— Спасибо, мадемуазель! Буду ждать с нетерпением.
— И билеты на концерт, когда буду выступать в этих краях!
— Спасибо!
Они уже дошли до угла коридора, когда Одри крикнула вслед:
— Месье Путифар!
Он оглянулся:
— Что?..
Она не ответила и не двинулась с места, так что он, оставив мать, повернул обратно. Когда он подошел к певице вплотную, обоих поразила разница в росте. Одри казалась сейчас совсем маленькой девочкой. Она подняла на него глаза, и он увидел, как изменилось ее лицо. Казалось, она вот-вот заплачет.
— В чем дело? — спросил Путифар.
— Дело в том… — замялась она, — дело в том, что я хотела… вы знаете… то кольцо… Я ведь за вами из-за этого и послала, но не осмелилась при вашей маме…
Он не в силах был произнести ни слова.
— Мне так стыдно… какой же я была дрянью… не понимала, до чего это ужасно… то, как я с вами поступила…
Мимо них прошла компания ее молодых товарищей.
— Одри, ты скоро? Догоняй!
— Сейчас иду!
Она подождала, чтобы они отошли подальше.
— Вы знаете, меня это давно мучит. Как бы я хотела, чтобы этого не было… того, что я сделала. Я никому-никому не рассказывала, никогда… А вы?.. О, пожалуйста, скажите хоть что-нибудь…
— Я тоже никому про это не рассказывал, — торжественно заверил он. — Никому, кроме мамы. Пусть это останется нашей тайной. У каждого ведь есть какая-то тайна, не так ли?
Она кивнула, и он добавил:
— Мне очень понравилась одна ваша песня, та, что вы пели соло под фортепьяно…
На этот раз на глаза Одри действительно навернулись слезы.
— Это про моего брата… Ему девять лет. У него такая болезнь…
— Знаю, — сказал Путифар. — Я в курсе.
Она явно удивилась. Кто-то еще окликнул ее с другого конца коридора:
— Одри! Ты идешь или как?
Несколько секунд они стояли молча. Она заговорила первой:
— Насчет кольца… мне хотелось бы… Ох, я ведь ничего не могу сделать, чтобы исправить… но если бы вы были так добры… если бы вы могли…
Слова, о которых она просила, сами сорвались с уст Путифара — он даже не решал ничего:
— Я тебя прощаю.
— Правда? — воскликнула она. — Правда прощаете?
— Правда. А теперь беги, а то твой ужин остынет.
Задним числом он осознал, что обратился к ней на «ты», как будто перед ним снова та маленькая девочка-третьеклассница.
— Спасибо. Можно вас поцеловать?
Он наклонился как можно ниже, и она расцеловала его в обе щеки.
— Я вас никогда не забуду, месье Путифар. Вы были хорошим учителем, и вообще вы классный!
Она скрылась в гримерке, а Путифар поспешил к ожидавшей его матери, которая начинала проявлять нетерпение.
— Ну, и зачем она тебя звала, Робер?
— Чтобы поцеловать, ты же видела!
— Долго же она к этому подбиралась!
— А как же, мама. Меня поцеловать — это еще заслужить надо…
Они уже дошли до парковки, как вдруг она остановилась как вкопанная.
— Робер, ну мы и дураки!
— А что такое?
— Автограф-то не попросили!
Эпилог
На обратном пути желтая малолитражка рассекала ночь, пристроившись в крайнем правом ряду. Небо было чистое, полное звезд. Робер Путифар вел машину, и было ему хорошо. Ему казалось, что горечь и озлобленность ушли навсегда, что отныне он в ладу с самим собой и со всем миром.
— Спишь, мама?
Голова старушки покоилась на его плече, глаза были закрыты.
— Нет, Робер, не сплю.
— О чем ты думаешь?
— Я думаю о твоем бедном отце. Он все говорил — вот выйду на пенсию, отправимся путешествовать, поедем куда-нибудь… И вот отправился… без меня.
— А давай теперь мы с тобой отправимся путешествовать?
— Почему бы и нет? «Не стой на месте…» Правильно она пела, эта девочка… «Сиднем не сиди, вставай и иди…»
— «Погляди, как мир хорош…» — подхватил Путифар, и они вдвоем пропели от начала до конца песню Одри, которую, оказывается, запомнили наизусть.
— А куда бы ты хотела поехать? — спросил он.
— Не знаю. Может, в Перигор…
— Полюбоваться видами?
— Ну да. И отведать паштета из гусиной печенки…
На следующий день Робер Путифар проснулся чуть свет. Мать еще спала. В пижаме он прошел в кабинет, достал из ящика стола «тетрадь мщения», порвал ее и бросил в мусорную корзину. Потом влез на табурет и снял с полки папку с классными фотографиями. Устроился в удобном кресле за письменным
