после смерти отца захворала, несколько дней металась в жару, да так и не поднялась.
Трудно пришлось бы осиротевшей семье литейщика. Да пришел однажды вечером добрый и нежданный гость.
— Кущенко я. С завода, — назвался он и протянул сестренке Стешке пряничного коня.
— Проходите в передний угол, садитесь, — засуетилась бабка и бросилась вытирать и без того чистую лавку своим фартуком. — Слыхала я про вас, покойный Николай рассказывал… — дальше бабушка и говорить не смогла от нахлынувших слез.
Долго в тот вечер сидел Иван Васильевич с Николкой и бабкой. Потом выложил на стол несколько ассигнаций.
— От кассы взаимной помощи, от рабочих… А ты, Мыкола, пойдешь на завод, в рассылках побегаешь. Я в конторе договорился. А как подрастешь, в ученики к себе возьму. Токарем станешь!
Иван Васильевич так сердечно улыбался в свои пушистые усы, что напомнил отца, и у Николки навернулись слезы.
Гость заметил, что Николка отвернулся и опустил голову.
— Не журись, хлопец, живым надо о жизни думать.
…С той поры и бегает Николка в рассылках при самом главном конторщике. Должность важная, не каждого возьмут. Надо грамотного и не какого-нибудь тюхтяя, чтобы соображал, что к чему.
Когда в первый раз он появился возле проходной, сторож спросил:
— А ты, парень, куда? Кто таков?
— Рассылка я, Николай Николаич, — отрекомендовался Николка.
— Ишь ты, важная птица, — посмеялись рабочие, слышавшие этот разговор.
С тех пор его так и стали величать, признавая больше своим, чем конторским.
Туда, на работу, и спешил сейчас Николка.
— А-а, Николаю Николаичу наше почтение! — кричали рабочие вслед.
— Куда летишь? Голову-то уронишь!
— Не уроню, она у меня крепко привинчена.
— Служим, Николай Николаич?
— Ага, служим. За старшего куда пошлют. А где близко, сам бегу, — отшучивался Николка, сверкая щербиной во рту на месте переднего зуба.
Так до самого завода и бежал он, обгоняя рабочих. Заметив идущего впереди сутулого седоголового конторщика, сбавил бег: выскакивать наперед не полагалось. К проходной, над которой висела полукруглая золоченая надпись «Плужный завод», Николка подошел чуть не уткнувшись носом в спину своего начальника.
— Здравия желаю, Захар Никифорович! — по-военному вытянулся перед конторщиком сторож в проходной.
— Бог в помощь, дедушка Василий! — звонко выкрикнул Николка.
— Проходи, проходи, — буркнул старик, строго вглядываясь в лица рабочих, чтобы не пропустить чужого.
Гудок захрипел, вывел еще тонюсенькую трель и захлебнулся.
— Здрассте, Захар Никифорович! — заглянул рассылка в дверь.
— Дай-ка мне книгу, что у нас там, — не ответив на приветствие, потребовал конторщик.
Николка смотрел на кипу бумаг и бумажек. Жаркий будет денек! Но лучше по заводу бегать, среди рабочих потолкаться, словом перекинуться, чем сидеть в темном коридоре и ждать приказаний.
Конторщик не спеша понюхал табаку из пузырька, аппетитно почихал и принялся разбирать бумаги.
— Занесешь по номерам в книгу и раздашь, кому следует, — распорядился он. — Да пусть расписываются в получении. Смотри у меня, живо!
Писал Николка аккуратно, старательно выводя каждую букву, как учили в школе на уроках чистописания. Потом с разбухшей от бумаг конторской книгой под мышкой постоял с минуту на крылечке, помахал в воздухе рукой, приговаривая про себя:
— Сперва в сборку… потом в литейку… Отседова на почту сбегаю… туда… сюда…
Определив маршруты, рассылка помчался, сверкая босыми пятками.
Торопить его не надо. Он и так ничего не умел делать медленно. Недаром рабочие в мастерских звали его в шутку веретеном. Только начальству трудно угодить. Когда Николка в первый день перепутал бумажки, конторщик надавал ему подзатыльников и обозвал раззявой. С той поры сколько ни старался, а затрещины перепадали частенько.
Правда, однажды Захар Никифорович посулил:
— Вот побегаешь лет десяток, как я когда-то бегал, — в писари переведу. — А на святую пасху дал двугривенный из собственного кармана. За усердие.
Николка вежливо поблагодарил, а про затрещины лучше не думать. Терпел и старался изо всех сил. И не для того вовсе, чтобы стать писарем. Не собирается он всю жизнь бумажки перебирать, штаны просиживать. Не-ет, не забыл он обещание Ивана Васильевича — выучить его на токаря.
— Вам распоряжение, господин мастер. Из конторы.
Рассылка подавал бумагу, стараясь показать, что это сейчас важнее всего, и терпеливо ждал.
— А тут фамиль свою поставьте. Захар Никифорович так велели, — на столе мастера появлялась конторская книга для росписи.
На обратном пути с почты Николка завернул в лавочку, купил колбасы для служащих конторы. Это тоже входило в его обязанности.
От колбасы шел аппетитный дух. Но, боже упаси, чтобы Николка съел хоть один довесок! Этой вольности он себе никогда не позволит. Если угостят, — другое дело.
Сколько рассылка выбегал верст, сосчитать трудно. Вернулся в контору незадолго до обеденного перерыва, положил на место книгу и вышел на крылечко. Из окон его видно, кому надо, позовут.
Здесь же, на ступеньках, часто сиживал кучер управляющего Яшка. Носил он атласную косоворотку огненного цвета, расшитую по подолу и вороту диковинными цветами и подпоясанную алым гарусным пояском с кистями. На голове кучера такая густая копна волос, что и грабли не протащишь. Видно, волосы доставляли Яшке немало хлопот: он пятерни из головы не выпускал, все скреб затылок. А лицо у Яшки черное, как головешка. Только зубы белые, блестят.
Службу свою кучер нес исправно, рысаков держал в теле и считал себя на заводе чуть ли не вторым лицом после управляющего. Держался высокомерно, ни с кем не здоровался, вроде никого не узнавал.
Николка его терпеть не мог. Когда Яшка однажды, не глядя на рассылку, приказал:
— Эй ты, сбегай за папиросками, — Николка презрительно плюнул через щербину во рту, буркнул:
— Сам сбегаешь, не велик барин.
Яшка страшно рассвирепел. Он вскочил на ноги, размахнулся, чтобы ударить изо всей силы рассылку. Но тот ловко увернулся, и Яшка, потеряв равновесие, покатился вниз по ступенькам.
— Убью! — закричал кучер не своим голосом.
С той поры Николка старался держаться от Яшки как можно дальше. Вот и сейчас, завидев его на верхней ступеньке, Николка уселся на самую нижнюю.
— Эй, рассылка! Позови мастера Жарикова в бухгалтерию. Ведомости надо сверить, — свесил из окна голую, как колено, голову счетовод.
— Бумажки не будет, Пал Титыч? — сорвался с места Николка.
— Не будет. На словах передашь.
Мастерская рядом, но рассылка по привычке полетел «пулей». Он радовался, когда его посылали в механическую. Там он всегда старался подойти к Ивану Васильевичу, посмотреть, как тот работает. Всех в механической Николка уже знал по имени и отчеству. Его тянуло к этим людям, из рук которых выходили диковинные штуки.
— Здравствуйте, дядя Андрей!
— Бог в помощь, дядя Савелий! — приветствовал он, пробираясь по заваленному металлом проходу.
Станочники
