слёзы:
— Я его прошу: «Спой мамочке!» А он: «А-ляля! А-ля-ля!»
«Никогда в жизни соловьи так не пели», — удивлялся про себя Вовка.
— А теперь плачет, наверно, заливается мой воробышек, — опять всхлипнула Надя.
— И зачем ты пошла с обозом? — спросила Катя. — Сколько девушек просилось! Сказала бы Никите Иванычу, что у тебя дитя малое, он бы сразу другую взял.
— Какую это другую? — обиделась Надя. — Думаешь, я жалею, что пошла? И нисколечко! И другой раз надо будет — опять пойду. Он же у меня не один, он с бабушкой. Плохо ли? А взгрустнулось мне, потому что очень его люблю, сыночка моего ненаглядного.
«То соловушка, то воробышек, то сыночек, — подумал Вовка. — Ничего не поймёшь!» — И стал думать о другом.
Скоро женщины замолчали, перестали всхлипывать и охать, — значит, уснули. А к Вовке сон всё не приходил, он лежал и разглядывал большую и ладную дедову избу и то, что в ней было.
Вдоль стены между окнами стояла длинная лавка. На ней отдыхали вынутые днём хлебы. Вовка их сосчитал: двенадцать караваев. И ничего удивительного — семья-то какая! Трудно приходится бабе Даше. Хоть и велика у них печь, а двенадцать караваев разом в неё не посадишь, два раза надо топить. Караваи все большие, румяные, на капустных листках печёные и все сподом к стене прислонённые.
В избе стояла полуночная тишина. Только тихо жужжала бабина прялка да сверчок верещал за печкой. И вдруг раздался осторожный стук в окно, словно градинка ударила в стекло. Чуть скрипнула половица, — это баба Даша положила своё веретёнце и тихонько своим лёгким шагом вышла в сени. Через минуту вернулась и что стала делать! Потушила мигалку, что стояла на подоконнике, приоткрыла окно, у которого сидела, и один за другим стала кому-то подавать хлебы. Все двенадцать караваев отдала, закрыла окно и пошла в горницу. Вовка слышал и видел, — луна-то светила в избу, — как подошла баба Даша к кровати, где спала младшая невестка Наташа, тихо обняла её и сказала шёпотом:
— Илья был. Жив, здоров. Велел тебя беречь пуще глаза. — Поцеловала Наташу и пошла легла на свою постель.
«Илье какому-то хлебы отдала, — позавидовал Вовка. — А не лучше бы нам? Мы бы их тоже в Ленинград свезли». Подумал и заснул.
Ночью Вовка опять проснулся: до чего ж чуток сон не в своей постели! У голландской печки сидели оба деда, курили в открытую дверцу и беседовали.
— Наверняка проедете, — говорил Фёдор Петрович. — До Борисовой Гривы вас проводят, а оттуда уже не опасно, там и по железной дороге идут поезда, везут в Ленинград хлеб.
— А до Борисовой Гривы как доставляют хлеб? — спросил Никита Иваныч.
— По Ладожскому озеру на машинах. Дорогой жизни эта дорога называется, — ответил Фёдор Петрович. — Пойдём лошадей посмотрим! — Они надели шапки и ватники и ушли во двор.
Утром Вовка проснулся, когда все уже сидели за столом и завтракали.
— Вставай, сонюшка, а то без тебя всё съедим, — пошутил дед Фёдор. Вовка спрыгнул с печки, плеснул в сенях горсть холодной воды в лицо, утёрся подолом рубахи и тоже сел за стол.
Завтрак баба Даша дала ему богатый: треску солёную с луком и горячую картошку с кислой капустой. Лошади были уже запряжены. Поели, поблагодарили добрых хозяев, распростились — и снова в путь.
И вот они опять бредут по лесу. Сыты кони, а идут с трудом: неезжена, неукатанна, чуть видна лесная дорога. Нелегко и возчицам. Не поёт песен тётя Лиза, не рассказывает Надя Кате о своём птенчике-соловушке. Чуть глядит из кармана полушубка книжка со стихами Александра Блока — когда-то удастся Нине снова вынуть её и почитать.
След в след шагает за дедом Вовка, поглядывает вокруг. Посыпала с еловых лап снежная пыль: это белка перелетела с одной ветки на другую. Качаются на рябине красавчики-снегири. Трудно Вовке поспевать за дедом, но поговорить охота.
— Дед, а дед! — окликает он. — А кто кормит зимой снегирюшек?
— Лес, — отвечает дед. — Они рябину клюют и другую ягоду, что позадержалась на кустах. И добрые люди их подкармливают, подсолнушки сыплют им.
— Подсолнушки сладкие, а рябина-то горькая! — жалеет снегирей Вовка.
— Зимой не горькая. Морозом прихваченная — она сладит! — отвечает дед.
— Дед, — наконец решается спросить Вовка. — Ты хлебы-то видел?
— Какие хлебы?
— Те, что на лавке отдыхали.
— Ну?
— Куда они ночью-то подевались? Двенадцать караваев с вечера было, а утром ни одного.
— Значит, баба Даша в ларь их сложила. Видел, какой большой ларь у Фёдора Петровича в тёплых сенях стоит?
— А вот и не в ларь! В окно она их кому-то ночью отдала.
Дед пускает вперёд коня, сам останавливается, поправляет Вовке съехавшую на лоб шапку и говорит ему:
— А ты, внучек, меньше рассказывай. Помни, в какое время мы живём: кругом враги. Может, и за этим кустом кто-нибудь притаился и слушает.
— Так они же по-нашему не понимают.
— Что им надо, поймут, — говорит дед и спешит догнать ушедшую вперёд лошадь. И вдруг, как в сказке или в кино, из-за косматой ели выходит незнакомый человек и становится поперёк дороги. Кто такой он, откуда? Не леший он — это точно. У лешего, Вовка знает, глаза зелёные, сам он пожилой и весь сивой бородой зарос. А этот парень совсем молодой, лицо у него чистое и красивое, глаза и волосы тёмные. Шапка на нём лисья, тулуп овчинный, валенки дома свалянные. На немца не похож, немцы так не ходят. И дед нисколечко не испугался, даже чуть улыбается. Они подъехали к парню близко, и тот попросил:
— Подвезите, добрые люди, издалека иду, хромаю.
Дед Никита ему отвечает:
— И рады бы калеку перехожего пожалеть, да кони еле бредут. Пойдёшь, убогонький, с нами пешком.
Дед шутит, смеются возчицы, хохочет Вовка, веселится с ними и парень. Хорош убогий! В старину, наверно, такими были русские богатыри. Он идёт впереди обоза, и женщины спрашивают, в какое царство-государство он их ведёт.
— К разбойникам прямо, — отвечает парень. А дорога всё тяжелей, а лес всё темней и дремучей.
И вдруг сразу посветлело, и открылась глазам большая поляна, а может, и вырубка, — пеньков-то под снегом не видно. На ней горушки, снегом заметённые. Это землянки, из их труб дым тянется. В стороне горит костёр, и в большом котле варится каша, слышно, как пахнет. «Партизаны!» — догадался Вовка.
Подошли к ним люди.
— Здорово, братья-разбойнички, — пошутил дед.
— Здравствуйте, купцы заморские! Какие товары в город везёте? —
