Солнце еще высоко стояло на небе, когда вдали за лукою показалась на реке темная точка.
С приближением к городу точка эта все росла и росла, пока не превратилась в настоящее судно.
Обрадованный князь стоял впереди всех, не спуская взгляда с судна, на котором плыла дорогая его сердцу княгиня.
Вскоре оно подплыло к берегу, на ближайшей отсюда церкви Архангела Михаила затрезвонили в колокола.
На судно быстро перекинули мостки, по которым и сошла сопровождаемая поезжанами молодая княгиня.
Весь народ ее встретил радостными криками, мужчины поклонились ей до земли. Великая честь была оказана пономарской дочери, ставшей княгинею!
Бояре, не мало перевидавшие на своем веку красавиц, изумлялись необычайной красоте княгини.
— Мы нигде глазами нашими не видывали, ни ушами нашими не слыхивали о такой жене благообразной! — красно приветствовал ее Матура.
Не отстал от него в красноречии и Зацепа:
— Ты сияешь, матушка княгиня, подобно солнцу среди множества звезд!
Навстречу молодой княгине выехали по приказанью князя несколько колымаг, обитых парчой.
Посадив свою супругу в одну из них, князь верхом на коне проводил ее до самых княжеских хором.
Здесь встретили Ксению ее два пасынка и падчерица с хлебом и солью.
Святослав долго косился на мачеху, тогда как Михаил и Анна подошли к ней с ласкою.
Впрочем, и первый скоро привык к Ксении и полюбил ее.
Святитель тверской благословил княгиню в ее новом жилище, и предшествуемый им Ярослав с молодой супругой, детьми и боярами отправился в соборный храм.
Во всех церквах затрезвонили колокола, забили била.
— Ну, уж и красота, прямо небесная! — говорили в народной толпе.
— Что и говорить, красоты такой отродясь никогда не видывал.
— В собор пошли, молиться станут.
— Сказывают, опосля панихиду отпоют.
— А по ком?
— Да по Григории, княжем отроке, сам, поди, знаешь, любимцем князя слыл.
— Помер, что ли?
— Сгинул, без следа пропал, сказывают, что княгиня допрежь невестой его была, а князь наш отнял ее от него.
— С горя, значит, смерть-то приключилась?
— Да, должно быть, так.
Скоро молебствие окончилось, князь и княгиня вышли из собора.
Обратясь к народу, Ярослав громким голосом проговорил:
— Вот моя молодая жена, княгиня Ксения, любите ее и почитайте, как меня самого. О сей день зову вас всех, от мала и до велика, на брачный пир ко мне.
Площадь огласилась радостными криками:
— Отец ты наш милостивец! Придем с радостью к тебе на пир! Порадуемся твоей радости!
Ярослав велел выкатить из своих погребов несколько бочек меду стоялого, браги, нажарено было много мяса, угощен! е было сытно и обильно.
Не раз выходили молодые, князь с княгиней, на крыльцо, угощали своих гостей. В толпе слышались звуки сопели и волынки. Народ веселился далеко за полночь. Все были довольны и веселы.
В княжеских горницах шел тоже пир. Слышалась веселая речь бояр, звенел заздравный круговой ковш, обычные свадебные возгласы «Горько! Горько!» не умолкали все время.
— А ну-ка, дьяк, сказывали мне, что ты плясать горазд, — шутливо заметил Ярослав.
— Коли прикажешь, княже, попляшу, — весело отозвался охмелевший старик.
И под веселые звуки гудошника дьяк пустился в пляс.
Шло общее беззаботное веселье. Только лицо князя омрачалось изредка темною думою, когда он вспоминал о безвременно погибшем Григории.
— Пора и на покой «молодым», — шепнул соседу-боярину старый Матура. И гости один за одним начали собираться домой. Князь с княгиней милостиво простились со всеми. Но веселье не окончилось этим днем, продолжалось оно и еще два дня.
Не только горожане, но и бояре так очарованы были красотой, ласкою и умом княгини, что никто и в мыслях своих не укорил князя, что женился он на простой девушке.
Окончились свадебные пиры, и Ярослав по-прежнему часто стал ездить на охоту, нередко он не возвращался по нескольку дней.
Какое-то неясное чувство заставляло его продолжать розыски своего исчезнувшего отрока, что-то подсказывало князю, что Григорий жив.
Все леса правого берега объездил и обшарил Ярослав, но нигде не мог он найти следов исчезнувшего отрока. Только это одно и печалило теперь князя.
Куда же пропал Григорий?
