Небоглазка потрогала лицо Морин:
— А где твоя маленькая девочка?
Морин уставилась на нее:
— Моя маленькая девочка?
— Да. У мамы Эрин была маленькая девочка. У мамы Небоглазки была маленькая девочка. А где маленькая девочка, которая была внутри у Морин?
В лунном свете на глазах Морин блеснули слезы.
— Нету маленькой девочки.
Небоглазка задумалась:
— Значит, это Морин — маленькая девочка. Тогда где мама Морин?
Слезы катились, поблескивая.
— Нету мамы.
— Недвижней недвижного? — уточнила Небоглазка.
— Недвижней недвижного. Недвижней недвижного.
Перепончатые ладошки гладили Морин по щекам, утирая слезы. Я взглянула на Яна. Мы закатили глаза — презрительно, а потом удивленно.
— Ты хорошая, — сказала Небоглазка. — Ты очень хорошая, Морин.
Мы вплывали в сонные видения и снова выплывали. Я чувствовала чудную речную качку, чудное кружение плота. В самой глубине сна я погрузилась в черноту Черной Грязи и лежала там с мамой и множеством святых. Я плыла с косяками рыб, с лягушками. Отталкивалась руками и ногами и слышала, как мама напевает мне, как до меня дотрагиваются ее ладони. Я влетала в разные комнаты с любопытными птичками и вылетала обратно в ночь, к своему гнезду. Растопыривала пальцы, как Небоглазка, и подставляла перепонки лучам солнца и луны. Чувствовала, как руки Уилсона Кэйрнса поддерживают меня, заставляют двигаться, шагать по столу под изумленными взглядами собравшихся вокруг детей. Чувствовала, как во мне бьется сердце, трепещет жизнью и любовью душа. Я слышала голос, шепчущий: Эрин! Эрин! Эрин! Я открыла глаза.
— Эрин! — тихо звал Ян.
— Что?
— Ничего. Просто подвигаться надо. И чтобы ты со мной.
— Да что с тобой, Ян?
— Пожалуйста, Эрин!
Мы выскользнули из комнаты и на цыпочках спустились по лестнице. Еще только рассвело. Солнце стояло низко на востоке. Мы прошли через бетонный двор и чугунные ворота на улицу. Воробьи носились в воздухе. Голуби и вороны копались на газонах, чайки кружили и кричали высоко в небе. Мы прошли мимо домишки с вытоптанным садиком и поцарапанной дверью. Пришли на пустырь. Солнце блестело на сводах самого большого моста. Глухой гул города нарастал вместе с разгорающимся днем. Город, его крыши, шпили, кривые улицы, крутые лестницы и запутанные переулки, кирпич, металл и камень. Его зубчатый силуэт. Далекие пустоши, чернеющие на востоке. Небо, которое делалось все светлее, светлее, светлее. Запах бензина, водорослей, моря, рыбы, гнили, цветов, пыли. Загадочная река, отливающая металлическим блеском между глубоким темным дном и бездонным небом. Река, текущая через город, мимо черной Черной Грязи, неуклонно стремящаяся к морю. Река, текущая мимо новых клубов, ресторанов и офисов, мимо заброшенных складов, покосившихся причалов, огромных кранов, строек. Загадочная река, текущая сквозь прошлое и настоящее и вливающаяся в будущее. Мы сидели на куче кирпичей и щебенки и глазели на все это.
— Что с тобой, Ян?
— Сны. Просто сны. Картонные коробки, больницы, вьюжные ночи. Но хуже, чем прежде.
Он вздрогнул.
— Мне страшно, — говорит.
— Страшно.
Я задрожала от собственных страшных снов.
— Ян, как ты думаешь: это ужасно — быть нами?
— Не знаю. А каково быть кем-нибудь еще? Хотя — иногда это ужасно, правда. Иногда это паскуднее всего на свете.
— Давай убежим, — сказала я. — Прямо завтра. Нет, сегодня.
— Давай.
— Куда?
— На пустоши?
— Да, на пустоши! Ты только представь!
Мы смотрели на черную линию горизонта и воображали себя там: как мы шагаем по вереску, перепрыгиваем через ручейки, загораем на мягком зеленом дерне, а вокруг кричат кулики и пахнет торфом.
— Здорово! — сказала я.
— Здорово!
Мы засмеялись.
— Ян, как ты думаешь: мы всегда будем убегать?
— Не знаю. Может, как подрастем, не будем. Или когда у нас появятся собственные дети и о них нужно будет заботиться.
На мгновение я увидела эту картину: мы с Яном в далеком будущем, с детьми. Лишь на мгновение, мельком. Я ничего не сказала, но Ян, кажется, тоже это увидел.
— Может, это и ужасно, — произнесла я вслух. — Но мне все равно очень нравится.
— Очень нравится что?
— Быть живой, быть собой, быть в этом мире, здесь и сейчас.
