— Зверюга ни в какую.
— Как это?..
— Не спит в углу на коврике — и всё тут! Проснёшься утром, вскочишь с кровати, ногой двинешь в туфлю и — вскрикнешь на всю квартиру.
— Почему это?
— Ёжик в туфле ночевал. Уютно ему, удобно и тепло. А наступишь на него — он иголками ощерится… Ну я его в уголок отнёс, на коврик, и мордочкой потыкал: спи, мол, здесь! Здесь! Здесь! Как будто ясно ему говорю. И что же ты думаешь? Просыпаюсь на следующее утро, спускаю ногу и опять вскрикиваю: спит ёжик в туфле! Что ты скажешь!
Кузьма улыбнулся: ну и ёжик!
— Я опять отнёс его в угол и опять мордочкой в коврик потыкал: спи, мол, здесь! Здесь! Здесь!
— А он?!
— А он — своё! Ночью как-то поднимаюсь и кричу не своим голосом.
Кузьма рассмеялся.
— А у нас гость остался ночевать. Утром меня спрашивает: «Кто это тебя бил? Жена, что ли?»
Кузьма расхохотался.
— Я ёжика снова в угол… Ну что говорить? Утром опять кричу… Надоела мне эта карусель, отнёс я ёжика к Михаилу Карловичу. Этот великий, божественный мастер сделал мне из ёжика чучело. С тех пор я не кричу по утрам и ноги мои не болят от ранок. А ёжик стоит на шкафу и есть-пить не просит.
Кузьма уже не слышал, о чём говорил дядя. Мальчик вынул свою руку из большой, тёплой, совсем недавно казавшейся такой доброй руки дяди и посмотрел на него.
— Ты что? — спокойно спросил дядя.
— Отнёс ёжика? Чтобы из него чучело?..
— Ну, а что же делать? Я из-за него ходить не мог…
— Но как же можно из ёжика чучело?!
— Как, как? Очень просто: молотком или клещами по голове или как там…
Кузьма закрыл глаза: вот так и его Остроносика!
Он нехотя пошёл в цирк, иногда смеялся, но непонятное, неизведанное до сих пор чувство не давало ему покоя. Оно отдаляло его от дяди, заставляло думать… Мальчику не хотелось, чтобы его называли Кузьмой.
Поздно вечером, возвращаясь домой, дядя зашёл в «Гастроном», где продавали вино в разлив, и выпил два стакана портвейна. Он предлагал Кузьме купить конфеты, шоколад — мальчик отказался. Тогда дядя купил гостинцев на свой вкус, вина, и они отправились наконец домой.
Дядя, к счастью для Кузьмы, молчал. Молчал и уставший Кузьма.
В разных видах представлялось ему с поразительной ясностью одно и то же.
…Дядя приносит ёжика Михаилу Карловичу, и этот великий, божественный мастер берёт клещи и, размахнувшись, бьёт ими по маленькой голове ёжика… Или бьёт стамеской… Бьёт молотком… Бьёт зубилом… А потом ещё с тёплого сдирает шкуру… А дядя стоит и смотрит: теперь у него не будет новых ранок… Но ведь можно было купить для ёжика домашнюю туфлю… Или дать ему старую… Сколько таких валяется у них дома. Нет, дядя стоит и смотрит, как великий, божественный мастер сдирает с ёжика шкуру… Вот так и его Остроносика!
И Кузьма словно чувствует в своих руках ёжика. Под пальцами мягкое, тёплое брюшко, тонкая кожица, под которой что-то бьётся, стучит трепетно и тревожно. Ёжик ощетинился всеми иглами, ползёт, фыркает. Он отбивается, он не хочет из лесу, он борется. Но он, Кузьма, запускает пальцы обеих рук всё дальше и дальше, смыкает их под ёжиком, сминая траву и листья, и наконец отрывает его от земли. Оглядываясь, не видел ли чего отец, прячет ёжика в корзинку, закрывает его платком, чтобы потом сменить платок на лопух. А ёжик фыркает, торкается в одну сторону, в другую…
Нет, ёжик не хотел из лесу! И это он, Кузьма, силой оторвал его от родной земли, увёз в Москву, чтобы подставить под клещи, молоток, стамеску или зубило какого-нибудь другого великого мастера — делать из живого и тёплого мёртвое и холодное!
У самого дома Кузьма, несмотря на поздний час, встретил Алика. Сегодня Алик купил большие увеличительные стёкла и был полон замыслов и надежд. С помощью этих стёкол он переделает телескоп в ещё более мощный оптический прибор, который позволит ему увидеть чуть ли не бездонные глубины Вселенной, проникнуть в глубь космоса, приблизить его к нам, что под силу только ракете будущего.
Уставший и грустный Кузьма рассеянно слушал приятеля, уже не в состоянии чему-либо радоваться или огорчаться.
Дядя уехал…
Отец дочитывал «Известия», мать смотрела телевизор, бабушка убирала со стола, а Кузьма ещё не вернулся с улицы. Как ушёл из дому часов в семь, так и не показывался.
