— А она с ними и не знакома, — отвечает Нелли. Следующее, что я слышу, — это ее храп.
— Доброе утро, дорогие мои!
Я просыпаюсь оттого, что совершенно чужая женщина гладит меня по голове. Сажусь рывком и почти переворачиваю поднос с чаем, апельсиновым соком, хлопьями, тостом и беконом, стоящий передо мной на журнальном столике. Нелли удивленно таращится на меня из своего спальника.
— Время вставать! — говорит женщина и открывает занавески.
Потихоньку я вспоминаю, где я и кто эта старая дама, так приветливо разбудившая нас. Беру стакан апельсинового сока и тост. Нелли ест хлопья.
— Когда родители заедут за вами? — спрашивает Лу Бард.
— Около одиннадцати, — говорит Нелли, жуя.
— О, — сожалеет Лу Бард, — но мне придется ненадолго оставить вас одних, у меня в десять встреча.
— Ничего-ничего, — Нелли ухмыляется мне. Потом Лу Бард рассказывает нам, как закрыть за собой дверь, все повторяет, как же ей жаль, что она не может остаться с нами и познакомиться с нашими родителями, и наконец уходит.
— Большое вам спасибо! — говорю я ей на прощание. Она улыбается.
Только хозяйка за порог, Нелли вскакивает.
— О’кей, давай поищем деньги и что-нибудь, что можно продать.
Она раскрывает ящики комода один за другим.
— О! Автобусные билеты!
— Ты спятила? — я пробую вырвать билеты у Нелли из рук. — Она же так помогла нам, а ты в благодарность обворовываешь ее!
Нелли поднимает руки так высоко, что мне не дотянуться.
— Это экстренный случай! Нам нужно взять все, что найдем!
— Но она же нам помогла!
— Ты просто сентиментальная идиотка!
— Я идиотка?
— Да, идиотка!
Я отпускаю Нелли и усаживаюсь на диван. Она выходит. Наверное, ищет по комнатам деньги.
Мне вдруг становится ясно, что это совершенно безумный план — ехать с Нелли в Мемфис без денег. Мы только поссоримся, мы не доедем до места, нас изнасилуют или посадят в тюрьму.
И как только я могла так наврать маме? Мне фигово, хуже некуда. Теперь мама жутко злится на папу, так жутко, что они, наверное, никогда не помирятся. И во всем виновата я. Беру телефон с журнального столика и нажимаю кнопку повтора. В трубке бесконечно долгие гудки, потом женский голос докладывает:
— «Комфорт-Инн Ниагарский водопад», у телефона Синди Шерман, чем я могу вам помочь?
— М-мм, — говорю я, — м-м-м, я бы хотела поговорить с фрау Шрёдер.
— Шрёдер, комната двести десять? Мне очень жаль, сегодня утром они уехали.
Синди Шерман кладет трубку. Когда в комнату входит Нелли, я все еще вслушиваюсь в гудки телефонного отбоя.
— Что ты наделала? — Нелли вырывает у меня телефон. — Ты звонила родителям?
Она толкает меня и я падаю на поднос с остатками нашего завтрака. Апельсиновый сок, чай и молоко опрокидываются и растекаются по белому дивану. Я быстро всё собираю, но это бесполезно. Диван непоправимо испорчен.
— Что ты наделала? — Ору я на Нелли.
— Нет, что ты наделала? Ты им все рассказала? Ты все испортила?
Я встаю и иду в кухню. Нахожу в раковине мочалку. Чем больше я тру мочалкой диван, тем больше становятся пятна. Нелли хватает меня за руку и рывком тянет на себя.
— Что ты сделала? Кому ты звонила?
— Никому.
Я смотрю Нелли в глаза. Когда она бесится, ее глаза становятся темными, почти черными.
— Никому?
— Никому. Правда никому.
Она отпускает меня.
— Хорошо. Тогда пошли. Нам надо смыться, пока старуха не вернулась.
— Но мы же не можем оставить тут такой разгром!
Нелли улыбается.
— Можем. Она даже не знает наших имен.
Я собираю вещи. Нелли отправляется в спальню — искать деньги, а я вырываю из своей книги про Элвиса страницу и пишу: «Дорогая Лу Бард, спасибо Вам за все, простите, пожалуйста, что мы оставили такой бардак. Я могу оплатить все издержки. Мой адрес: Антье Шрёдер, Кёнигсбергерштрассе, 4, 29 092, Лир, Германия». Записку я кладу на запачканный диван.
— Антье! — Нелли вбегает в комнату. — Пошли!
Я беру рюкзак, спальник, гитару и выхожу. Нелли закрывает за нами дверь.
Стоя на улице, я вздыхаю с облегчением. Меня почему-то совсем не удивляет то, что мы с Нелли блуждаем по кварталам незнакомого города. Правда, улицы здесь выглядят «на мой вкус» странновато. Наверное, потому что нигде не видно заборов. Участки просто перетекают один в другой, и кажется, что всюду — огромный газон, на котором то тут, то там стоят дома. А небо над ними расчерчено проводами, бегущими от столбов к домам и обратно.
