Папа храпит возле Клары, я всхлипываю в мамину подушку. Вообще-то мы совершенно неправильно лежим: хрупкая Клара рядом с папой, а толстая Антье рядом с мамой. Толстым полагается лежать рядом с толстыми.
На следующее утро я просыпаюсь с отвратительным чувством внутри и поначалу не понимаю, отчего.
А потом вспоминаю: я же жирная.
Черт, я жирная.
Такая невозможно жирная!
Телу как-то странно, словно его до ужаса много. Так оно и есть. Мама заваривает чай и раздает донаты, которые мы вчера купили. Клара не хочет пончиков. Я тоже.
Может быть, лучше сегодня вообще ничего не есть. Чтобы пропало это странное ощущение. Мама сколупывает с пончика пластиковым ножом сахарную глазурь. И как она только умудряется все время так препарировать еду? Когда она, к примеру, покупает себе бутерброд, то прихватывает и пластиковую ложечку, разбирает его на части, соскребает ложкой масло и снова кладет сверху сыр. «Масло мне противно!» — говорит тогда она и намазывает его на салфетку. И хорошо, если поблизости окажется урна, иначе она сложит салфетку и вместе с маслом засунет в свою сумочку.
Пока мама соскребает глазурь, папа уже проглотил третий пончик.
Он не глядя запихивает их в рот, пока читает.
Иногда мне кажется, папа точно так же проглатывает книги: одну за другой, без передышки. Три раза откусить — и пончика как не бывало, слопать пятнадцать пончиков — и книги как не бывало.
Неудивительно, что папа знает все на свете.
И неудивительно, что он такой жирный.
Папа отправляет последний кусок в рот, стряхивает сахарную пудру с рук и говорит:
— Мы с Антье отправляемся за покупками!
Супер — а меня-то хоть кто-нибудь спросил? Может, я вовсе не хочу идти за покупками в город на пару с моим прожорливым папашей! С другой стороны, тут хорошие супермаркеты, огромные ангары с кондиционерами, которые работают так, что кажется, ты на Северном полюсе. После ночи в этой парилке все неплохо. Да и Кларе все еще нездоровится, и маме придется остаться с ней — а меня, получается, некуда приткнуть.
В супермаркете мы вовсе не выделяемся — тут полно толстяков.
Они с трудом переваливаются, поспевая за своими тележками и покупают горы чипсов, мороженого и «TV-ужинов». «TV-ужин» — это готовая еда для микроволновки, и она и вправду так называется. У нас дома всем пытаются впарить, что готовая еда — это шикарно, и называют ее «быстрым рестораном» или как-то в этом роде. А здесь сразу всё пишут на упаковке: приходишь домой, засовываешь в микроволновку и садишься с пластиковой коробкой перед телевизором. Если бы в Германии назвали эту штуку «Телевизионной едой», то разорились бы в две недели — это точно.
Пока папа ищет в холодильнике тот йогурт, который ему поручила купить мама, я нахожу диетический отдел. Я и не думала, что тут такое есть. Здесь везде — ноль процентов жирности: у пудинга, масла, молока, йогурта и творога. Я кидаю всего по штучке в тележку — теперь это моя еда. И прощай, жиртрест.
— Это тот самый? — папа появляется с йогуртом в руке, он ужасно вспотел, хотя тут точно пять градусов мороза.
Когда нужно достать для мамы что-нибудь определенное, его охватывает паника. Поэтому он просто скупает все марки, какие только есть в магазине, и вот уже мама смотрит на него по-настоящему укоризненно, когда он выкладывает один за другим на стол бесконечные пакеты со стиральным порошком, хотя ему и нужно-то было только купить «Ариэль». Самое грустное, что во всех пакетах все равно один и тот же порошок. Я однажды смотрела про это передачу — порошок производят на одной и той же фабрике и просто запаковывают в пакеты разных марок. Правда, мама мне не верит, и поэтому папе приходится по-прежнему впадать в панику в магазине.
Теперь это даже к лучшему — папа очень занят тем, чтобы купить нужное, и совсем не замечает, что я нагрузила тележку диетической ерундой. Я беру из его рук йогурт, возвращаю на полку и нахожу там тот, что надо.
На кассе папа так и не замечает мои покупки с нулевым процентом жирности, потому что мы просто выкладываем их на ленту транспортера, а упаковывает все служащая супермаркета, которая обычно либо выглядит как моя одноклассница, либо годится мне в бабушки. Поначалу в Америке это меня бесило — я хотела сама класть продукты в сумку, но девицы в форменной одежде вырывали всё у меня из рук и распихивали по коричневым бумажным пакетам. А теперь я почти наслаждаюсь этим: на кассе можно расслабиться и ждать, пока всё упакуют. Особенно здорово, конечно, когда упаковывает такой красавчик, как этот. У него совсем темные, коротко подстриженные волосы — но только на голове. Никаких джунглей под мышками, слава богу. Он прямо как Элвис. Конечно, он не обращает на меня никакого внимания, ясное дело отчего: я всего лишь одна из тысяч жирных девочек, которые ежедневно проходят мимо него. Нелли бы он точно улыбнулся.
