Глаза в глаза — темная ярость.
— Сучонок!
Удар в лицо — Женька захлебнулся кровью. Ворот куртки тугой петлей в горло. Кнопка металлом — в подбородок.
— Михей, что с мафоном?
«Что с Беней?!»
— Суки, блин! Гопота драная!
Бригу волоком тащили по асфальту.
— Иди, иди, тварь…
В кольцо взяли. Не амбалы, но целая толпа. Сердце в комок, ухает в горле.
Женька сжался упругой пружиной.
— Сейчас приложить? Или разглядеть?
— Разгляди, — хрипнул кто-то.
Бригину физиономию взяли за подбородок.
— Опаньки! Цыган?
Брига обалдело пожал плечами.
— Чувак, не врубаешься? Цыган?
— Не знаю.
— Ясен арафат. Мама с папой не знакомилась.
— Отстань от него, — сказал кто-то негромко. — Цела шарманка.
Брига кинул взгляд на заступника: рослый, волосы длиннющие. «Неудобно, наверное, с такими», — подумал мальчик, шмыгая кровью. Парень сухо щелкнул клавишей магнитофона — и внезапно все отступило: злобные лица, боль в левом боку. Куда-то в небо уплывала мелодия, легкая, как семена одуванчиков; мужской голос мягко выговаривал незнакомые слова. От них веяло чем-то очень далеким, реальным, но нездешним…
— Приятель твой где?
Хрипловато, не как обычно, звучала гитара. Гитара, другая гитара. И музыка другая. Но такая…
Кровь тонкой струйкой текла из носа на куртку, Брига не пытался ее остановить — только слушал грустный голос. Но мелодия как-то резко оборвалась, будто человек не допел.
— Это кто? — спросил Брига ошалело.
— Ты дурку-то не гони, — длинноволосый устроился поудобнее на плите, сжал плечи. — С которым вы тут камушки кидали.
— Я не про то. Поет кто?
— Меломан! — взорвалась гоготом толпа.
Длинноволосый хмыкнул:
— Битлы. Ты не виляй. Найти его где?
— Битлы, — улыбнулся Женька.
— Ты чему лыбу давишь? — ткнули его в бок, в тот самый, куда пришелся ботинок.
Брига скривился.
— Оставьте. И платок ему дай, — длинноволосый приложил тряпицу к носу мальчика. — Голову запрокинь.
Брига покорно поднял глаза к небу. Парень навис над ним — да какой парень! Уже совсем взрослый мужик.
— Дружка ты не сдашь. Так?
— Угу, — хмуро подтвердил Брига.
— А тебе, значит, песня понравилась?
— Ну…
— Зачем тогда камнем? — незнакомец усмехнулся. — Для улучшения восприятия?
Брига и сам не знал, зачем; но когда кидали…
— Тогда песни не было.
Тусовка дружно заржала. Женька и сам понимал, что сморозил глупость. Но если б зазвучала эта песня тогда, если бы… То что? Схватил бы Беню за руку? Брига насупился. Может быть; а может, и нет. Что толку об этом думать? И разговор складывался дурацкий — а Женька не любил чувствовать себя глупо. И эти битники странные какие-то: они ж ему шею свернуть должны. «Бить не будут», — мелькнуло обнадеживающе — и Женька удивился тому, что почти не думал об этом. Как зазвучали «Битлы», так и забыл обо всем.
— А что они поют, Битлы ваши?
Длинноволосый улыбнулся по-доброму.
— Зацепило? Они много о чем поют. Тебя что интересует?
Брига неожиданно с легкостью насвистел мотив.
— Ты смотри, Пол: не слажал, а? — невысокий паренек, чуток старше Бриги, толкнул длинноволосого кулаком в плечо.
— Не слажал. Тебе музыкой заниматься надо. Слух есть.
— Я… — начал было радостно: мол, занимается, и давно, — и смолчал.
Музыка — это было Женькино самое сокровенное. Он Вадьке, и то не сказал. Старая верба знала, как Брига выл в небо, как выстукивал на корявом стволе привычные ритмы вальсов, полек, и как пальцы бежали по невидимым клавишам баяна. Музыка ушла от него. За рубль ушла. А теперь…
— Теперь я нуждаюсь в месте, чтобы скрыться. О, я верю во вчера! — Пол задумчиво глянул куда-то, где в сплетении городских улиц суетился вечный муравейник и повторил: — О, я верю во вчера.
Брига вскинул брови: «Откуда этот знает?»
— Йестедей — вчера, — пояснил битник. — Вот про вчера и поют. Вчера может быть лучше, чем завтра, но не наоборот. Шуруй до дома. Или где вы там обретаетесь.
Неумолимо надвигался вечер. Брига плелся сквозь сгущающиеся сумерки, в гудящей голове свербило: «О, я верю во вчера!» Да, в завтра верить — кто его знает, что там будет? А вчера… Брига передернул плечами. Застрял он между днями. Нет у него прошлого и будущего, есть только сегодня.
