— «Мэн» пишется М-Э-Н. «Фадж» пишется Ф-А-Д-Ы-Ж. «Пита» пишется П-И-Т-А. «Пиво» пишется В-И-С-К-И.
— Только послушайте, — говорю. — В подготовительном классе этот умник всех заткнёт за пояс.
Глава четвёртая
Кое-кто слетает с катушек
Я рассказал Джимми Фарго о Принстоне.
— Вы переезжаете? — переспросил он с недоверием.
— Не совсем. Просто уезжаем на год.
— Вы переезжаете! — повторил он. — Поверить не могу!
— Я и сам не могу.
— Ты не обязан уезжать. Можешь остаться, если в самом деле хочешь.
— Думаешь, я не хочу остаться? Я никого в Принстоне не знаю. Думаешь, я хочу идти в школу, где у меня ни одного друга?
— Тогда скажи предкам, что отказываешься ехать. Я бы так и сделал.
— И где бы я жил?
— Со мной.
— А где бы спал?
— На полу, — сказал Джимми. — Для спины полезно.
Я прикинул, как буду спать целый год на полу. И как буду жить с Джимми и его отцом. Мистер Фарго когда-то был актёром, но теперь художник. Рисует странные картины с кругами, треугольниками и квадратами. Он настолько отрешён от мира, что еду покупает, только когда Джимми напомнит. Как-то раз заглянул я к ним в холодильник, а там ничего, кроме пустой бутылки из-под вина, половинки яблока и бутерброда с колбасой и луком — такого древнего, что уже позеленел.
— Если не останешься, я с тобой больше не разговариваю, — сказал Джимми. — Никогда! — Он нагнулся, чтобы завязать шнурок. У Джимми вечно шнурки развязываются. — И скажу Шейле Тубман, что может занять твой камень в парке, — добавил он.
— Не скажешь!
— Спорим, скажу?
— Вот, значит, какой ты друг!
— Такой же, как ты! — И Джимми зашагал прочь, сунув руки в карманы.
Я бы ему много чего ещё сказал, но вместо того, чтобы бежать за ним, поплёлся домой.
— Это ты, Питер? — крикнула мама.
— Нет!
Я поднялся к себе и хлопнул дверью. Вчера не стал вешать карту мира — и правильно, чего заморачиваться каждый раз. Взял свой гипнотический хрустальный шар, который Джимми подарил мне на прошлый день рождения. Когда ночью не спится, я беру его за цепочку и смотрю, как он раскачивается. Смотрю, пока глаза сами не закроются.
Открыл окно, чтобы выкинуть его, представил, как он разлетается на триллион осколков, ударившись об асфальт… А вдруг в Принстоне нападёт на меня бессонница — что тогда делать? Я аккуратно положил шар на место, в коробочку. Как-нибудь по-другому расквитаюсь с Джимми Фарго.
Через два часа, когда я всё ещё ломал голову, как бы ему отомстить, раздался звонок в дверь. Это был Джимми.
— Я передумал, — сказал он. — Извини.
— Да… ну… и ты меня.
— Я расстроился, вот и всё. Не хочу, чтобы ты уезжал. Но что поделать. Ты не виноват…
— Вот именно, не виноват.
— Знаю.
— Ладно…
— Папа говорит, до Принстона всего час на поезде, — сказал Джимми.
— Ну да.
— Так что я не отдам Шейле твой камень.
— Спасибо. Он ей всё равно ни к чему.
— Я и сам не стану на него залезать, пока ты не вернёшься.
— Ладно. А я тогда не буду пользоваться гипнотическим шаром, пока не вернусь.
— Договорились, — сказал Джимми.
И мы пожали друг другу руки.
Когда я на следующее утро пошёл выгуливать Черри, лифтёр Генри сказал:
— Я буду скучать по тебе и по всей вашей семье.
— Спорим, по Фаджу не будете?
— Отчего же, буду. Хоть он и настоящий чертёнок, — сказал Генри. — Помню, как-то он вошёл и нажал сразу все кнопки. Заблокировал нам лифт на два часа, — Генри рассмеялся. Ну и звук! Будто морской лев лает. Того гляди, ластами захлопает. — И малышки вашей будет не хватать. Теперь не увижу, как она растёт.
— Увидите, — говорю. — Мы всего на год.
— Все вы так говорите, — пробормотал Генри себе под нос.
На улице было серо и сыро. А в Принстоне, интересно, солнце бывает? Во время прогулки Черри всё нюхал, метался, не мог найти подходящее местечко. Я подумал, что в Принстоне он сможет делать свои дела где пожелает. Может, даже выгуливать его не придётся: дверь открыли — и пусть бежит себе во двор. И подбирать за ним не надо.
С тех пор как в Нью-Йорке приняли закон о выгуле собак — я его называю «антикакашечным», — прогулки с Черри стали уже не такими приятными, как раньше. Узнав, что теперь хозяин обязан подбирать за своей собакой, я сказал маме, что больше не буду гулять с Черри. Мама в ответ:
— Очень плохо, Питер. Если не ты, то кто же?
