— Завтра девочку нужно записать в школу.
Йожеф Рошта запротестовал: пусть научится сначала говорить по-венгерски. В крайнем случае, пропустит год, а будущей осенью сядет за парту. Но сестра оборвала его:
— Не умничай, Йожи! В школе она в два счета выучит язык, да и во всем разберется. Штраф-то из чего ты платить будешь, скажи-ка? Ведь тебя оштрафуют, если не пустишь дочку в школу!
Вот именно — из чего платить? Они ведь и так живут на счет Вильмы. Не может же он свалить на нее еще одну лишнюю заботу… Правда, похоже, что скоро он устроится. Дюла Дэржи хочет добиться, чтобы он попал в Комло, — говорит, что у них там большая нужда в шахтерах и вообще преданных людях. Всё они обсудили с Вильмой; сестра и тут высказалась со своей обычной решительностью:
— Девочка здесь останется, со мной. По крайней мере, до конца учебного года. Тебе ведь еще осмотреться надо — неизвестно, как там устроишься, получишь ли сразу квартиру. Куда сейчас ребенка везти? Что ты там будешь с ней делать? Чтобы ребенок слонялся день-деньской по улицам, и языка-то еще не зная! Ну, а осенью договоритесь с нею и решите, где ей учиться дальше — здесь или в Комло.
Йожеф Рошта понимал, что сестра права, был благодарен за ее сердечность и все-таки возражал. Как скажет он Жанетте, что скоро им придется расстаться? Нет-нет, уж лучше он уедет обратно или возьмется за любую работу здесь, в Будапеште, но не решится сказать дочери… Вильма ужасно рассердилась:
— Не смей дурить, Йожи! Ты ведь знаешь: спорить с Вильмой опасно! Дочка у тебя совсем уже большая, да и умишка у нее хватит. Иди погуляй с нею немного и хорошенько поговори обо всем. Раз уж ты привез ее сюда, я не допущу, чтобы она совсем разболталась без женской заботы… Ну, идите, идите же, она еще почти не видела города.
И они пошли. Вечер был чудесный, и они провели вместе безмятежно счастливые часы. «Хорошенько поговорите»! Но как Вильма это себе представляла? Так вот, сразу ошеломить подобным сообщением весело болтающего ребенка! Ведь это убьет Жанетту! Они на автобусе проехали по улице Ракоци, затем пешком прогулялись по улице Шандора Петефи и купили Жанетте крохотную красную шапочку. Девочка любовалась собой перед каждой витриной, так забавно и лихо сдвинув шапчонку, что прохожие с улыбкой оглядывались на них. Видно было, что Жанетта счастлива покупкой, и все же она сказала:
— А какие изумительные витрины мы видели с бабушкой в Париже! Сплошь шелка и драгоценности… Нет, и рассказать невозможно, сколько там всего!
— Конечно, — отозвался Йожеф Рошта, — но все это не для нас. Здесь нет таких драгоценностей. Но то, что есть, доступно всем. Все, что ты видишь в витрине, каждый может купить на свою зарплату — вот о чем подумай, маленькая моя!
Жанетта вздернула плечи и ничего не ответила. На берегу Дуная она, притихнув, залюбовалась рекой, а на Цепном мосту уже беспрерывно вертела головой, глядя то в одну, то в другую сторону. Потом, облокотившись на перила, она словно зачарованная смотрела на реку, медленно катившую свои темные волны, на Будайские горы и снова — на прекрасную дугу моста. Сердце ее переполнилось восторгом, но вслух она сказала холодно:
— На Сене мостов гораздо больше…
Йожеф Рошта горячо стал объяснять: семь лет назад ни одного моста через Дунай не осталось — в последнюю минуту фашисты их все взорвали. Ни одного целого дома не было по обоим берегам Дуная, ни одного стекла в окнах не уцелело. Заводы были взорваны, трамвайные и железнодорожные линии разрушены, по шоссе ни пройти ни проехать… А сейчас!.. В стране никогда еще не видели такого размаха в строительстве, везде кипит созидательная работа — и в Комло тоже, куда собирается ехать он сам… Йожеф не договорил.
Ни в коем случае нельзя было сказать об этом и в закусочной на площади Кристины, где они выпили по стаканчику пива с солеными рогульками, и еще менее, когда, взявшись за руки и размахивая ими, они брели вверх по какой-то улице, круто поднимавшейся в гору, и вместе напевали детскую французскую песенку:
В Авиньоне на мосту Хороводы водят…
У Йожефа уже отяжелели ноги, он совсем запыхался, но Жанетта во что бы то ни стало хотела посмотреть крепость и большой белый памятник на вершине горы, и они все шли и шли вверх. Между кустами белел тонкий снежный покров. Мороз щипал лицо, у Жанетты покраснели нос и уши, которых не прикрывала забавная новая шапочка. Над городом распростерлось хмурое серое небо, один за другим загорались фонари. Спускаясь с горы, Йожеф Рошта чуть не на руках нес усталую, но счастливую Жанетту… Нет, не мог он при таких обстоятельствах сказать ей про это, конечно не мог! И Вильма должна понять его…
И вот теперь серым зимним утром они шли в школу, и на сердце у обоих было так тяжело, словно они шли на похороны кого-то близкого. На рассвете, в половине шестого, Вильма отправилась на фабрику, успев до ухода застелить кровать, перемыть посуду и развести огонь в камине. Жанетта, с бледным, помертвевшим лицом великомученицы, не дожидаясь особого приглашения, подмела полы, убрала свою и отцовскую постели, вычистила и надела купленные в Париже темно-синее платье и пальто с золотыми пуговицами.
— Пойдем, — сказала она упавшим голосом.
Йожефу Рошта хотелось сбросить гнет этого траурного настроения, и он шел по улице Текели, как будто просто отправился на прогулку и торопиться ему некуда. Он останавливался перед каждой витриной и все развлекал разговорами Жанетту. Но Жанетта отвечала лишь коротким «угу», рассматривая отражавшуюся в стеклах витрин собственную печальную фигуру. Рядом с ними останавливались и другие прохожие, разглядывали выставленные за стеклом товары, с ярлычками цен, и странно — Жанетта понимала отдельные слова, короткие фразы. Ей казалось, что иные из них она слышала в далеком-далеком детстве, и вот они выплывали теперь откуда-то
