— Вы что-то предпринимаете по поводу ее веса? — слышу я.
Мама пожимает плечами. Я смотрю на папу. «Женские разговорчики», — говорит он.
Я поддеваю на вилку то, что осталось от свиных ребрышек и кладу папе на тарелку. Пусть лучше он станет еще жирнее.
— Спасибо, — говорит он.
Клара ерзает на скамейке и тянет маму за футболку:
— Мне надо в туалет.
— Да, солнышко.
Мама гладит Клару по голове и разговаривает с матерью Нелли дальше как ни в чем не бывало. Потом глядит на меня:
— Антье, не могла бы ты?
Ну уж нет. Только не это.
— Антье?
— Хорошо.
Мама роется в сумке и ставит на стол Кларину банку для мочи. Лицо матери Нелли передергивает от отвращения.
— Она собирает мочу, потому что хочет сохранить для себя собственный продукт, — поясняет мама, — она уже слишком взрослая для анальной фазы, но мы думаем, что она должна развиваться в своем собственном ритме.
Мать Нелли с пониманием кивает.
Нелли смеется.
Я судорожно хватаю банку, потом Клару и бросаюсь прочь.
— Ну А-антье-э! — Клара спотыкается, едва поспевая за мной, но мне совершенно не хочется идти медленно. Каждая секунда с этой банкой в руке — мучение. Перед туалетом, конечно, очередина, потому что кабинка только одна. Нужно было взять сумку или что-нибудь, чем можно прикрыть эту чертову банку! Женщина за нами с интересом рассматривает, что же такое у меня в руке.
— Отдай мою банку! — Клара тянет меня за футболку. Я отдаю. Тем лучше — не придется держать в руке мерзкую позорную штуку. Клара даже не пытается спрятать банку — наоборот, она гордо обхватывает ее обеими руками.
Женщина улыбается Кларе:
— У тебя модные очки, малышка!
Клара гордо кивает.
Вот уже два дня она не снимает эти очки с голограммой, которые оказались в ее «Хэппи Мил» из Макдональдса. Там, где должны быть Кларины глаза, таращатся с голограммы глаза рептилий. Кларин взгляд нагоняет ужас. Не представляю, как ее очки можно назвать красивыми, но если тетеньке это нравится, тем лучше. Тогда, может быть, она и не заметит, что в руках у Клары банка из-под мармелада, полная писюлек.
— А это что такое?
Рано я обрадовалась.
— Это мое пипи! — Клара протягивает женщине банку. Та берет ее.
— О, как интересно!
— Это ее моча, — поясняю я, — она ее собирает, потому что хочет обладать собственным продуктом. Она уже взрослая для анальной фазы, но мы думаем, что она должна развиваться в собственном ритме.
— О! — Женщина секунду смотрит на нас с отвращением. Но быстро берет себя в руки, лучезарно улыбается Кларе и возвращает ей банку. — У тебя очень красивые пипи, малышка, такой прекрасный цвет!
Клара сияет. Женщина поспешно отворачивается.
Когда кабинка освобождается, мы заходим и я закрываю за нами дверь. Теперь мне надо взять банку Клары и опорожнить. Но она крепко держится за нее.
— Нет!
— Клара, — говорю я. — Нам нужно все это вылить! Туда уже больше ничего не поместится!
— Не-е-е-е-ет! — Клара ревет в голос.
— Ну хорошо, — соглашаюсь я, — тогда в этот раз не сможешь пописать в банку. Дело твое!
Я поднимаю стульчак унитаза и приглашающим жестом указываю на него.
— Не-не-не! Хочу в банку!
— Но она полная!
— Дай другую!
— Клара, — смотря в ее рептильи глаза, я встаю перед сестрой на колени, что не так уж и просто сделать в тесной кабинке. — Мама сказала, что в путешествии у тебя будет только одна банка. И ты согласилась!
— Хочу новую!
— У вас там все в порядке? — спрашивает кто-то снаружи.
— Да-да, все о’кей! — кричу я в ответ. Потом хватаю Клару за руку и отбираю у нее банку. Клара визжит, я прижимаю ее к двери кабинки, открываю банку и выливаю все в унитаз. Потом оборачиваюсь и протягиваю Кларе пустую: «Валяй. Писай или сдохни».
— Ты! — вопит Клара. — Ты такая злая! Это ведь всего за два дня! Ты! Противная толстая корова!
Я молчу. Потом распахиваю кабинку, выхожу и закрываю дверь, навалившись на нее спиной.
— Выйдешь отсюда, когда в банке что-нибудь появится.
Перед кабинкой в очередь выстроились не меньше двадцати женщин. Они таращатся на меня. Я улыбаюсь.
Через мгновение из кабинки доносится журчание. Потом Клара рвется наружу. Я отхожу. Моя сестра распахивает дверь и с торжествующим видом вручает мне банку.
