Мама раскрыла объятия, и Фадж запрыгнул ей на руки. Положил голову ей на плечо, сунул пальцы в рот и зачмокал.
Знаю, глупо, но на какой-то миг я ему позавидовал.
С этих пор при любой возможности Фадж пытался продать Тутси.
— Вам нравится наша малютка?
— О, да… Она прелестна.
— Можете забрать её за 25 центов.
Это не срабатывало, тогда он стал предлагать её бесплатно.
— У нас есть малютка, — говорил он прохожим. — Можете взять её, за так.
Поскольку и это не срабатывало, он начал предлагать её с доплатой.
— Я вам дам 25 центов, если заберёте её себе, только чур не возвращать.
Он и Шейле Тубман попытался её навязать.
— Мама говорила, что, когда я родилась, Либби тоже хотела от меня избавиться, — сообщила Шейла.
«Это можно понять», — подумал я.
— Но у неё прошло, пройдёт и у тебя, — сказала она Фаджу.
Фадж лягнул Шейлу и убежал. Шейла склонилась над коляской Тутси.
— Ей повезло, она не похожа на тебя, Питер.
— Это что ещё значит? — говорю.
— А ты в зеркало иногда поглядывай. — И наклонилась к Тутси: — Агу, агу, агушеньки!
— Мы с ней как с обычным человеком разговариваем.
— Но она не обычный человек, — сказала Шейла. — Она младенец.
— Короче… Можешь не издавать этих глупых звуков?
— А ей нравится. Гляди… если ей щекотать подбородок, она улыбается.
— Тебе только кажется, что улыбается. На самом деле это газы.
— Ничего подобного. Тутси улыбается — мне, и только мне, правда, масипусечка?
Ну, да, да, выражение на лице Тутси и впрямь смахивало на улыбку. Но даже безмозглый младенец вряд ли станет улыбаться Шейле Тубман.
Вечером Фадж влез в кроватку Тутси.
— Я младенец, — сказал он. — Ге-ге-ге.
Папа выудил его и поставил на пол.
— Ты большой мальчик. И спать должен в кровати для больших мальчиков.
— Нет, я не большой. Я младенец. Уа-уа-уа.
Ну, думаю, пора провести с парнем беседу.
— Слушай, Фадж… хочешь, я тебе почитаю? — Да.
— Ладно. Иди ложись, я сейчас.
Я почистил зубы, надел пижаму. Когда зашёл к Фаджу, он сидел с любимой книжкой на коленях. «Муравьед по имени Артур».
— Читай, — сказал он.
Я сел рядом.
— Тебе не надоело вести себя как младенец? — спрашиваю.
— Нет.
— А я думал, ты хочешь быть похожим на меня.
— Хочу.
— Но ты тогда выбери, на кого ты хочешь быть похожим — на меня или на младенца.
— Почему нельзя сразу?
— Ну… потому что малыши ничего не умеют. Только едят, да спят, да ревут. Они даже не интересные.
— А почему же тогда все так любят Тутси?
— Потому что она новенькая. Скоро она им надоест. Лучше быть старше.
— Чем лучше?
— Больше привилегий.
— Что такое привилегий?
— Это значит, мы можем делать то, что она не может.
— Например?
— Поздно ложиться спать, смотреть телек, и всё такое.
— Мне нельзя поздно ложиться. Это тебе можно.
— Потому что я старший брат. Но тебе можно будет ложиться позже, чем Тутси.
— Когда?
— Когда ей будет четыре, а тебе восемь. Тогда сможешь ложиться гораздо позже. И в школу пойдёшь, научишься читать и писать, а она — нет. И ещё…
— Читать, — сказал Фадж, залезая под одеяло.
— Перестанешь вести себя как маленький? — спросил я.
— Я подумаю.
— Ну хоть что-то, — сказал я.
Фадж заснул раньше, чем я дочитал до конца. Я поправил ему одеяло и выключил свет. Потом долго смотрел на себя в зеркало в ванной. Что там Шейла Тубман болтала? Почему Тутси повезло, что она на меня не похожа? Нормально я выглядел, как всегда. Если не считать ушей. В последнее время они кажутся мне великоватыми. Я прижал их пальцами к голове, «Неплохо, — подумал я. — Можно перед школой приклеивать пластырем. Но слишком уж хлопотно. Если отрастить волосы подлиннее, можно их прятать. Да, так и поступлю. Буду отращивать».
Я зевнул. Когда зеваешь перед зеркалом, видно гланды.
И пошёл к себе, и лёг, и заснул. Кому какое дело, что думает Шейла Тубман! Тоже мне важная особа.
Глава третья
Ещё одна прелестная новость
Жизнь у нас дома сильно изменилась. Папа приходил вечером с работы, притаскивал полные сумки продуктов и готовил ужин. Стиральная машина вкалывала круглые сутки. Всякий раз, как Тутси кормили и похлопывали по спинке после еды, она срыгивала. Переодевать её нужно было раз шесть на дню. Фадж снова стал писаться — и в штаны, и в кровать. Мама с папой говорили, что у него просто такая фаза, мол, немного терпения, и это пройдёт. Я предложил снова надевать на него памперсы, но идею не поддержали.