Он усмехнулся:
— Да, это чертовски здорово. Чертовски здорово! Мы встали и побрели по пустырю в сторону Сент-Габриэля. Солнце поднималось все выше. Ян придержал меня за локоть, заставил остановиться. Уставился назад, туда, откуда мы пришли.
— В чем дело?
— Не знаю. Ни в чем.
Идем дальше, а он все оборачивается и оборачивается.
— Мы ведь не спим? — спрашивает.
— Нет, не спим.
— А почему же я все время вижу сны, Эрин?
«Белые врата». Чугунные ворота, бетонный двор. Уилсон таращится в окно, как будто за наши спины, сквозь нас, на что-то в тысячах километров отсюда. Январь все оборачивался, когда мы подходили, когда входили в ворота, когда шагали к дверям. Оборачивался, будто есть что-то там, у нас за спиной, и оно выслеживает, ищет. Мы зашли внутрь. Полная тишина. Сели в игровой за спиной у Уилсона. Пыль кружилась, поблескивая, в солнечных лучах, падавших из окна. Январь совсем притих. Только держит меня за руку.
Я заглянула ему в глаза:
— Что с тобой?
— Только не уходи! Побудь со мной, Эрин.
Шаги у нас над головами. Оборачиваюсь, вижу Небоглазку и Мыша, они вместе спускаются по лестнице. Небоглазка помахала мне рукой и просияла улыбкой. Мыш зевал и протирал глаза. Морин спустилась за ними, все еще в халате и босиком, с распущенными нечесаными волосами. Стоит в дверях, а Мыш и Небоглазка подошли к нам. Мы с Морин посмотрели друг на друга. Недоверчиво, с опаской; но я знала, что мы постепенно начали сближаться. Я знала, что наша история поменяла ход. Я вздохнула, подумала о маме и почувствовала, что она улыбается.
— Янви Карр, брат мой! Ты далеко вдалеке? — спросила Небоглазка.
Он посмотрел на нее изнутри своего сна.
— Янви Карр хорошее хорошего. Сильнее сильного!
Они с Мышем сели на пол. Стали играть с Писклей.
Мама пела у меня внутри.
От стола Уилсона раздался глубокий вздох. Потом еще. Январь подошел и встал рядом с ним у окна. Я сзади коснулась его плеча. Он, не оборачиваясь, взял мою руку и притянул меня к себе.
— Эрин! — произнес он одними губами.
Мы смотрели на светлые дома, поблескивающие дороги, зеленые сады, красные крыши, птиц, порхающих и кружащихся на фоне широкого неба. Мы молча смотрели и ждали.
Она пришла, видимо, со стороны пустыря над рекой, мимо домишки с садом. Теперь ее было видно из окна, она стояла на пересечении двух улиц. На ней были голубые джинсы, черная кожаная куртка, на спине — красный рюкзак, как будто она возвращается из похода. Озиралась растерянно, пока не увидела «Белые врата». Некоторое время она смотрела на здание. Ветер трепал светлые волосы, бросал пряди в лицо. Она оглянулась туда, откуда пришла, и, похоже, собралась повернуться и пойти обратно. Но направилась вперед. Сперва нерешительно, все время осматриваясь, но потом расправила плечи, тряхнула головой так, что волосы разлетелись, и мы увидели, как поблескивают ее сережки. Зашагала быстрее, увереннее. Черный асфальт у нее под ногами блестел, как вода, и казалось, что она ступает по воде, идет через воду. Она подошла ближе, вступила в ворота, и мы разглядели ярко-красную помаду, бледное лицо с резкими морщинами, неспокойные блестящие глаза. Одежда у нее была вся в пыли. Джинсы порваны на коленке. На куртке прореха. Мы видели, какая она напуганная, какая потрепанная, но видели и то, что Январь был прав. Она была очень красивая. Она вошла в бетонный двор, увидела, что мы смотрим из окна, и снова застыла в страхе и смятении.
— Эрин! — выдохнул Ян.
— Смотрите не отрываясь! — пробормотал Уилсон Кэйрнс.
Когда она снова тронулась с места и зашла в подъезд, руки у Яна не задрожали, дыхание не участилось. Он только погрузился в глубокую-глубокую тишину. Я шагнула от окна вместе с ним. Небоглазка подняла на нас свои чудесные глаза, видевшие небо сквозь все горести мира. Она тронула Января перепончатой ладошкой, когда он проходил мимо.
И вот она стоит в вестибюле.
Как они узнали друг друга? Старые сны. Память вьюжной зимней ночи. Любовь. Смотрят, не могут глаз отвести.
— Я знал, что ты придешь, — сказал Ян.
Она закрыла лицо руками и посмотрела сквозь пальцы.
— Я тебя ждал, — прошептал он.
Я хотела отойти, но он крепко держал мою руку.
— Все в порядке. Я знаю, что ты всегда меня любила. Я всегда знал, что ты вернешься.
— Как тебя зовут?
Ян перевел дух.
— Не знаю. — И выпустил мою руку. — Скажи мне, как меня зовут.
