— Ну чего вы её дёргаете?! Утку никогда не видели? Ей же больно...
— И последнее слово, сказанное Серёжей случайно, тяжело входит в них. Сразу притихшие, нахмуренные, они видят красные пятна на ослепительно белом брюшке, бессильно опущенное крыло и капельку розовой слюны на самом конце слегка загнутого клюва.
— Вишь, первый-то раз он ей снизу ударил, а уж потом, когда добивал, крыло рассадил, — глухо говорит Васька и указательным пальцем осторожно гладит голову утки, затихшей на Серёжиных руках.
— Ему чего, ему не больно, — шепчет Колька Корнилов и тоже гладит утку.
И вдруг утка рванулась из Серёжиных рук, суматошно забила единственным крылом, заперебирала перепончатыми лапками и тут же стихла, беспомощно обронив голову, и лишь белое пёрышко легко всплыло по тёплому воздуху, чтобы опуститься туда, куда ребятам никогда не дойти. И стояли они под ровным сиянием осеннего солнца, низко опустив головы и недоуменно смотря на то, что лишь мгновение назад ещё жило, теплом обдавая им руки, и что уже никогда не будет жить.
1
Ещё так темно и зябко на улице, что последние наставления бабушки Серёжа воспринимает как продолжение сна и засыпает в бричке мгновенно, едва коснувшись чего-то жёсткого и ребристого. Он уже спит, он в том царстве, где вечность стоит на месте, где птицы могут плавать, а рыбы — летать, а бабушка всё ещё говорит ему о двух мешках лука, о деньгах и хулиганах. И Серёжа, сонный Серёжа, никак не может взять в толк, почему деньги и хулиганы рядом, зато он чувствует, как бабушка укрывает его полушубком, что-то мягкое протискивает под тяжёлую голову, и засыпает окончательно. И как-то странно спится ему. Он слышит, как раскачивается бричка, о чём-то говорят бабка Аксинья с тёткой Клашей, как поскрипывает сухой втулкой заднее колесо, и в то же время он далеко во сне. Пронзительно-зелёное поле, какой бывает разве лишь отава [5] в дождливый и тёплый октябрь, иоле огромное, ему нет конца и края, и оно полого поднимается вверх. Серёжа стоит у самого начала этого странно-зелёного ноля, среди которого нет ни одной жёлтой, белой или любой другой былинки, как нет на этом поле и цветов. Ему надо пройти через поле, но он почему-то медлит, в нерешительности топчется у самой его границы, не в силах зашагнуть на ядовито-сочную зелень...
Когда Серёжа просыпается — уже светает, уже хорошо различимы силуэты бабки Аксиньи и тётки Клаши, сидящих в передке равномерно покачивающейся брички. Сам Серёжа лежит на мешках с репчатым луком, который они везут в Малышевку продавать. Но деревья по обочинам дороги всё ещё темны и одиноки, и потому Серёжа вновь закрывает глаза, хотя заснуть уже не может, а лишь сладко живёт в лёгком полузабытьи.
Поздняя осень. Уныло выглядят рыжие луга и хмурые, словно бы съёжившиеся от ночных заморозков, деревья. Поубавилось в лесу семян и ягод. Правда, кое-где ещё горят на солнце кисточки лимонника, краснеют подсохшие, сморщенные ягоды калины и шиповника да на бархате лоснятся кисти чёрных ягод. Изредка с вершин громадных кедров падают червонно-золотые шишки. И хотя днём ещё пригревает солнце, сейчас, перед его восходом, довольно прохладно, и Серёжа старательно кутается в полушубок.
Но вот словно бы шорох пронёсся по лесу, осторожно взлохматил пушистые вершины ёлок, которые постепенно выделяются на фоне светлеющего неба, а вскоре расцвечиваются красными, тревожными бликами. Серёжа скашивает глаза и успевает увидеть, как прямо между высоких рогов быка Адмирала поднимается багровое светило — огромный кипящий круг над чёрной полоской земли. Этот круг притягивает, всасывает в себя взгляд, так что Серёже даже мигнуть боязно, и он смотрит без устали на то, как наливается теплом и светом и тяжелеет солнце, всё выше воспаряя над лугами и лесом. Со стороны восхода потянул свежий ветерок, но тут же и обмер — день начался.
2
— А и долго же наш мужик почивает, — не оглядываясь, говорит бабка Аксинья. — Уже и день занялся, а ему ночь коротка.
— Пускай спит, — заступается тётка Клаша, — все денёчки у него ещё впереди.
— А сколько их, денёчков-то? — вздыхает бабка Аксинья. — Я вон и приглядеться не успела, а они уже позади. Что правда, чертоломить мы больно рано начинали, может потому и пожить недосуг было. Мне осьмой годок шёл, а я уже в дому и нянька, и хозяйка. Митьку меньшого из качки подхвачу — руки обламываются, а ничего,, таскала. У них-то вот всё по-другому, жизнь, как яичко, со всех сторон круглая.