Я надеялся, что мама добровольно выдвинет свою кандидатуру. Надеялся, она скажет: «Я понимаю, как тебе не хочется собирать Черрины какашки…»
Но вместо этого она сказала:
— Слушай, Питер, тебе придётся принять трудное решение. Хочешь оставить Черри — будешь за ним убирать. Иначе мы с папой подыщем для него хорошую ферму где-нибудь за городом…
Я не стал ждать окончания.
— Черри — на ферму? — заорал я. — Шутишь? Он городская собака! Моя собака!
— Что ж, тогда… — мама улыбнулась.
Я понял.
Мама купила специальный совок с мешочком: собираешь туда всё, потом бросаешь в мусорный бак.
Поначалу я весь измучился, пока приспособился. Теперь-то я эксперт. Но это всё равно отвратительно. Почти так же отвратительно, как Тутсины подгузники. Научить бы Черри пользоваться туалетом — вот было бы удобно, особенно зимой: а то сейчас заледенеешь весь, пока он надумает. Знаю, Черри не виноват, у собак свои заморочки. И когда он дрыхнет у тебя в ногах или вылизывает лицо, понимаешь: оно того стоит.
Черри как раз заканчивал, когда откуда ни возьмись выскочила Шейла Тубман.
— Вы, кажется, переезжаете?
Я кивнул, сгребая то, что наделал Черри.
— Хорошо. А то я боялась, это всего лишь слухи. Жду не дождусь, чтоб вы уехали. Не придётся больше терпеть запах этой вонючей собаки.
— Моя собака не воняет! — крикнул я, завязывая какашечный мешок.
— А ты его нюхал, Питер?
— Да, постоянно нюхаю.
— Наверное, ты не замечаешь, оттого что и сам так же воняешь. — И она двинула прочь.
— Эй, Шейла! — крикнул я.
— Да? — она обернулась.
— А мне плевать!
— Питер Хэтчер, какой же ты мерзкий!
— На себя посмотри! — с удовольствием сказал я.
— Н-да? И что я увижу?
— Я-то знаю, да тебе не скажу.
— Ха-ха, очень смешно, — сказала она. — Вы с твоей вонючей псиной та-а-акие смешные!
— Ату её, Черри! — сказал я. Черри зарычал, потом залаял, и это правда было очень смешно, поскольку он не знал, что такое «ату». Но Шейла-то не знала, что он не знает, и как завопит, и как драпанёт к дому. Увидев, что она побежала, Черри помчался за ней, восторженно лая — он решил, что с ним играют. От неожиданности я упустил поводок, пришлось бежать следом.
— Черри, Черри, место! — закричал я, потому что он прыгал вокруг Шейлы, пытаясь лизнуть её в лицо.
Шейла продолжала вопить.
Наконец из подъезда вышел Генри.
— Что у вас тут происходит? — спросил он, поймал Черри за поводок и вручил мне. Я похлопал псину по макушке.
— Это всё Питер Хэтчер! — выдохнула Шейла. — Он сказал собаке ату меня, и она меня ату!
— Ничего он тебя не ату!
— Нет, ату!
— Да ты даже не знаешь, что такое ату, — говорю.
— Вот ещё, знаю!
— Н-да? И что же это?
— Это значит… это как… как микробами заразить, — сказала Шейла. — Тот, кого ату, тоже заражается.
Я скрючился от хохота.
— Ты слышишь, Генри? Слышишь, чего она несёт?
— Слышу, — сказал Генри. — Попрошу тебя не заводить собаку в дом, пока она не угомонится. Пойдём, Шейла. Сначала тебя провожу.
— Я так рада, что он съезжает, — хлюпнула носом Шейла. — Надеюсь, он не вернётся. Должен быть какой-нибудь закон…
Я долго ещё смеялся. Кажется, Черри тоже.
Утром в день переезда мама разбудила меня в шесть. Мне оставалось ещё упаковать коробку с вещами первой необходимости. Но сначала выпить соку. После сна мне всегда хочется пить. По дороге в кухню я заглянул к Тутси. Она гулила, разглядывая карусель, подвешенную над кроваткой. Она вся была обклеена марками. Тутси обклеена, не карусель. Марки были на руках, на ногах, на животе и на лице. Одна красовалась даже на макушке, и на каждой пятке было по марке.
— Ма-ам! — крикнул я.
— Что?
— Тутси!
— Но я только…
Я не стал дожидаться, пока она доскажет.
— Скорей, мам! — крикнул я.
Мама влетела, на ходу застёгивая юбку.
— О нет! — она увидела Тутси. Потом рявкнула: — Фадж!
— Привет, мамочка, — промурлыкал Фадж, вылезая из-под кроватки Тутси. На нём была маскировка: чёрная оправа от очков с приделанным резиновым носом, бородой и усами. Он купил её за наклейки с четырёх пачек хлопьев плюс двадцать пять центов.
— Это ты сделал с Тутси?