Переплыв Волгу, он ушел далеко в лес, забрался в непроходимую чащу. В летнее время в лесу можно без нужды прожить сытым: ягод, грибов сколько хочешь. И отрок не голодал. Днем он бродил по лесу, а на ночь укрывался на дереве, устроившись там на сучьях. Тоска его по невесте теперь совсем улеглась. Мирские радости больше не прельщали его: все в жизни казалось ему неверным, преходящим, все грозило страданиями. Только в горячей молитве и находил он полную отраду и душевный покой. «Богу себя посвятить надобно, в посте и молитве да в трудах тяжких жизнь свою проводить, — думал он. — Умертвить надо тело свое, тогда и душа скорее к Богу приблизится».
Бродя по густому бору, Григорий как-то вышел на реку и тотчас же признал, что это Тверда. Все вокруг было дико, пустынно. Григорий и поселился здесь в лесу.
Своими руками, без топора и пилы, он с немалым трудом устроил для себя малую землянку и стал в ней жить. Сложил он также и шалаш небольшой из сухих деревьев и ветвей, приладил крышу, крест на ней поставил, и стала у него часовенка.
Работа эта отняла у Григория много времени, но в постоянных трудах да в молитве он не замечал, как и время проходит. Мирно, покойно жилось ему вдали от людей, в полном одиночестве, но не долго пришлось ему так пожить.
Из соседних селений приходили и приезжали в лес крестьяне за грибами, за ягодами и за дровами, и жительство Григория было открыто. Начались расспросы: зачем и откуда он пришел да как его зовут.
На все их вопросы отрок только низко кланялся, не отвечал никому ни слова.
— Немой, значит, ты человек али притворяться надумал, открыться нам не хочешь.
Открыли крестьяне и часовенку Григория и догадались, что он пришел сюда спасаться.
Весть о неведомом человеке, поселившемся в бору, облетела деревни, и к Григорию стало ходить не мало любопытного народа.
Стараясь сохранить свой обет молчания, Григорий ни с кем ничего не говорил, но это еще больше усиливало любопытство.
«Нужно уйти куда-нибудь подальше в лес, — решил про себя отрок, — не будет здесь душе моей покоя».
Рано утром, помолившись Богу, он углубился в лес, но совершенно неожиданно для себя вышел на устье Тверды, и перед ним открылся город.
Изумленный такой неожиданностью, Григорий упал на колени и начал пламенно молиться на тверские храмы. Уж не сам ли Бог привел его на это место!
Долго длилась его молитва. Потом он встал и опять вернулся в лес и, сам того не зная, остановился недалеко от Волги.
Темная августовская ночь окутала лес. Григорий чувствовал себя счастливым.
Один! Один! Среди безмолвной природы он ближе чувствовал присутствие Бога. Вековые деревья, затемнявшие свод неба, торжественная тишина — все вливало в душу отрока молитвенное настроение, все напоминало ему виденного им во сне старца. «Здесь ли мне остановиться, — думал отрок, — или искать другого места?»
Григорий упал на колени и в горячей молитве стал просить Христа и Его Пречистую Матерь, чтобы открыли ему путь, где и как он должен жить. Помолившись, он крепко заснул.
И опять приснился ему сон. Ему казалось, что он стоит на этом самом месте, где и был теперь, только вместо густого бора кругом него, посреди леса, чистое поле. Стояла темная ночь, а над ним будто светлое как днем небо. И видит он на небе Пречистую Матерь с Младенцем, и слышит явственно ласковый голос:
— Господь прославит это место: воздвигни здесь храм во имя Успения, и будет здесь обитель великая. Иди в город к князю своему, он будет тебе помощник во всем. А когда исполнишь волю Мою, тогда отойдешь от жития своего к Богу.
Страх объял Григория, когда он проснулся. Что ему теперь делать?
— Если я уйду с этого места, то не исполню Божьей воли, а если останусь, как я покажусь к князю? И послушает ли он меня? Не велит ли он мне воротиться к прежней жизни?
Но не долго так печалился и колебался княжий отрок.
— Что Богу угодно, то и должно совершиться. Да и не признает теперь меня никто в этом одеянии, — утешал он себя.
И действительно, трудно было узнать теперь княжего отрока. За время своего долгого пребывания в лесу он сильно изменился. Крестьянская одежда на нем вся обносилась, лицо обросло волосами, от скудной пищи он сильно похудел, и весь он стал совершенно неузнаваем.
И принялся Григорий сначала за постройку кельи.
Долго тянулась эта работа, хотя у соседних крестьян ему и удалось достать топор и другие инструменты, но дело все-таки двигалось вперед.
