Впрочем, зачем ждать? Долго и совсем неинтересно. Берут же в делегации разных людей — артистов, героев, ну и его пусть возьмут как пионера. Надо же пионера показать. Он бы всем ребятам за границей подарил по звёздочке, оставил бы им свои подписи с закорючками, рассказал бы обо всём, о чём только захотели бы узнать. Нашёл бы там друзей, стал бы переписываться с ними: он письмо — ему письмо, он фотографию — ему фотографию, он газету — ему газету… Только вот как читать и разговаривать? Ну, как-нибудь бы устроился…
— Паш, — толкает он друга, — ты в какую бы страну поехал?
— В Африку, — тихо отвечает Павлик.
— Почему в Африку?
Павлик молчит, слушает.
— Паш, а Паш! — настойчиво шепчет Юрка. — Почему?
— Не знаю… Знаешь, Юр, наверное, потому, что там ещё есть белые пятна и крокодилы… И, наверное, в Австралии и в Америке Южной есть, — отвечает Павлик. — Смотри-ка, три «А»! — добавляет он и сам удивляется: — Три «А».
— Что «три „А“»? Паш, что «три „А“»? — шепчет Юрка. — А-а! Верно: все с буквы «А» начинаются. Паш, вдвоём — и больше никого? Паш, вдвоём — и больше никого? — добивается согласия Юрка.
— Слушай, — шепчет Павлик.
Юрка слушает, всё ещё думая о своём — о трёх «А», крокодилах и белых пятнах на географической карте. Потом он вздыхает: сидит-то в клубе на скамье. Маша рассказывает, как она с девчатами ещё зимой проверяла семена на всхожесть, рассказывает, как будут девчата учиться и что делать…
— Паш, — спрашивает Юрка, — а мы можем проверить?
— А чего там… Простое дело… Да слушай ты!
Юрка слушает. Иногда он что-то прикидывает в уме и на мгновение задумывается. Иногда, забывшись, хочет обратиться к Павлику, но, вспомнив, что нехорошо всё время отвлекать товарища, сдерживается.
Простые вещи делать тоже очень трудно. Не так легко зимой, в стужу, найти для семян подходящую землю, просеять её, сколотить ящики. Посадить семена просто. Взять сто зёрен и посеять. Прорастут восемьдесят — значит, всхожесть восемьдесят процентов, прорастут девяносто — девяносто. Место хранения не одно. И каждое нужно проверить, определить процент всхожести. А для верности выводов о всхожести семян нужно не один ящик посеять, а несколько. И по ним вывести средний процент для этого зерна.
За двором Павлик, Юрка и Лёня Ёлкин разгребают снег, долбят землю. Кусочек за кусочком летит в решето, а когда набирается решето, Юрка несёт его в дом, ссыпает в ящик. На это уходит чуть ли не полдня.
Потом все трое катаются на санках. Когда смеркается, ребята пьют чай, разговаривают.
К ночи земля оттаяла. Юрка стоит перед ящиком и руками мнёт влажную, ещё холодную землю. В его пальцах с набитыми мозолями перекатываются песчинки, мелкие камешки, рассыпается труха сгнившего дерева. Хороша почва! Навозцу ещё сюда…
Лопаточкой он перекладывает землю, возится, как возилась Маша Иванова с землёй, с навозом.
Каникулы кончились. И хотя совсем не так думал провести их Юрка, они не показались ему скучными.
Десятилетний Кузьма и его отец Василий Иванович воскресенье проводили за городом. Мальчик был назван таким теперь уже редким именем в честь дяди, брата матери, который считался самым дорогим и близким родственником, очень добрым человеком, щедро помогавшим семье.
Кузьма и Василий Иванович купались, искали грибы, собирали малину, и отец, восхищаясь, всё время говорил:
— Воздух, а? Коля (так обычно называли Кузьму), ты чувствуешь? А? Какой воздух?
Кузьма не чувствовал никакой особенности воздуха, но подтверждал:
— Ага…
— Какая красота! — восхищался отец, смотря на лужок, где росли могучие берёзы. — Какая красота! Коля, ты чувствуешь?
И Кузьма отвечал:
— Ага…
Но думал он совсем о другом.
В корзинке в одной стороне у него громоздились грибы, в другой — завёрнутый в платок лежал маленький ёжик. Ёжика Кузьма поймал уже давно, сразу же, как только начали искать грибы, и, ничего не сказав отцу, спрятал зверька в корзинку. А чтобы отец не увидел ёжика, завернул его в платок, а рядом клал грибы.
Дома у Кузьмы уже был большой аквариум с золотыми рыбками, жила черепашка, которую называли Тах-Тах, кот Фунтик. Расширять «зоопарк», как именовал отец это хозяйство, было уже невозможно: четверо — отец, мать, Кузьма, бабушка — жили в двух небольших комнатах. Но Кузьма думал подарить ёжика своему товарищу Алику или — что вряд ли могло получиться — упросить управдома, который жил на той же площадке, поместить ёжика у себя. А он, Кузьма, два раза в день ходил бы к нему — в гости, покормить, убрать и так далее.