Сегодня они должны бомбануть магазин. Город засветил окошки. До подвала было рукой подать. От поворота, через четыре дома, а если направо, на Комсомольскую, то через квартал — пятиэтажка. «Третье окно, второй этаж. Алексей Игоревич, небось, тоже уже свет включил. А может, играет… На минуточку бы, только одним глазком: вдруг форточка открыта? Баян…»
— Вызывай Аллу, ее клиент! Пусть оформляет, — рослый мент швырнул Бригу на заднее сиденье желтого уазика. — Второй ушел. Но ничего, этот выведет. Обнаглели малолетки! Мать-то знает, чем ты тут промышляешь?
— Какая мать! — бросил водила. — У него на морде написано: детдомовец. Так?
Он выдал все это, даже не повернув головы, не отрывая взгляда от зеркала над лобовым стеклом. В узкой полоске стекла были видны только глаза и козырек фуражки водителя, но Бригу этот взгляд будто прожег насквозь. «Тупо вляпались. Что же будет теперь? Что же будет?» Под ложечкой засосало.
— Нет, — попытался соврать. — На спор залез. Родители есть, они…
— Да брось ты, — миролюбиво протянул водила. — С какого детдома? Молчишь? Ясно, ладно. Алла Дементьевна разберется. Хотя… постой!
Водила дернул крышку бардачка.
— Ну-ка, дружок, морду подыми!
Брига опустил подбородок к груди.
— Чернявый ты наш. Ориентировочки на тебя есть. Знакомая физиономия. Да подними голову! — впился жесткими пальцами.
Брига дернулся, попытался прикрыться руками, стянутыми узкими браслетами наручников, но без толку. Мент разглядывал внимательно, точно хотел запомнить на всю жизнь. Лицо у него было веснушчатое, а глаза белые, такие жуткие, что в них страшно было смотреть.
— Аллу вызвал?
Водила дернулся.
— Сейчас.
— Давай без самодеятельности. Звездочки уже слетели раз? Умник. И следи! Они ушлые…
— Куда он в браслетах, — возразил водитель, но к рации все же склонился.
Брига вздохнул. Черная коробка с непонятными рычажками и кнопками механически свистела, звуки колко сыпались за шиворот. Мальчика трясло то ли от страха, то ли от стыда, то ли от этого бульканья и хрипа.
— Техника, блин, на грани фантастики. С автомата проще дозвониться, — проворчал водитель.
«Думать надо, как и что, думать! Только бы справиться с этой трясучкой. Руки связали», — Женька вздрогнул, вспомнив, как сухо щелкнули наручники. Даже когда гоняли по всему магазину, как зайца, и когда нашли его, сжавшегося в шкафчике со швабрами и ведрами, не боялся. А когда наручники… «Черт! Теперь дверь точно не открыть…» — Женька толкнул ее плечом, просто чтобы проверить — и сердце обдало жаром: машину не закрыли. «Стоп! Спокойно!» Брига опасливо покосился на спину водителя — тот воевал с рацией, — и подвинулся к двери машины.
— Стой! — заорали менты; но было поздно.
Свист в ушах. Крики в ночном воздухе. В арку, а там — площадь.
Женька пробежал через нее, заметный, уязвимый, как муравей на ладони. Мчался, неловко раскачиваясь, прижав к груди скованные руки.
Трудно. Тяжелые шаги за спиной. Рядом, рядом! В подворотню. Улица. Машина. Тормоза взвизгнули. Очумелое лицо шофера. В толпу на тротуаре. Затеряться, затеряться бы. В боку колет. Парни навстречу. Не держите-е-е!
Не держали. Расступились.
— Да е!.. — Женька не обернулся, не увидел, как преследователь растянулся от подножки.
Брига не бежал — летел, едва касаясь.
Алексей Игоревич торопливо сунул ноги в тапки. Звонок кричал беспрестанно: раз, другой, третий.
— Кто там? — и, не дожидаясь ответа, распахнул дверь. — Бриг?!
Мальчишка тяжело осел на пол у порога.
«Жив! Господи, слава Тебе! Жив! Наручники?» — тяжело и памятно накатила тревожная духота, горькая и глухая.
Пятьдесят первый год, нотные листы на полу комнатки в коммуналке: «Вы играли джаз?»
Нет, он не играл. Он слушал. Он баянист. Две ночи без воды, еды и сна. Последнее мучительнее всего. Да… Язык поленом во рту, резь в глазах… Оське Мальковскому тогда сломали пальцы… Насколько же они были старше? Милость небес — всего лишь ссылка. Всего лишь Сибирь. Спивающийся Ося…
«Если сейчас позвонят, надо говорить очень спокойно — нет, к сожалению, не видел Бригунца с прошлой осени. Во что же ты вляпался, мальчик? Но жив! Жив!» — Алексей Игоревич сжал сухие пальцы в кулак.
— Я не хочу в тюрьму, — вдруг всхлипнул Бриг, умоляюще глядя на Алексея Игоревича. — Не хочу!