Мы бежим — вдоль домов, вдоль проводов, и я гляжу на эти провода и представляю, какие по ним льются разговоры. Вот этот провод содрогается. Тут наверняка мама орет на папу, что она с ним разведется, потому что он уехал с нами в Грейсленд. Когда я думаю про это, мне становится совсем худо.
Что будет, если мама с папой расстанутся? Я останусь с мамой, это понятно. Хотя, если папа клятвенно пообещает больше никогда не орать, то можно попробовать жить и с ним. Ведь с мамой и Кларой я буду чувствовать себя совершенно одинокой и толстой. А если останусь с папой, то хоть кто-то будет толще, чем я. Мы бы тогда каждый вечер пели и, если уж ему так хочется, читали бы Шекспира, а я готовила бы нам конвертики с салатом.
Я вдруг вижу перед собой папу — он вилкой забрасывает конвертики в рот и читает железнодорожный справочник.
— Что ты туда уставилась?
Фух, тут же еще Нелли.
— Думаю, по этим проводам сейчас течет разговор Лу Бард с полицией — она сообщает, что две девчонки, ночевавшие у нее, стырили ее автобусные билеты и устроили разгром в ее гостиной.
Нелли поднимает голову.
— Это же электрические провода, идиотка!
Мы молча идем рядом.
— Я оставила ей свой адрес, чтоб оплатить все, — я смотрю на Нелли взглядом триумфатора.
— Правда? — Нелли пожимает плечами. — Ну, это твое дело, если ты собираешься следующие десять лет отдавать свои карманные деньги старой тетушке на диван. Каждый развлекается, как может.
Честно говоря, я совсем не подумала, откуда возьму деньги. Но этого я Нелли ни за что не скажу.
— Ты уверена, что оставила ей свой адрес? — Нелли смотрит мне в глаза так долго, что я не выдерживаю и отвожу взгляд.
— Да.
— Точно-точно уверена?
— Да!
— Хмм. — Нелли копается в сумке, достает клочок бумаги и сует мне его в руки. Это страница из моей книги про Элвиса, на которой написано: «Дорогая Лу Бард…»
— Сволочь!
— Скажи мне спасибо.
Это ужасно, но я по правде немножко рада тому, что Нелли взяла мою записку. Если старушка и вправду решит заявить на нас в полицию, то будет сложно выкрутиться.
— Автобусная остановка, — Нелли показывает куда-то вперед. Там — навес с лавочками, а рядом синяя табличка.
— Извините, — обращается Нелли к женщине, сидящей на скамеечке, — какой автобус идет к шоссе?
Женщина секунду смотрит на Нелли критически. А потом улыбается.
— А, вам надо к торговому центру? Тогда номер семьсот тридцать семь.
— Спасибо.
Через пару минут подъезжает автобус, мы садимся, и Нелли предъявляет водителю украденные у Лу Бард билеты. Водитель от души смеется.
— Откуда они у вас? От прабабушки?
Нелли и вправду чуть-чуть краснеет.
— М-м-м, да.
— Такие билеты были в ходу тридцать лет назад! Вам придется заплатить за проезд, мне очень жаль.
Нелли вот-вот расплачется.
— Но бабушка дала нам эти билеты! Родители ждут нас в торговом центре!
Зуб даю, у Нелли на глазах в этот момент стояли слезы. И водитель сдается.
— О’кей, но только в виде исключения. Садитесь!
— Спасибо! — Нелли сияет. Мы устраиваемся сзади на длинном сиденье, сюда помещаются все наши вещи. Это даже забавно, что Нелли украла у Лу Бард совершенно бесполезную вещь. Та наверняка уже забыла, что у нее были эти билеты. Конечно, мы испортили диван навсегда, но все-таки ничего не украли. И мы правда едем в Грейсленд. Все никак не могу поверить.
Нелли смотрит в окно, а я рассматриваю ее.
О чем она, интересно, сейчас думает? О родителях? О Японии? О школе? Или о рейнджере? Странно, что она не проронила о нем ни слова с тех пор, как мы сбежали. Наверное, он дал ей от ворот поворот. Правда, я с трудом могу представить, чтоб кто-то дал Нелли от ворот поворот. Она бы этого не потерпела.
Я представляю, как Нелли говорит рейнджеру: «Идиот, конечно же, ты хочешь меня поцеловать!», а тот в смятении отвечает: «Конечно же, ты совершенно права» и целует ее. Мне ужасно смешно, когда я это себе представляю.
— Ты чего смеешься? — Нелли сердито глядит на меня.
— Да просто так, — говорю я. Глаза Нелли блестят.
— Ты плачешь?
— Ерунда, идиотка!
«Ерунда» — это было одним из первых немецких слов, которые Нелли выучила, хотя ей и трудно его было произнести, как мне кажется. Но оно подходило ей так, словно его придумали специально для нее. Она снова отворачивается. Ее плечи вздрагивают. Я точно знаю, что она ревет. Что же мне делать? Погладить ее по спине? Тогда она точно скажет, чтобы я не дотрагивалась до нее.
