Мама шёпотом окликнула меня:
— Пошли, Саня. Не будем мужчин отвлекать от дела. Пусть трудятся вместо, это так важно!..
* * *
Сегодня первым в расписании — урок музыки. Мы собрались у музыкального кабинета.
Вера Альбертовна ждала, когда мы выстроимся, чтобы ввести нас в класс.
Наконец все расселись, приняли «позу слушателя» — так Вера Альбертовна называет нашу музыкальную настроенность.
Всем положено сосредоточиться, но мне сосредоточиться не удаётся: новости меня просто распирают.
Я зорко слежу за Севкой.
Байкин вертится. Ищет мой взгляд. Я понимаю: Севка утром обнаружил повестку и разволновался: как же могло случиться, что новое дело придумано и начато без него?! И потом, что такое «родительская звёздочка»?! Зачем она нужна?! Попробуй усидеть, если ответа не знаешь.
Майка толкает меня в бок, но я делаю вид, что важнее урока музыки ничего для меня не существует.
— Зачем вызываете мою маму? — пристаёт Майка.
— Эй, Дырочкин! — шепчет Фешин. — Мой дедушка вечером не сможет. У него работа в театре.
Люська грозит кулаком Байкину, видимо, считает собрание «родительской звёздочки» Севкиным вредным делом. Бедный Байкин!
Невозмутима одна Татка. Пение — её любимый предмет. Татка схватывает мелодию на лету и поёт так, что Вера Альбертовна от удовольствия краснеет. Татка — талант, это всем известно.
Продолжаю делать вид, что слушаю музыку.
Я так внимателен и сосредоточен, что Вера Альбертовна ставит меня в пример.
— Почему вертитесь?! — одёргивает она ребят. — Может ведь Дырочкин сидеть спокойно?!
Ребята поют.
Я тоже открываю рот. Конечно, я не только открываю, но и закрываю. Я думаю о наших общественно полезных делах. Думаю — и открываю. Думаю — и закрываю.
— А теперь, Саня, определи характер этого музыкального произведения?
Встаю. Смотрю с надеждой на Севку, но он тоже ничего не слышал.
Люська тем временем выясняет ответ у Татки, на пении они всегда рядом.
Татка тянет руку.
Люська тоже теперь тянет.
— Физкультурный марш! — подсказывает Люська.
Я тут же повторяю.
Вера Альбертовна будто бы не слышит моего ответа.
— Таточка, — говорит Вера Альбертовна. — Не подсказывай Люсе. — А теперь? — Она садится за пианино, и весёлая музыка обрушивается на класс.
Люська толкает Татку, но Татка молчит.
— Заметили, как повторяется одна и та же тема?
— Конечно заметили, — говорю я, хотя не очень-то замечаю.
— Как это называется?
Вера Альбертовна обводит взглядом класс и опять останавливается на Татке.
— Рондо, — выручает Бойцова.
— А если повтор через определённые промежутки?
— Рефрен, — тут же говорит Татка.
— Умничка! — хвалит Вера Альбертовна Татку и записывает на доске нужное слово.
Потом Вера Альбертовна подходит к проигрывателю, ставит пластинку. Игла мягко ложится на чёрный диск. Глаза Веры Альбертовны вспыхивают, губы складываются в улыбку, рука дирижирует в такт музыке.
Под партой кто-то схватывает меня за штанину.
— Дыркин?! А Поликарповых позвали?!
Это Байкин на четвереньках прополз половину музыкального класса.
— Ползи обратно! — шиплю я. — Конечно позвали.
Он ползёт очень неловко, то ударяясь боками о чужие парты, то задевая чужие ноги.
Вера Альбертовна снова спрашивает:
— Какой композитор написал это рондо, Байкин?
Она осматривает класс, не понимая, куда исчез Севка. Наконец его голова появляется из-под парты.
— Чайковский! — выкрикивает Севка.
Других композиторов для Байкина не существует. Иногда при этом он всё-таки попадает в точку.
Вера Альбертовна явно недовольна.
— Помогай, Удалова!
С Люськиным слухом дело обстоит не лучше. Она шарит глазами по потолку, будто бы думает, но я уже заранее знаю, кого может назвать Люська.
Так оно и есть.
— Паулс.
Хорошо ещё, что не сказала «Алла Пугачёва».
— Паулс?! — всплёскивает руками Вера Альбертовна.
И тогда снова всех выручает Татка.
— Моцарт! — кричит она. — Это Моцарт!
— Запомните это великое имя! — торжественно произносит Вера Альбертовна. — Вольфганг Амадей Моцарт — австрийский композитор. Гений!
Вера Альбертовна пишет на доске великое имя, ставит годы жизни и смерти, просит записать их в тетради и выучить на всю жизнь.