В мотеле мама распаковывает пакеты и, конечно, сразу же находит диетические упаковки.
— Что за ерунда? — Она сдвигает очки на лоб и читает все, что написано на упаковке. — Ноль процентов жирности — и полным-полно сахара!
Папа сразу поджимает хвост:
— Я этого не покупал!
— Это я купила, — говорю я и забираю у мамы йогурт. Она снова водружает очки на нос, наверное, чтоб лучше рассмотреть, как я буду есть йогурт, в котором ноль процентов жирности. Я беру пластиковую ложечку из термосумки и очень медленно снимаю крышечку стакана. Мама уставилась на меня так, словно человек, который ест йогурт, — это невероятная сенсация.
Я окунаю ложку в розовую жижу и быстро засовываю в рот. Йогурт дико сладкий и странно-водянистый. Гадость. «М-м-м-м», — мычу я и смотрю прямо на маму. Она поднимает брови и отворачивается. И только за ее спиной я ставлю йогурт на стол.
К обеду Кларе немножко лучше. Папа тут же пользуется ситуацией, чтоб предложить всем прогулку.
— Кларе, — говорит он, — нужен свежий воздух! Но на самом-то деле ему просто не терпится найти то самое студенческое общежитие, в котором они с мамой жили, когда целый год тут учились. Мама хочет остаться с Кларой в отеле — а нас с папой отправить гулять. Но папа ни в какую, ему надо искать общежитие непременно с мамой, он же с ней тут жил — а вовсе не со мной. А мама не хочет оставлять меня одну с Кларой. В общем, вариантов нет. Придется идти всем.
Мы запихиваем Клару в машину и отправляемся в путь.
Клара сидит в детском кресле и глядит в окно рептильими очками. Может, папа и прав — и прогулка пойдет ей на пользу. Правда, она какая-то зеленоватая. Парк тоже очень зеленый — кругом огромные газоны и высокие деревья.
— Вот он, вот он! — восторженно орет папа.
— Очень может быть, — говорит мама.
Мы торопимся туда, где должно быть то самое общежитие, папа обогнал нас — ему не терпится наконец дойти, а еще он нервничает, потому что мы плетемся из-за Клары. «Ему не всегда удается поставить себя на место другого человека», — часто повторяет мама. Это, правда, не утешает ни капли, если он тащит тебя за руку, а ты должна скакать со всех ног — как я раньше. Теперь, когда шаги у меня получаются такими же большими, как у папы, он больше не тащит меня за руку.
Спустя пять минут Клара уже бессильно висит на маминой руке и мы идем всё медленнее. Папа уже совсем исчез из виду.
— Вольфганг! — кричит мама ему вслед. — Вольфганг!
Папа оборачивается — махнуть нам рукой, ладонью в воздухе он словно метелкой подгребает нас к себе. Мама качает головой и точно так же машет ему. Теперь уже папа качает головой и машет еще сильнее. Их поединок прерывает только Клара, которую тошнит на мамины ноги.
Папа больше не машет, его руки висят плетьми. Он секунду смотрит на нас, потом поворачивается и уходит.
— Папа! — кричу я ему. — Клару тошнит!
Но он или не слышит меня, или слышит и поэтому смывается.
Когда Клара наконец закончила, мы садимся в машину — ждать папу. Или даже так: когда мы думаем, что Клара наконец закончила. Мы и пяти минут не сидим в машине, мама только-только разъяснила нам, что папа очень плохо переносит фрустрацию, поэтому он и сбежал, как Клара громко давится, и все начинается по новой.
К счастью, мама сразу же выпрыгивает из машины и распахивает дверь со стороны Клары, чтоб та смогла легко высунуть голову, пока мама держит ее за волосы. В этот момент я ужасно благодарна Кларе за то, что она не собирает свою рвоту по баночкам — в конце-то концов, это ведь тоже ее продукт.
Клара разошлась не на шутку, и тут появился папа. Не один. Рядом с ним вышагивал тип с соломенными волосами, настоящий блондин, такой настоящий, что его наверняка с распростертыми объятиями приняли бы в группу восточнофрисландского народного танца, если бы он был на четырнадцать лет моложе.
У него даже ресницы цвета блонд. Как у меня.
