вперед, срезая целые охапки тростника. Это походило на битву, когда один человек хочет одолеть целое войско. Но нам Сикиди не была воительницей. Единственно, о чем она думала всегда, так это о том, чтобы достойно прожить свою жизнь и чтобы было чем накормить ребятишек. Эта истинная африканка относилась к той породе людей, возраст которых не определишь с первого взгляда, потому что они не поддаются преждевременной старости, а если стареют, то очень медленно. В свои семьдесят лет нам Сикиди двигалась так уверенно среди тростниковых зарослей и так ловко работала серпом, словно ей было не больше сорока лет.
Айао и Анату шли следом за ней, шлепая по грязи, от которой исходил странный запах — болотное зловоние, смешанное с терпким ароматом свежесрезанного тростника. Дети, счастливые тем, что могут помочь бабушке, охапками подбирали тростник и бежали раскладывать его на сухую, полегшую траву, залитую жаркими потоками солнца. Также бегом они возвращались обратно и несли новые охапки длинных, выше их собственного роста, стеблей.
Айао, торопясь сделать больше, чем его подружка, быстро бросал на землю свой тростник, нежный и блестящий, тонкий и хрупкий, как хрусталь, и бежал за новой порцией. Тем временем Анату не спеша, поставив стоймя свою охапку, поправляла все тростинки так, чтобы они сходились головками кверху. Затем, разделив на части, она зажимала их в кулаке, приподнимала и, ловко перевернув, раскладывала веером на сухой траве. Только после этого она возвращалась на болото. Девочка принесла всего три охапки, а Айао уже бежал за пятой.
Айао не мог не заметить, что Анату гораздо аккуратнее его раскладывала тростник.
— Зачем ты кладешь его так? — спросил он.
— Чтобы он скорее просох.
— А почему ты мне не сказала об этом раньше?
— Потому что ты, видно, очень торопишься.
— Ты хочешь сказать, что я стараюсь сделать больше, чем ты?
— Да нет. Просто я никогда не тороплюсь. Нам Сикиди всегда твердит мне, что все надо делать хорошо.
— А как это у тебя получается, что тростник ложится такими кругами?
— Очень просто. Я сейчас тебе покажу, как меня учила нам Сикиди.
Анату, с самым серьезным видом, неторопливо, показала, как надо класть тростник веером, чтобы головки его оказались в центре и лежали, почти касаясь друг друга. Айао слушал и внимательно следил за ней. Но когда он взялся за работу сам, то у него ничего не получилось: он упал, а весь тростник разлетелся в разные стороны.
Анату сначала растерялась. На минуту ей стало жалко своего друга: у него был такой несчастный вид, совсем как у побитой собачонки. Но тут же ей стало смешно, и она громко расхохоталась.
— Какой ты смешной! Весь в траве и тростнике, совсем как глиняный божок! — давясь от смеха, проговорила Анату, у которой и в мыслях не было обидеть своего приятеля.
Айао вовсе и не собирался обижаться. Но смех Анату, которая прыгала вокруг него, хлопая в ладоши, вывел его из себя. Разозлившись, он вскочил на ноги и плюнул в лицо своей подружке.
Та, не раздумывая, ответила ему тем же.
— Вредный!
— Противная!
— Я вот скажу бабушке!
— А я скажу маме, что ты привела меня сюда, чтобы поиздеваться надо мной!
— Врун!
— Я тебя не люблю больше. Я иду домой! — сказал Айао и впрямь намереваясь уйти.
— Нам Сикиди, Айао уходит! — закричала Анату.
— Потому что вы поссорились. Я же слышала, — ответила, улыбаясь, нам Сикиди.
Ладонью она смахнула с морщинистого лба стекавший из-под платка пот.
— Это Анату начала первая.
— Вовсе нет! Я просто засмеялась, когда он упал, а он взял и плюнул мне в лицо.
— Ах безобразник! — сказала нам Сикиди насмешливо.
— А она мне тоже плюнула в лицо! — заспорил Айао.
— Ну, значит, вы квиты. Око за око, зуб за зуб. Мне это совсем не нравится. Так хорошие дети не поступают. Ну, а теперь хватит, за работу! И чтобы я больше не слышала об этом! Договорились? — строго спросила нам Сикиди.
— Договорились, — ответили ребятишки.
— Пожмите друг другу руки и оставайтесь навсегда друзьями, хорошо?
— Хорошо, нам Сикиди! — хором ответили дети, берясь за руки.
— А мы вовсе и не поссорились, — сказал Айао.
— Ну и прекрасно!
И они снова принялись за работу. Минутная вспышка погасла, и дети успокоились. Айао больше не бросал как попало свои охапки. То и дело поглядывая на Анату, он раскладывал тростник старательно, словно рыбак свои сети.
Так они проработали целых два часа, переходя с места на место и погружаясь в тину по самые щиколотки. Перепачкались они в грязи как поросята. Потом, обтерев ноги сухой травой, они помыли их в оконцах чистой воды.
Во время работы нам Сикиди несколько раз останавливалась, чтобы разогнуть спину. Не выпуская из рук серпа, она стояла подбоченясь и потягиваясь, совсем как это делал Айао, когда просыпался. Глядя на нам Сикиди, казалось, что от тяжелой работы все ее старые кости сместились и теперь она выпрямлялась, чтобы они снова встали на свои места. За два с лишним часа она прерывала работу всего пять или шесть раз. Анату и Айао стали уже беспокоиться за нее. Но, отдохнув, бабушка снова становилась такой, какой ее все знали в Югуру, когда она, ловкая, крепкая, прямая, шла своей ровной походкой по деревне.
— Ой какой я молодец, что пошел сегодня вместе с вами, нам Сикиди! — сказал Айао, довольный тем, что помог Анату и ее бабушке.
— Когда я была такой же, как вы, я приходила сюда с твоей бабушкой Алайей. Детьми мы исходили здесь немало мест, но о тростнике тогда и разговору не было. Мы ходили по краю болота вместе с нашими мамами, а они срезали веточки, которыми все в Югуру чистят зубы. В те времена вся деревня занималась продажей зубочисток.
При этом воспоминании ей стало грустно, потому что теперь бабушка Алайя из-за ревматизма почти не покидала своей хижины.
Айао обрадовался, узнав, что и его бабушка в течение многих лет бродила по этим местам.
— А нам Алайя и ты — вы ссорились между собой? — спросил он.
— Ты же обещал мне забыть об этом и никогда не вспоминать. Какой ты нехороший! — вмешалась Анату.
— Да я совсем и не думал о нашей ссоре! — возразил Айао.
Бабушка Сикиди прервала их разговор, весело рассмеявшись и прикрыв рот рукой.
— О! Если