Говорить об этом отцу было бесполезно: не разрешит.
«А вот дядя Кузьма разрешил бы… — думал Кузьма-младший. — Дядя Кузьма как-нибудь всё уладил бы…»
Часов в семь отец и сын собрались домой. К тому времени у Кузьмы была полная корзина грибов, так что ёжик теперь лежал на боровиках и подосиновиках, сверху прикрытый лёгкими сыроежками и на всякий случай лопухом.
В вагоне электрички, куда потом битком набились грибники, гости, возвращавшиеся домой от друзей, Василий Иванович и Кузьма успели занять места на одной скамейке. Василий Иванович развернул газету, прочёл статью, и его вдруг стало клонить ко сну. Когда он задремал, Кузьма облегчённо вздохнул. Теперь отца можно было опасаться только в метро и в первые минуты дома, пока он, Кузьма, не отдаст ёжика Алику или управдому.
«Но что будет дома? — тревожился Кузьма. — Когда я успею сбегать к Алику… Может быть, лучше всего зайти по дороге?.. Лучше всего — по пути… А если Алика не будет — всё равно оставлю у него…»
Обдумав всё, Кузьма ещё раз вздохнул и решил тоже вздремнуть — и ему и отцу сегодня пришлось встать довольно рано.
— Какие-то у тебя грибы чудные, — вдруг услышал он голос девушки, стоявшей в проходе.
Кузьма, боясь выдать себя, осторожно посмотрел на корзинку, которую он держал между ног. Лопух и сыроежки шевелились.
— Живые у тебя грибы, — продолжала девушка.
Кузьма пихнул корзинку под скамью и огляделся виновато. Отец дремал… Соседи напротив читали… Пожалуй, только одна эта девушка заметила, как подозрительно шевелились в его корзинке грибы.
— Раки, что ль, там у тебя? — не унималась девушка.
— Раки… — как можно тише отозвался Кузьма, думая о том, а ловят ли в это время раков.
Кузьма молчал, удивляясь тому, как медленно идёт время. Два пожилых дяди напротив перебросились фразами — они говорили о своём заводе. Засмеялась какая-то женщина; мальчик, видно совсем маленький, попросил пить…
А поезд все шёл и шёл, грохоча по голубым рельсам, стуча на стыках, громыхая по мостам, то вылетая на поляны, то снова прячась между стен лесов. До Москвы ещё оставался чуть ли не целый час езды.
Едва Кузьма успокоился — в вагон вошёл контролёр. Проснулся отец, двое заводских напротив стали шарить по карманам.
— У нас обратные, — говорил один из них, с усами и бородкой, не находя билетов. — Вчера билеты покупали… На ночь приехали… В стогу спали… Ужели выронили? Иван Петрович, а у тебя?
Контролёр уже подошёл к их скамейке, уже проверил у Василия Ивановича, у других, а двое заводских всё искали билеты, шаря по карманам, хлопая по ним.
— Иван Петрович!
— Да нет, Пётр Петрович, нету у меня!
— У тебя же ведь были!
— А не у тебя разве?
Пётр Петрович нагнулся и стал искать на полу, переставляя корзинки с грибами с места на место. Попросил он и Кузьму выдвинуть из-под лавки свою корзинку.
Кузьма побледнел и загородил корзинку ногами.
— Дружок, поторопись, а то нас, ветеранов труда, в отделение препроводят, — просил Пётр Петрович. — Позор!
— Коля! — строго сказал отец.
Кузьма, слыша, как тревожно и громко стучит сердце, словно оно было теперь снаружи, вытащил корзинку… Нет, ни лопух, ни грибы не шевелились.
«Молодец, Остроносик, — подумал Кузьма. — Получишь лишнее блюдце молока!»
Иван Петрович в конце концов нашёл билеты в одном из карманов, и всё уладилось. Кузьма снова задвинул корзинку под скамью, с тревогой думая, что же теперь может угрожать ему? Что ещё может случиться?
Но до самой Москвы ничего не случилось. И только когда поезд остановился и все стали выходить, произошло самое неожиданное и огорчительное для Кузьмы: ёжика, которого Кузьма уже назвал Остроносиком, в корзине не было.
Мальчик тихо охнул и стал искать его.
Остроносик медленно полз под соседней скамейкой. На иголках его качалась розовая лёгкая сыроежка с прилипшим листом.
Ветераны труда Иван Петрович и Пётр Петрович, видимо, как всегда, делавшие всё солидно и основательно, не спешили выходить. Сняв корзинки с полки, они осматривали их: не помялись ли грибы, не нужно ли переложить получше… Кузьма видел, как Остроносик тихо и медленно полз мимо носков их ботинок, намереваясь, наверное, прибиться к стенке. Если кто-нибудь из двух рабочих шевельнёт ногой, зацепит Остроносика.
