Женька швырнул крошки воробьям и вытащил коробочку. Рубли, трешки, полтинники. Считал старательно, шевеля губами. Выходило двадцать восемь рублей. Мальчик присвистнул: в том «дедморозовском» кошельке пятнадцать было. «Эх, житуха!»
Воробьи, потрепанные, едва выжившие, шумно дрались у самых ног, норовили урвать кусок больше. И Брига подумал, что сейчас запросто можно схватить любую из птиц и раздавить. Они не боятся или не понимают, что рядом то ли смерть, то ли жизнь сытая. Пошарил в кармане, но крошек больше не было.
— Ну, сколь надыбали? — шлепнулся рядом Беня.
— Вот! — протянул мятые купюры.
— Тут все? Нигде не заныкал?
— Нет.
— Верю, верю, — и благожелательно похлопал Женьку по плечу. — Получается, малому треха, мне пятнадцать, тебе чирик.
— Интересно поделил. Это почему мне чирик?
Беня откинул с лица капюшон:
— Мне как пострадавшему…
Подвижная его физиономия с одного бока неумолимо заплывала фиолетово-синим.
— И во, смотри!
Во рту зияла дыра.
— Больно? — участливо спросил Брига.
— Больнее бывало. Меня в Стакане нефоры отделали. Вот где месиловка была.
— В каком стакане? — не понял Брига.
— А толкучка, где всякая шваль собирается: рокеры, панки. Они гопников страсть как не любят. А я тут еще одного нагрел. Короче, месили будь здоров. Да я крепкий. Врач в больнице так и сказала: удивительно живучий организм.
«Живучий организм» сплюнул кровь.
— Рванем до магазина?
— Давай! — радостно согласился Брига.
Вдруг им в спину ударила музыка. Женька даже не сразу понял, откуда она ворвалась, требовательно и властно, но мелодию узнал сразу. Над весенним парком, над черным перекрестием ветвей, над ноздреватым снегом, дерущимися воробьями, над головами людей медленно и величаво плыл вальс «На сопках Маньчжурии». Брига подхватил мелодию: таа-ам — тададам, тай-тададам, там-там…
— Идем, че замер?
— Музыка! — улыбнулся Брига.
— А, духовой оркестр репетирует. Сейчас всю весну дудеть будут. Рано они начали.
Беня говорил что-то еще, но Бриге уже не важно было, откуда взялся вальс, знакомый до сладкой боли. Музыка кружила, ласково выговаривала, касалась взлохмаченных волос Женьки — и у того слезы выступили на глазах от нежности. Ему виделась Алена; солнечный берег реки; Алексей Игоревич, склонившийся над нотной тетрадью; Костик, Анна Егоровна, скрестившая руки на груди…
— Ты больной или как? — настойчиво толкнул его Беня.
Под ногами хлюпал расчавканный снег, в грязи копошились воробьи, выбирая остатки крошек. Мартовский ветер зябко и влажно рвался под хлипкую куртку. Брига ссутулился, втянул руки в рукава:
— Идем, идем. Замерз я, как цуцик.
— Сейчас подправим! Возьмем «Агдам Петровича» и согреемся.
— Что возьмем?
— «Агдам», чудик.
— А-а-а, — протянул Брига и уверенно зашагал к выходу.
Вслед мальчику бессильно неслась знакомая мелодия. Женька прибавил шаг. Прочь, наваждение!
Ветер свежий — мягкой лапой; хотелось расстегнуть куртку и подставить ему грудь. Брига устроился у любимой вербы. Хорошо было сидеть тут, на солнцепеке. Весна! Город в преддверии майских демонстраций оделся в алое и золотое. На главной площади красили серебрянкой облупившегося за зиму Ильича. И только свалка оставалась неизменной: вечные кучи мусора и неистребимый запах гнили, сырости, безнадеги.
— Значит, идем? — теребил Беня. — Без бабок кранты.
— Кранты. А ты уверен? Выгорит?
— Выгорит. Затяг оставить?
При мысли о папиросе мальчика замутило. Кажется, перебрали вчера…
— Не надо.
— Хорошо, — вздохнул Беня. — Я без курева не могу.
Его левый глаз, изуродованный в драке, постоянно слезился, и казалось, что Беня оплакивает свою безнадежно прокуренную жизнь. Брига гонял мысли в отупевшей голове: и страшно было, и заманчиво.
— Да не трясись ты, — убеждал Беня. — Ты ж малолетка: если и поймают, ничего не будет. Тебе четырнадцати нет? Нет! Ну, в детдом опять вернут. Не уйдешь, что ли? Да и не поймают. А я там все просмотрел: магазинчик незаметненький, и амбразура без решетки.
— Что без решетки?
— Окошко, где товар принимают. Темный! Короче, зырь сюда: замок вскрою, а ты внутрь, там по ходу сообразишь; главное к кассе выйти, они выручку, поди, не каждый день сдают, а в конце недели. Это в больших магазинах каждый день, а в таких…
— Ты тоже в форточку пройдешь.
