видела в Останкинском мясокомбинате скворцов. Они там тысячами зимуют. Зачем им улетать: корма на комбинате вволю, есть где спрятаться от холода. Вот и живут. Только не поют песен.
— Ну что, поехали? — спросил шофер.
— Поехали. — Натка села в кабину и, вспомнив про Шурку, подозвала. — А вы помогайте друг другу. Ты — Лешке, Лешка — тебе.
— Купи мне там акваланг, — попросил Лешка.
— Возьми пока мой.
— Учись хорошенько, — наказывала мать. — Да письма пиши, не забывай.
— А травы, травы-то, — вспомнила бабушка Домашка, когда завыл стартер, и побежала в сарай.
Она принесла несколько сумок с надписями.
— Это горец. Хорошо кровь останавливает. А из этого валерьяновый отвар делать. Нервы успокаивает.
— Бросай, бабушка, в кузов. Врачи знают, что к чему, — торопила Ната бабушку.
— А вот это шалфей, — продолжала бабушка. — Полоскание хорошее из него получается.
— Поехали! — нетерпеливо газанул шофер, и бабушка разом бросила сумки, свертки, пакеты.
Едва отъехали от дома, увидали Ванятку Бугаева. Он выходил из поросшего лопухами и коноплей переулка. Он тоже, как и Натка, переменился за лето, посерьезнел, особенно за последние дни.
Как тут не посерьезнеть, когда в его жизни произошло столько перемен. Опять написали о нем в газете. И фотографию поместили. Правда, написали мало: лишь то, что он нашел лодку, больше было о большевике Бугаеве. Но разве убавилось бы гордости у любого кочкинского мальчишки, если бы он так неожиданно стал внуком смелого деда.
А дед Ваняткин, как рассказывает корреспондент, был очень смелым, только об этом никто не знал. Только и было известно кочкинцам, что подстрелили его на охоте…
Корреспондент все узнал. Он даже нашел того большевика, которого Сажин и Бугаев с фальшивыми документами освободили из-под ареста. Еремин его фамилия. А живет он в Волгограде. Так вот этот Еремин и рассказал корреспонденту все, как было.
Прав был Илья Иванович, когда говорил на Громке, что, возможно, Ваняткин дед смастерил печатный станок. Так оно и было.
Большевики послали Еремина на Хопер, чтобы объяснил казакам правду про царя, про войну с Германией, которую вел тогда царь, про большевиков, которые боролись с царизмом. Ходил он из хутора в хутор, рассказывал, людей надежных для большевиков подыскивал. После того, как его освободили из-под ареста, он жил у Бугаевых в омшанике. Там, в омшанике, сидя днем со свечкой, писал прокламации. Бугаев развозил их надежным людям.
Однажды Еремин пожаловался Бугаеву:
— Глаза устают. Достать бы печатный станок…
Бугаев никогда не видал печатного станка, спросил:
— А сделать его можно?
— Станок-то сделать можно, да шрифты где взять.
— А что это? — не понял незнакомое слово Бугаев.
— Буквы, из которых набираются слова.
— Так я могу слова вырезать на дереве.
— Это долго, — засомневался Еремин.
Три дня потом не показывался Бугаев в омшанике, а на четвертый день принес дубовый брус, а на нем прокламация слово в слово вырезана. Обрадовался Еремин, рассказал, как делать станок.
Много потом напечатали они прокламаций и разнесли по хуторам. И еще бы много напечатали, если бы пристав не пронюхал, где прячется Еремин. Пришлось оставить омшаник, а станок перенести на лодку. Как будто на охоту уходил по утрам Ваняткин дед. На самом деле винтовку брал на случай, если придется защищаться.
Было время большого разлива, когда Бугаев и Еремин, спрятавшись в Бобриной протоке, печатали прокламации. То в одной, то в другой стороне слышались гулкие ружейные выстрелы охотников. А в общем-то было тихо.
Громче выстрела прозвучал поблизости осторожный всплеск весла. Еремин оглянулся, шепнул товарищу:
— Выследили нас ищейки.
По протоке продвигалась лодка. В лодке два гребца и участковый полицейский пристав.
— Ну-ка, молодцы, выходите на чистую воду! — крикнул пристав.
Бугаев сел за весла и погнал свою лодку напрямик затопленным тальником.
— Не уйдете, голубчики! — кричал пристав и командовал гребцам: — Раз-два, взяли! Раз-два, дружно! Дружно! Дружно!
Уйти нужно было. Прямые улики. В лодке — прокламации. В лодке — большевик, которого ищут. Догонят — конец ему. Ваняткин дед нажимал на весла. Ему бы выйти на Громок, в камыши, а там — ищи-свищи Еремина.
Жмут вовсю ищейки, да только никак не догонят долбленку, поменьше она, полегче, все напрямик да напрямик идет. Когда вышли на протоку, ведущую к Громку, пристав понял — уйдут.
— Стойте! — приказал он.
Лодка уходила.
Пристав прицелился из револьвера.
— Стрелять буду.
— Греби! — приказал Еремину Бугаев и взялся за винтовку.
Револьверная пуля врезалась в корму лодки. Бугаев выстрелил в ответ. Раненый пристав упал на руки своих помощников.
В займище слышались выстрелы охотников, на Громке стреляли тоже. В этой схватке и погиб смелый большевик Бугаев. Еремину уйти не удалось.
Все это Ванятка прочел в газете. Но все это он хотел услышать сам, от самого Еремина, и потому поспешил к Натке.
— Остановитесь! — замахал он рукой.
Шофер притормозил, Ванятка на ходу прыгнул на крыло и сунулся головой в кабину.
— Ты найдешь Еремина в Волгограде?
— Обязательно.
— Пригласи его к нам.
— Приглашу. Но он, наверно, старенький. Не поедет.
— Наверно, — согласился Ванятка. — Как моя бабушка. Или как дед Семен Сажин.
— Ты сам приезжай к нам на зимние каникулы. Вместе сходим.
— Если мать отпустит, — обрадовался приглашению Ванятка.
— Отпустит. Ты уже самостоятельный.
Ванятка смутился.
— Летом снова приедешь?
— А как же.
— Будешь искать с нами подсвечники?
— Буду. Мы вместе с нашим Сергеем приедем. У него акваланг настоящий, с баллонами.
Милые мои девчонки! Догадываюсь — некоторые из вас уже думают: «Вот еще раз встретимся и обязательно скажем: «Не выполнил обещание автор». И вы будете правы. Но что делать мне? Я честно хотел написать только про девчонок, но и сам не заметил, как они, мальчишки, проникли в мою повесть уже в самом начале. Выгонял я их, но избавиться не смог. Такой уж это народ — мальчишки. Однако я думаю, вы согласитесь, что девчонки в повести — все-таки главные.
Тума́к — хутор в Волго-Ахтубинской пойме напротив Волгограда, пристань на воложке Куропатке (левом, малом рукаве Волги за островом Сарпинским). — Прим. книгодела.
Рубе́ль — узкая доска из твердого дерева с поперечными выступающими рубцами. С его помощью по столу катали намотанное на валик (скалку) мокрое белье и тем самым оттирали и разглаживали его. Отсюда