На всю жизнь — это легче, можно не спешить, если на всю жизнь.
Севка опять оказывается рядом.
— Если родители соберутся у вас, — шепчет Севка, — то давай всей звёздочкой ко мне… А связь с родителями будем держать по телефону.
Он наконец уползает, но новый вопрос снова застаёт Севку под партой.
— Байкин, какие инструменты тебе слышатся в рондо?
— Барабаны! — доносится из-под парты Севкин голос.
— Турецкие барабаны! — поправляет Вера Альбертовна и возмущённо спрашивает: — Что ты там потерял, Байкин?
Снова звучит пластинка. Вера Альбертовна обращается в слух. Слушать Моцарта для неё праздник, даже Байкин не может такой праздник испортить.
Вера Альбертовна отворачивается к окошку. Она вздыхает.
— Моцарта можно слушать и днём и ночью! — признаётся она. — Ну, ладно. А чем бы вам хотелось кончить занятие, какой песней?!
— Дельфинёнком! — тут же предлагает Люська.
Вера Альбертовна садится за пианино, откидывает голову так, что взвивается её причёска, ударяет по клавишам, призывая нас к пению.
Мы знаем, как нужно петь «Дельфинёнка». Одну строчку — Вера Альбертовна, другую — класс.
— «Приплыл на берег дельфинёнок», — поёт Вера Альбертовна, подражая детскому голоску артистки из ансамбля «Верасы». И смотрит на нас, предлагая продолжить.
— «Совсем ребёнок! — кричим мы. — Совсем ребёнок!»
— «И тут он слёз не удержал!» — продолжает весело Вера Альбертовна, словно у дельфинёнка сегодня какой-то семейный праздник.
А мы хором подхватываем:
— «Я где-то маму потерял!»
Вера Альбертовна опускает руки, она недовольна.
— Кто это ноет? — поражается она и повторяет куплет.
Конечно, ною я. Мне кажется, четвёртая строчка в песне трагическая. Что хорошего, если дельфинёнок потерял маму?! Да и весёлого в этом не больше.
Класс поёт с подъёмом. Я не пою, а открываю рот. И закрываю. Зато я остаюсь при своём мнении.
* * *
В половине шестого обеденный стол уже расставлен, приборы, тарелки — всё, что нужно для приёма гостей.
Мне пора собираться к Севке.
— Главное, ведите себя тихо, — просит папа. — Столько детей остаётся без взрослых!
— Почему же без взрослых? — уточняю я. — Севкин дедушка работает в кабинете, пишет.
— Ну, если дедушка дома, я спокоен, — говорит папа.
* * *
Когда я вошёл к Севке, звёздочка была уже в сборе. Тревожный гул не смолкал на кухне, казалось, все ребята говорят одновременно. Впрочем, не гул поразил меня, а резкий запах. Что случилось?
Я невольно задержал дыхание.
В носу словно щекотали соломинкой.
— Вы что-то уже натворили? — спросил я у Севки. — Что происходит?!
Байкин попытался объяснить, но тут его нос сморщился так, что стал похож на кнопку. Севка громко чихнул.
— А-апчхи! — повторил Байкин и рукой показал на Люську.
— Аа-пчхи! — ответил я, будто бы мы таким странным способом поздоровались.
Люська сидела напротив, как принцесса, откинув голову и положив ногу на ногу. Её лицо выражало презрение ко всем нам. Что-то неузнаваемо-важное было в ней.
Сначала я ничего не заметил, но тут мой взгляд упал на мех, вернее, на узкую меховую полоску, нечто серое и облезлое на Люськиной шее. Оно и пахло.
— Что это?! — удивился я. — Дохлая кошка?!
Все согласно зачихали.
— Апчхи! — прослезился Севка, торопливо роясь в карманах в поисках носового платка. — Вынула из какой-то помойки!
— Да это чуть ли не соболь! — возмутилась Люська, одаривая всех нас презрительным взглядом. — Редчайшая вещь! Мех может сто лет пролежать в сундуке. Да если вы хотите знать, в таких вещах ходили все дамы ещё в прошлом веке, сама видела.
— Что ты видела?! — поразилась Татка, которую, казалось, ничем, кроме музыки, поразить невозможно.
— Видела! — не сдавалась Люська. — На картинке в журнале. Называется — «Дама с горностаем». Да вы только посмотрите на меня, невежды!
Люська поднялась, гордая, и, откинув голову, неторопливо прошлась мимо нас, точно действительно была дамой.
— Правда, дико красиво?! — спросила она Майку. И так как Майка молчала, сказал с укором: — Читайте газеты! Там пишут: нужно одеваться модно.
От Люськиного расхаживания, от ветра, который она подняла, запах так усилился, что все зачихали ещё дружней. Не чихала только сама Люська, она оказалась чихоустойчивой.