Однажды мама расплакалась. Прямо у меня на глазах, не скрываясь.
— В чём дело? — спросил я.
— Просто ужасно устала. Столько всяких дел! Порой кажется, до конца недели не дотяну.
— Так и бывает, когда рожаешь ещё одного ребёнка! — говорю.
От моих слов она ещё пуще разрыдалась. Не люблю, когда мама плачет. Вроде и жалко её, и в то же время начинаю злиться.
Несколько раз в неделю на помощь приходила бабушка. Ещё мама наняла Либби Тубман после школы сидеть с Фаджем. А я до ужина торчал у Джимми Фарго. Никто из домашних по мне, похоже, не скучал.
Но к середине мая жизнь наладилась. Тутси стала спать днём по четыре часа, а ночью и того дольше. Мама с папой готовили теперь ужин вместе. Мама уже поговаривала о том, чтобы вернуться в колледж и защитить диссертацию по истории искусств, что меня здорово удивило. Потому что до моего рождения она работала ассистентом стоматолога.
— Почему вдруг история искусств? — спросил я.
— Потому что мне это интересно.
— А как же зубы? Зубы тебя больше не интересуют?
— Нет, интересуют, конечно, — сказала мама. — Но искусство больше. По-моему, я готова к переменам.
— А родить Тутси — недостаточные перемены?
— Это хорошо, но в один прекрасный день она вырастет и пойдёт в школу, а я захочу заниматься любимой работой.
— Ясно, — сказал я.
Однако не уверен, что я понял.
В последний день учёбы нам в школе устроили праздник с кексами и пуншем. Я выпил восемь стаканов. Пунш — мой любимый напиток. Мама говорит, у меня пуншевая зависимость. А я отвечаю:
— Точно. Если вскрыть меня, обнаружится, что по моим венам течёт нектар из семи натуральных фруктовых вкусов.
К восьми стаканам прибавьте дорогу домой, ожидание лифта, поиски ключа, открывание двери и пробежку по коридору до туалета. Я очень хотел писать. Нестерпимо.
А в туалете заседал Фадж, листая «Муравьеда по имени Артур».
— Скорей! — кричу. — Сейчас не выдержу!
— Мне спешить вредно, — сказал Фадж.
Я побежал в мамину спальню, но дверь в её ванную комнату была заперта.
— Мам! — забарабанил я в дверь.
— Не слышу тебя! — крикнула она. — Я в душе. Через пять минут выйду. Проверь, пожалуйста, Тутси, ладно?
Я ринулся обратно, но Фадж и не думал вставать.
— Давай же, — говорю, — мне срочно. Я выпил восемь стаканов пунша.
— А я два стакана какао.
— Может, слезешь на минутку?
— Это вредно, — сказал он.
— Ну давай же, Фадж!
— Я не могу думать, когда ты здесь.
— О чём тебе надо думать?
— О том, чтобы писалось!
Я мог его просто смахнуть с унитаза. Но теперь, когда он перестал мочить штаны, всем полагалось поддерживать его туалетные начинания. Так что я опять рванул по коридору, а сам думаю: да, Тутси в этом смысле хорошо устроилась: писает, когда приспичит и где приспичит.
Тут я вспомнил, как учитель читал нам книжку про Англию восемнадцатого века. Люди тогда пользовались не унитазами, а ночными горшками. Эх, мне бы такой. Всё, не могу больше терпеть! Скрюченный, я вбежал в гостиную, огляделся. В углу у нас растёт дерево в кадке, вымахало выше меня. Может, туда? Нет, гадость, фу! Но тут уж не до приличий: я потянулся к пряжке ремня…
И тут Фадж крикнул сверху:
— Всё, Пита. Я сделал. Спустишь воду.
Фадж отказывается смывать за собой: боится, что его утянет в канализацию. Но сейчас я и не пытался его переубедить. Я пулей влетел в уборную, и настало мне счастье. Фадж наблюдал за процессом. Это произвело на него сильное впечатление.
— Никогда не видел столько за раз, — одобрил он.
— Спасибо, — сказал я.
Вечером мы все сидели перед телевизором в гостиной, я держал Тутси на коленях. И тут она тихонько вздохнула. Во сне она ужас до чего похожа на спящего Черри. По звукам, которые издаёт мой пёс, понятно, что ему снится. Когда что-то страшное, он поскуливает и вздрагивает. Погладишь его — успокоится.
Вот и с Тутси так же. Спит она крепко, но постоянно издаёт какие-то звуки, попискивает, кряхтит, постанывает. А то вдруг примется чмокать, будто сосёт из бутылочки, губы бантиком. Наверное, во сне она часто ест. И вот эти тихие вздохи ужасно умиляют. Это значит, что она довольна. Она лежала у меня на руках вся такая тёплая, мягкая, что я и сам весь размяк.
