен был сказать? Да и имеет ли он право вмешиваться в судьбу этой пятнадцатилетней девушки? Училище даст ей не только среднее образование, но и самостоятельность, независимость от отчима. А если профессия швеи ей не понравится? Страшно всю жизнь заниматься делом, которое не по душе. К тому же в школе будет больше времени для занятия музыкой и пением, а она их так любит!
— Профтехучилище, о котором ты говоришь, одно из лучших, — Рейнис Карлович продолжил вслух. — Ты ничего не теряешь. Настоящий талант всегда проложит себе дорогу, нужны только настойчивость и сильная воля. Я знаю — ты надеешься, что я тебе скажу, как поступить, но у меня нет такого права. Мы вместе можем взвесить все «за» и «против», но выбор придётся сделать тебе самой. Мне в молодости приходилось днём работать, а вечерами и по ночам учиться. Не было другого выхода. Но теперь иные времена.
— Спасибо вам. Я пойду.
— Подумай хорошо, не торопись. А если потребуется моя помощь, приходи, не стесняйся.
Дома, надев старый халат, Байба взялась за уборку комнаты. Она приняла решение. Ей стало радостно и легко, как будто гора с плеч свалилась. Громко напевая, девушка вытирала пыль с ненавистной ей «антикварной» мебели отчима, мыла пол.
У дверей раздался звонок.
— Зигмунд Донатович! — заволновалась Байба. — Что-нибудь случилось? Проходите в комнату.
Старый оперный певец молча сел, достал белоснежный носовой платок и вытер вспотевшее лицо.
— Случилось. Одна одарённая девушка бросила пение и забыла двух старых людей, которые её полюбили. Жена каждый день тебя вспоминает: «Почему наша Байба не приходит, не заболела ли?» Иду мимо и вдруг слышу — знакомый голос. Вся улица звучит. Вот и решил тебя навестить.
Байбе стало стыдно, что за своими заботами она совсем забыла про стариков. Но как сказать, что с пением покончено раз и навсегда?
— Я поступаю в училище, буду учиться шить платья и пальто. Для пения больше не останется времени, — залпом выпалила она.
— Не делай этого, — встревожился старый Ирбе. — Правда, вряд ли когда-нибудь ты будешь петь, как, скажем, Жермена Гейне-Вагнере, но в жизни случается всякое. Музыка обогащает душу человека, раскрывает перед ним такой громадный мир. Вспомни лицо певца или музыканта, когда он, забыв обо всем, целиком отдаётся музыке. Какая гамма переживаний! Однажды в молодости мне посчастливилось увидеть, как великий пианист Рубинштейн исполнял «Апассионату» Бетховена. Его пальцы, лицо, всё тело радовались, грустили, страдали. Последние аккорды — ив переполненном зале надолго застыла тишина.
Девушке до слёз стало жаль себя. Не плакать, только бы не заплакать!
— Я знаю, я всё понимаю, — Байба так сильно сжала пальцы, что они побелели.
— Ничего ты не знаешь. Ты лишь со стороны взглянула на волшебную страну музыки и даже не попыталась туда проникнуть.
— Зигмунд Донатович, можно я буду приходить к вам по воскресеньям?
— Конечно, детка. Ты всегда будешь для нас желанной гостьей и любимой ученицей.
* * *
Даце долго скрывала от своего одноклассника и лучшего друга Петериса решение поступить в училище. Тайну подруги выдала Байба, которую Петерис случайно встретил на улице. Он тотчас же кинулся к Даце.
Многочисленная семья Эрглисов ужинала. Посреди стола в большой миске аппетитно дымилась молодая картошка, в салате, обильно заправленном сметаной, блестели дольки огурцов и помидоров. Возле каждой тарелки стоял стакан молока.
— Петерис! — обрадовалась Даце. — В самый раз пришел. Садись с нами.
Возражения не помогли. Все потеснились. Рядом с Даце поставили табуретку. На тарелку положили картошку с салатом.
— Что случилось? — с тревогой спросила Даце друга, наблюдая, как нехотя он ест.
— Выйдем, поговорим.
— Кто сегодня дежурный? — Даце посмотрела на младших братьев.
— Мы, — отозвались Юрис и Марис, близнецы.
— Чтобы всё было в порядке: посуда вымыта, кухня прибрана. Приду — проверю.
Какое-то время оба молча шагали в сторону парка. Люди в надежде на вечернюю прохладу широко распахнули окна квартир, но с улицы несло накопившимся за день зноем, запахом асфальта и бензина.
Петерис шёл быстро, плотно сжав губы, глаза его недовольно сверкали за стёклами очков.
— Это правда, что ты уходишь из школы?
— Правда.
— Ты хоть чуточку соображаешь, что делаешь? С твоими-то способностями и в профтех! Ты же не дебилка!
— Это уже решено. И родители согласны.
— А как же я… как мы без тебя? Как убедить тебя, что ты не права? — Петерису было горько при мысли, что Даце не будет рядом с ним каждый день. — Восемь лет мы сидели за одной партой. Ничто не разрушило нашей дружбы: ни насмешки ребят, ни… Я так надеялся, что мы вместе кончим школу, поступим в институт и потом… — Петерис замолк, так и не сказав, что потом. — Как ты могла всё решить без меня?
В Кировском парке окрестные жители, выбравшись из пропитанных зноем помещений, наслаждались вечерним покоем. Медовый запах цветущих лип напоминал о деревенском раздолье, росистом луге, речной заводи с белыми кувшинками. Смеркалось. Улица Ленина светилась рекламными огнями.
На Бастионной горке Петерис взял Даце за руку. С минуту они смотрели на разноцветные струи фонтана в канале.
— Ты больше не сердишься?
— Как трудно мне любить того, кто от меня далек! — ответил Петерис словами Райниса.
— От твоего дома до моего 10 минут ходьбы. При желании всегда можно встретиться. Ты будешь читать мне свои новые стихи. По воскресеньям будем гулять вместе.
* * *
Даумант, узнав о решении Байбы, рассердился ещё больше, чем Петерис.
— Ты что, совсем рехнулась? Бросить музыку, пение и…
Но увидев полные слёз глаза подруги, он замолк: понял, почему Байба так решила. Даумант разозлился на себя за свою беспомощность. Будь он постарше, зашибал бы деньги. Тогда Байба не испытывала бы нужды и могла заниматься своей музыкой.
— Ещё же ничего неизвестно, — улыбнулась Байба. — Завтра в десять мы с Даце идём подавать документы. Возможно, нас и не примут.