Банка совсем теплая. Женщина, стоящая впереди, многозначительно смотрит на других и отправляется в кабинку.
Я беру Клару за руку и тяну ее вдоль ряда женщин, которые не отрывают от нас глаз. Когда мы добираемся до столика, я с грохотом ставлю банку перед мамой: «Пожалуйте!»
Мама быстренько прячет ее в сумку. Я сажусь рядом с папой. Клара лезет ко мне обниматься. Я отпихиваю ее, но она не отстает и прижимается ко мне изо всех сил.
— Клара, — говорю я, — проваливай.
Нелли смеется.
— Пошла вон! — шиплю я Кларе. Сестра удивленно глядит на меня.
— Мы с тобой, — сквозь зубы цежу я, — в разводе навсегда. Клара гладит меня по руке, а я отталкиваю ее.
— Ничего себе, — говорит Клара, — ничего себе! Потом наклоняется и ее выворачивает прямо на мои туфли.
Я лежу в кровати в расстегнутой до пупка ночнушке. Кондиционер в этом дешевом мотеле совсем не работает. У Фицмартинов мы не смогли остановиться, потому что-де дом слишком мал для гостей.
Ну и хорошо, а то бы пришлось спать в комнате с Нелли.
Лучше уж комната на двоих без кондиционера.
Рядом со мной мама, она смотрит телевизор в одних трусах. На экране прыгают чирлидеры в невероятно коротких юбочках. Они выстраиваются в пирамиду и умудряются при этом вертеть помпонами и улыбаться изо всех сил. Мне очень нравятся их животы — совсем плоские, с чуть-чуть торчащими пупками.
Когда мама лежит перед телевизором почти голышом, я вдруг замечаю, какая она худышка. У нее тоже совсем плоский живот, как у чирлидеров.
Мой живот выглядит совсем иначе: мячики, мячики и складки, разрастающиеся книзу. А где же пупок? Алло? Я его сто лет уже не видела.
Так было всегда. Пупки моих подружек, когда мы вместе купались, можно было потрогать, словно кнопку на животе. А у меня там была только яма. Тогда-то я думала, это оттого, что другим детям просто плохо обрезали пуповину. Мама мне всегда говорила: «Тебе так здорово перевязали пуповину» — и гордо гладила меня по животу.
Я и тогда могла бы заметить, что жирная. Ведь не все помалкивали про это. В третьем классе, к примеру, Ульрике спросила меня, неужели обязательно быть такой толстой. «Да», — ответила я.
И все равно, я никогда не казалась себе такой невозможно толстой, как сейчас в этом дешевом мотеле. Словно бы что-то щелкнуло — раз! — Антье, которую видят другие, и Антье, которую чувствую я, вдруг стали равновеликими, как бы сказал мой учитель по математике, господин Климплер. Площадь и объем обеих Антье вдруг сравнялись.
Гигантская площадь, бесконечный объем.
Антье жирная — не только та, о которой судачат другие, но и та, что лежит сейчас здесь, в постели.
Я словно внезапно осознала нечто трагическое, отчего моя жизнь уже никогда не будет прежней. Я вдруг представила, как меня видят другие, думая: «Боже, какая жирная девочка».
Слезы наворачиваются на глаза.
Мама, конечно, тут же их замечает — на то ведь она и мама. Она перекатывается на кровати ко мне и обнимает.
— Не грусти, — шепчет она, — ты не виновата в том, что Кларе стало плохо, даже если и накричала на нее.
Ну вот, она думает, я реву из-за Клары. Да ее желудок просто не выдержал свиных ребрышек! Небось, из-за этого и дом Фицмартинов вдруг стал маловат для гостей.
Мама искренне растрогана, ведь я переживаю из-за Клары. Она обнимает меня еще крепче. Если бы она только знала, почему я плачу!
А в общем, это и неважно — когда тебя утешают, это всегда здорово.
В любом случае, я не знаю, как сказать эй об этом: я толстая, как папа, нет, я просто жирная и никогда не стану такой же худой, как ты.
С другой стороны, она наверняка давно это заметила сама и давным-давно читает книги вроде «Мой толстый ребенок» или «Здоровое питание для подростков».
Вот, теперь я вспомнила: однажды мама пыталась запретить мне съесть кусочек камамбера. Я была в третьем или в четвертом классе. А я-то тогда ничего и не поняла. Потом она, небось, оставила эту затею и подумала: у меня же есть еще одна дочь, с ней все будет по-другому, она вся в меня и останется стройной. Так ведь оно и есть.
Папа храпит возле Клары, я всхлипываю в мамину подушку. Вообще-то мы совершенно неправильно лежим: хрупкая Клара рядом с папой, а толстая Антье рядом с мамой. Толстым полагается лежать рядом с толстыми.
На следующее утро я просыпаюсь с отвратительным чувством внутри и поначалу не понимаю, отчего.