— Привет, мне ж четырнадцать, статья. А ты — в самый раз.
С тех пор, как появился Беня, жизнь беглецов сумасшедше завертелась. Брига и пришелец много хохотали, много пили, шакалили, выпрашивая деньги у сердобольных старух, дерзко шатались по улицам, швыряя в спину прохожим нецензурщину и пошлости. Не прятались, не таились, мельтешили на глазах сотен людей, не шарахались в сторону от серых мундиров. Острое чувство победы, опасности щекотало нервы, отдавалось в каждой клеточке тела. Вот вам, не взяли, не заметили. Свобода! Воля!
Воровать стало легко. Брига и сам удивлялся, как просто Беня избавил его от переживаний. Увести у зазевавшегося чемодан на вокзале? Забава! Идешь себе ангелочком мимо кресел в зале ожидания; ага, сумочка сбоку! Теперь не оплошать: пока Беня зубы заговаривает, подхватить, стать тенью, раствориться в толпе. Куда Беня пристраивал шмотки, Брига не знал, но кое-что доставалось и им — например, вот эта куртка, новая, фирменная.
Опытный Беня, изучая лейблы, говорил:
— Глянь-ка, «Chery», это тебе брат не «Большевичка», это — фарца.
Брига уже знал, что такое фарца: все, что не в Союзе сделано. И даже понимал, почему Беня, потроша чемоданы, всякий раз счастливо присвистывает, когда натыкается на шмотки с непонятными буквами на ярлыке. Непомерно здоровые джинсы он скинул на толкучке за сотню. Брига раньше и в руках не держал такой купюры.
Впрочем, чаще в чемоданах был обычный набор командировочных: пара рубах, свитерок, сверток с едой. Но Беня говорил, что фарт и не должен баловать каждый день, а то расслабишься.
А Вадька, бывало, сводил белесые брови к переносице и молчал. А Брига не докапывался: что с него взять — малой! Не понимает: что из горла не вырвешь, то другой сожрет.
— Так что? Или страшно?
— Давай, — кивнул Брига. — Магазин так магазин.
— Заметано! Как стемнеет, пойдем.
Беня засвистел что-то разухабистое. Брига попытался разобрать, но у приятеля совершенно не было слуха: Беня и «Мурку» пел так, что мелодию можно было узнать только по словам. «Да и черт с ней, с музыкой. Кореш он надежный, вот что главное». Вдруг шевельнулось знобящее: «А если бы он знал, что про меня говорили в детдоме?» — но Женька отогнал эту мысль: «Беня не продаст, он пацан серьезный».
До вечера ребята толклись в Стакане — так назывался пятачок на пересечении помпезного проспекта Ленина, сплошь утыканного монументальными лозунгами, и неприметной улочки имени полководца Суворова. Давным-давно там был пустырь, его готовили под застройку: то ли дворец молодежи хотели сделать, то ли школу какую-то, уже не ясно. Пока же Стакан, неблагоустроенный, неухоженный, зиял, как космическая дыра, бурно зарастая крапивой и едкой полынью. Торчали непонятно кем установленные деревянные неказистые лавки и бетонные плиты, приспособленные под сидячие места (завезли да забыли). Рядом был винный магазин, «стекляшка»; через дорогу — кинотеатр «Ударник»; более чем удачное место для собраний неорганизованной, а точнее, самоорганизованной молодежи.
Еще на подходе Брига уловил тягучую знойную мелодию. Значит, неформалы уже там. Кассеты гоняют. Честно говоря, Брига не понимал и не разделял ненависти Бени к «тусовке», которая каждый вечер обживала Стакан.
— Когда я был с ребятами с Большой Речки, мы этих патлатиков стригли и так уделывали! — прошептал Беня, раскладывая камни по карманам.
Детдомовцы подошли ближе к битникам и нырнули за гараж.
— С большеречинскими, да. Там парни — сила! Их все боятся: и рощевские, и космосовские, и раздольненские. Нефоры против них — так, на ладонь положить и размазать.
— А че теперь не с ними?
— Меня в Барки отправили — коротко отрезал Беня и взвесил камень на ладошке. — Шарманку зыришь?
— Угу.
Стоит себе магнитофон на плите, вышвыривает в небо что-то, ухающее басами.
— Заложимся на «рыбеху», что с одного удара сшибу?
Брига прикинул расстояние: далековато. А так хорошо просматривается, камню ничья спина не мешает. Можно в самую середку, да далеко.
— Заложимся.
Шлепнули по рукам. Беня прицелился. Фиу! — просвистел камень, магнитофон кувыркнулся с плиты.
— Ноги! — взвизгнул Беня.
Брига рванул с места — и упал лицом в майскую лужу, сдирая кожу на руках о крошево песка. Тяжелый ботинок ударил его под ребра. Дыхание свело, завязало в узел. Надо было выдохнуть, резко, через боль. Чья-то сильная рука схватила Женьку за шкирку, как щенка, и подняла из лужи.