— Ну-у, не скажи, — возражает тётка Клаша, морща маленький вздёрнутый нос — Это у кого как. Где пьют да ругаются, конечно, какая там жизнь — каторга. Этак завсегда было. Во все времена. Об них и разговору нет. А вот, скажем, тот же Серёжка, это какая такая круглая да сладкая жизнь у него? Без родительницы-то? И в такие лета...
— Царство ей небесное, — быстро крестится бабка Аксинья. — Какая женщина-то славная была. Учёная, уважительная.
— Не сорвись они с места, гляди, пожила бы ещё.
— Боль врача ищет,— объясняет бабка Аксинья.— Если приспичит, так и за моря-окияны понесёшься, лишь бы здоровья добыть.
Серёжа слышит и не слышит разговор старух. Он лежит на спине и смотрит, как в небе умирает последняя звезда. Она уже едва различима в просветлённом небосводе, и Серёжа скорее угадывает её след, чем видит, но он продолжает неотрывно смотреть, пока глаза от напряжения не застилаются колючими слезами. Серёжа утирается рукавом, и за это время звезда окончательно теряется в белом сиянии Дня.
— Цоб! Цобе, проклятущий! — кричит на Адмирала тётка Клаша. — Совсем обленился, паразит, ногами не хочет шевелить.
Адмирал шумно вздыхает и всё так же спокойно тащит бричку по пыльной дороге.
— А что теперь Виктору делать, с двумя? — спрашивает бабка Аксинья. — Тоже ведь не мёд...
— Не сгинет, — почему-то сердится тётка Клаша. — Обогреют...
Серёжа шумно поворачивается, сбрасывает с себя полушубок и недовольно косится на старух.
— Во, малый-то, проснулся уже, — оглядывается и строго смотрит на Серёжу тётка Клаша. — Выспался?
— Да.
— Ну и молодец, а то день-то вон какой впереди, а нам к ночи ещё и домой вернуться надо.
— Теперь уже скоро и Малышевка, — говорит бабка Аксинья.
3
В Малышевке они долго едут кривой и ухабистой улочкой, пока наконец не выезжают к базару.
— Вот припозднились-то мы как, — сокрушается бабка Аксинья, — все крытые места уже заняты.
— Ничего, нам и открытых лотков достанет.
— А ну как дождь?
— Какой же дождь, если в небе ни облачка.
Наконец они ставят бричку в специально отведённое место, выпрягают Адмирала и, привязав к заднему колесу, дают ему сена. Бабка Аксинья спешит за весами, а тётка Клаша, наказав Серёже не отходить от брички ни на шаг, бежит занимать места.
Серёжа осматривается. Он ещё никогда не был на базаре, и всё ему здесь кажется в диковинку. Вот мужик в высоких кирзовых сапогах понёс на плечах живого барана. Баран свесил голову и спокойно смотрит на Серёжу бессмысленно-глубокими глазами. А там трое молодых парней продают зелёные штурмовки и весело смеются, когда какому-то деду штурмовка оказывается до колен. Инвалид в низенькой коляске на блестящих подшипниках продаёт блёсны. Они разложены на красной тряпице и сияют под солнцем как начищенные ордена, которые инвалид, наверное, получил бы, не оторви ему ноги в первом же бою. Низко опустив голову, так что над широкими плечами топорщился лишь стриженный под полубокс затылок, он смотрит на свои блёсны, изредка перебирая их короткими круглыми пальцами.
Продают бороны и пилы, топоры, фуганки, стамески, топорища, совковые лопаты, замки, навесы, колёса к повозкам, тулуп, корни лимонника, дробь, лыжи, ружья, лески, крючки и ещё столько, что перечислить невозможно. Отдельным рядом торгуют картошку. А ещё есть ряды мясные, рыбные, молочные, овощные.
«Кому же можно продать такую прорву всего? — думает Серёжа. — Где столько покупателей взять?»
А покупатели находятся, их можно сразу узнать по городской одежде и торопливой походке. Один из них, покупателей, подошёл и к Серёже. Маленький, щуплый, суетливый, он хлопнул Адмирала по спине, заглянул в бричку и строго спросил Серёжу:
— Чем торговать собираетесь?
И Серёжа сразу же вспомнил бабушкины наставления насчёт хулиганов и прочих нечистых на руку людей. Он беспомощно оглянулся на весовую и срывающимся голосом ответил:
— Луком.
— А почём? — не отставал маленький человек, вспрыгивая на колесо и щупая мешки.
— Не знаю.
— Как же ты торговать собираешься? — удивился суетливый покупатель, шмыгая глазами по Серёже.— Как, если ты даже цены не знаешь? А может быть, я весь товар оптом скуплю, если цена хорошая... Ты с кем приехал?