Наступил десятый час — Кузьма не возвращался. Отец отложил газету в сторону, провёл рукой по уставшим глазам и спросил:
— Коли нет?
— Нет, — ответила мать. — Нет твоего Коли…
Отец взглянул на жену и ничего не сказал.
Наконец Кузьма вернулся.
Мать на минутку оторвалась от телевизора и сурово проговорила:
— Поешь и немедленно ложись спать. Завтра поговорим.
Бабушка поднялась с постели и принесла в комнату стакан молока, хлеб, котлету.
— Пусть поест на кухне, — сказала бабушке мать. — Разве вы не знаете, что здесь свет зажигать нельзя? — И она недовольно фыркнула.
Отец снова взглянул на жену и снова ничего не сказал.
Бабушка взяла тарелки и стакан и понесла их на кухню. Шла она медленно, а руки у неё дрожали, и от этого дрожал стакан на тарелке: тук, тук, тук — и молоко в нём плескалось.
Кузьма быстро поел и лёг: поскорее с глаз долой. Перекрестившись, сейчас же легла и бабушка на свою постель за ситцевой занавеской.
Сон не приходил к Кузьме. Он вздыхал, ворочался, но какое положение ни принимал — все они оказывались неудобными.
— Ты что, внучек? — спросила бабушка.
Кузьма не отозвался. Он не часто говорил с ней: о чём?
— Случилось что-нибудь?
— Нет, — отмахнулся Кузьма.
Заснуть он не мог. Бабушка тоже не спала, он чувствовал это, слышал её неровное дыхание, слышал, как иногда она шептала какие-то слова.
По телевизору передавали что-то очень весёлое, мать смеялась. Голоса отца не было слышно, он, наверное, не смеялся, а если и смеялся, то тихо. Потом мать стала говорить о каких-то билетах… Новом платье… Отец глухо произносил всего два-три слона, наверное, соглашался. И опять говорила мать.
Прошло полчаса, телевизор выключили. Отец и мать стали ложиться.
Кузьма не спал, бабушка тоже.
— Ты почему не спишь, баб? — спросил Кузьма.
— Старый человек я, внучек… Всегда поздно засыпаю…
— Всегда? — удивился Кузьма. — Каждый день?
— Каждый день… А ты впервой так…
Кузьма помолчал и вдруг сказал:
— Я за ёжиком ходил…
— За каким ёжиком?
Кузьма стал рассказывать об Остроносике, как он его поймал в лесу, как потерял, о дяде, который, оказывается, мог из своего ёжика сделать чучело, и о том, что дядя, наверное, не один такой на свете; о том, как захотелось ему, Кузьме, найти Остроносика, быть может, спасти его от смерти.
Часа два, а то и три ходил он сегодня по городу. Сначала думал ехать на завод «Серп и молот», где работали ветераны труда Иван Петрович и Пётр Петрович, потом увидел «Зоомагазин» и завернул туда. Возле магазина толкались люди, продавали птиц, рыб в аквариумах, продавали и ежей… Может быть, один из них Остроносик? Может быть, да, а может быть, и нет.
Потом Кузьма шёл по какой-то узкой улице к метро и увидел в окне дома шкаф. Самый обыкновенный шкаф. На нём стоял глобус. А на каком-нибудь другом шкафу мог стоять Остроносик, вернее, уже не он, а его чучело.
Прошло двенадцать дней с тех пор, мало ли что могло произойти за эти двенадцать дней и двенадцать ночей? Остроносика могли сто раз убить, и стоит он где-нибудь на шкафу, о себе не напоминает, пить-есть не просит…
Кузьма кончил.
— Доброе у тебя сердце, внучек, — сказала бабушка. — Была бы не так плоха — поехали бы мы с тобой разыскивать этих мастеровых… Старый да малый…
— Каких мастеровых? Рабочих?
— Рабочих, рабочих… Ну, спи… Попробуй посчитать до ста или полтысячи…
— А ты, баб?
— И я засну, внучек…
— Когда?
— В час, в два…
— А встанешь?
— А встаю я в шесть…
— В шесть? Каждый день?
— Каждый день, внучек… Каждый божий день…
— Баб, как же так? Это же к вечеру с ног свалишься?
— Да нет, внучек, не валюсь… Не валюсь…
И бабушка неожиданно замолчала.
А перед Кузьмой вдруг с щемящей ясностью предстало всё. Всё — и «Баб, ужинать!»; и её частые, нетвёрдые шаги, вытянутая рука, словно на случай, если нужно будет опереться о стену; и это отчуждение и неприязнь, проявляемые его матерью в десятках и сотнях мелочей; и молчание отца; и письма, которые бабушка пишет своей дочери: десять писем туда, одно — в ответ; и ещё, и ещё…
— Бабушка… — вдруг воскликнул Кузьма. — Бабушка!..
— Ты что, внучек?
— Бабушка!..
— Что, что, милый?
Но Кузьма больше ничего не мог сказать. Ничего.
Содержание
Сибиряк … 3
Рубашка в полосочку … 14
