которые были в доме. Возле печки оказались каток с вальком, мутовки, доски с полатей. Федя притащил свои санки из сеней и с большим сожалением положил в общую кучу заготовленного топлива.
Снова закипели чугуны в печи.
— Как плесну из ковша, вы им под ноги кидайтесь и бегом, — уже в который раз наказывала Александра Максимовна и в каком-то нервном исступлении металась от печи к порогу, меняла возле дверей чугуны. Когда в одном остывала вода, она цепляла его ухватом и снова толкала в пламя. На его место ставила другой: кипяток должен быть крутым, прямо с пылу.
Коротка июльская ночь. Но Александре Максимовне она показалась целой вечностью, кошмарной, жуткой.
На рассвете возле окон послышались шаги, голоса людей.
— Пришли… — прошептала Александра Максимовна и чуть не опрокинула себе на ноги чугун кипящей воды. — Федюня, хватай Марийку, становитесь у дверей! Я им в глаза, чтобы света не видели.
Малышей, Сережу и Мишу, забросала на кровати шубами и наказала молчать. Малы еще, не убежать им…
Было слышно, как вошли в ограду и долго возились возле сенных дверей, вытаскивая железный лом.
— Сейчас… сейчас… — Александра Максимовна зачерпнула полный ковш кипятку и встала за косяк двери. Рука с ковшом дрожала в нервном ознобе. — Сейчас… сейчас…
Распахнулась дверь, и Александра Максимовна с размаху плеснула кипяток из ковша.
— Уй-уй, какой горячий встреча! — раздался знакомый голос Ахмета. Он прикрыл голову руками и отшатнулся в сторону, чуть не ошпаренный кипятком. Хорошо, что Александра Максимовна метилась выше его головы.
— Как же это я… своих… — только и могла вымолвить она, опускаясь на пол. Ковшик со звоном покатился по полу. С головы ее сбился платок, и при утреннем свете забелели седые волосы.
— Федорка, ты дома? Красные пришли!
— А где Николка? — начал было Федя. Но в этот момент бывший заводской рассылка и совдеповский курьер появился на пороге.
— С праздничком! А мы думали, вы уехали. Дом-то заколочен. Потом гляжу — дым из трубы идет. Нет, говорю, Ахметка, так не бывает.
— Пошли скорей на улицу! Погляди, что там делается! — потащил Николка Федю.
— Он же грязный! Умойся сперва, — остановила сына Александра Максимовна. Она, наконец, пришла в себя и снова захлопотала. Надо было перемыть детей. Во время заточения в темноте они все перемазались сажей возле чугунов.
— После умоется, не то опоздаем, — отмахнулся Николка и потянул Федю за руку. — Гляди!
На улице показалась группа вооруженных красноармейцев. А в середине группы Федя увидел бывшего жандармского вахмистра и его сына белогвардейца Виктора Катрова. Рядом семенил околоточный надзиратель Мошкин. Руки у них были связаны за спиной.
Позади с растрепанными волосами причитали толстуха Катрова и долговязая Степанида. Появились было Сенька с Васькой, но, увидев ребят, тотчас исчезли.
— В бане спрятались, гады. Мы с Ахметом выследили и нашим указали, — горделиво пояснил Николка.
Федя молча смотрел вслед врагам. Это для них он придумывал кары одну страшнее другой. Так им и надо, злодеям! За все, за все…
Только он-то при чем? Все проходит без него, без его помощи, без его участия. Мал еще, говорят. А Николка? А Ахмет?
Федя оглядел друзей. Ничего не скажешь, молодцы. Только и он ростом не меньше, хоть и моложе. А в плечах еще и пошире будет, покоренастее.
— Мы за твоего отца с одним контриком разделались, — доложил Николка.
— Ага. Николка стрелял-та. Я позабыл винтовка зарядить, — добавил Ахмет. Ребята наперебой начали рассказывать Феде о винтовках, о колючих «ежиках», о подхорунжем. Лишь о том, что побросали винтовки в яму в чужом огороде, умолчали.
— А… винтовки ваши где? — спросил Федя.
— В ревком сдали, — невозмутимо ответил Николка. — Нам и без винтовок дело нашлось.
— Мне тоже найдется? — робко спросил Федя. — Я… я тоже хочу с вами.
Николка с Ахметом даже остановились. Теперь пришел их черед оглядывать Федю. Наконец, Николка решительно тряхнул вихром.
— Пойдем! Только вот… — Николка задрал подол своей рубахи, поплевал и начал старательно оттирать сажу с Фединых щек. — Неловко так-то, прямо к командиру. Теперь ладно. Пошли!
— Стойте! Куда вы?
Заплетая красную ленточку в косу, к ним со всех ног бежала Варька.
— Воевать пошли, — за всех ответил Федя.
— И я с вами.
Николка остановился, отвел Варьку в сторону и начал тоном старшего:
— Воевать — это дело не девичье. Мужское дело. А ты иди-ка к тете Саше. Одна она с маленькими остается. Подсоблять ей надо. Иди. И нас жди. Меня… — последнее слово Николка проговорил еле слышно. Шепотком. Но Варька поняла, потупилась, теребя косу. Николка повернул ее за плечи и шутя подтолкнул в спину.
А к Александре Максимовне спешил старый коновозчик:
— Живы?! А я-то извелся! Почему я не прибыл за вами? Нас вместе с Воронком арестовали в тот день. И со всеми коновозчиками за кормом послали для ихних коней. Под конвоем. Да наши отбили…
* * *
…Город походил на большой пчелиный улей во время облета. Стар и мал высыпали на улицы, по которым двигалась Красная Армия. Шли конные и пешие. Проносились тачанки с пулеметами. Колыхались пробитые пулями, выгоревшие от солнца и непогод знамена.
Из рабочих домиков бежали женщины с кружками холодного кваса, а кто и с кринкой молока.
— Охолоньтесь, дорогие, умаялись поди, — угощали они.
Красноармейцы на ходу пили, передавая друг другу кружки и кринки.
— Спасибо, хозяюшки, как нельзя кстати, — благодарили они, возвращая пустую посуду.
Навстречу войску вспыхивали алые флаги над воротами завода, над домами, словно весь город вдруг расцвел красными маками, которым вечно цвесть, не увядая.
Где-то на другой улице гремела торжественная музыка.
— Вот бы папа увидел! — проговорил Федя и вздохнул.
— Урра-а! — разносилось по всем улицам и переулкам.
…А над зубчатым горизонтом медленно выплывало солнце, тоже алое и яркое. Начинался новый день, ясный, ласковый. Самый счастливый день для жителей рабочих поселков освобожденного города.
