Лидия Некрасова - День рождения

— Нет, — сказала она, — я никогда не смогу расстаться с этими часами. Это часы нашего папы. Память о нем. Такое счастье, что они не испортились, когда меня… — Мама вздохнула и закрыла глаза.

Прошло уже много времени с тех пор, как вечером маму привезли на извозчике. А рука у мамы еще болела. Мама опять была без работы, и Мака все дни проводила с мамой.

Мака была бы совсем счастлива, оттого что мама была теперь с ней, если бы не пропал Котя-Братя. Он очень похудел за последнее время. Спина у него стала острая и хвост облез. А несколько дней тому назад он ушел куда-то и не вернулся. Мака очень без него скучала.

Она стояла у окна, то складывая, то раскладывая мокрый носовой платок. Она долго плакала, и нос у нее распух.

— Котя-Братя ушел, наверное, потому, что мы его плохо кормили. Он подумал, что я жадная, и обиделся. А у меня ведь ничего вкусного не было. Ведь правда, мама, у нас ничего не было?

Мама подошла к Маке и обняла ее.

— Нигде ему все равно лучше, чем у нас, не будет. Сейчас он нигде не найдет никакой хорошей еды.

Но Мака не успокаивалась.

— Он заблудится и забудет, где мы живем.

Мака смотрела на темную улицу заплаканными глазами и представляла себе, как ходит между чужими домами бедный, усталый и голодный Котя-Братя. Как он ходит и плачет, потому что не знает дорогу домой.

И вдруг светлая полоса мелькнула на небе. Поднялась из-за «домов, проползла до самого верха неба и опустилась опять за дома. Как будто широкий луч погладил облака. Вот еще одна такая же полоса поднялась над крышами. Вот два, вот три светлых луча скрестились над домами.

— Мама, что это? — удивилась Мака. Мама и тетя Катя переглянулись.

— Это прожектор, — сказала спокойно мама. — Он освещает небо. Он ищет кого-нибудь.

— Я знаю! — сказала радостно Мака. — Я знаю, этот прожектор ищет на крышах Котю-Братю.

— Ну конечно, — засмеялась мама, и Мака легла спать спокойно, потому что такой светлый прожектор должен был найти Котю-Братю.

Теперь каждую ночь лучи прожекторов освещали верхушки зданий, скрещивались над куполом Исаакиевского собора, прокалывали осенние облака. Медленно, как будто щупая небо, как будто шаря в облаках, кто-то водил по небу светлым пальцем. Прожектор, как теперь уже знала Мака, конечно, искал не Котю-Братю. Прожекторы искали в облаках немецкий аэроплан, который мог теперь прилететь каждую ночь. Война придвинулась уже близко к Петрограду, и столицу охраняли эти светлые беспокойные пальцы.

Каждую ночь люди с тревогой ждали немецкий аэроплан, каждый день ожидали, что случится что-нибудь страшное.

По улице ходили перепуганные люди и часто смотрели вверх. Мака, проходя по улицам, держась за мамину руку, тоже задирала голову и смотрела на небо. Ничего не было видно. Только серенькое-серенькое, низкое небо. Иногда моросил мелкий дождик.

— Ригу сдали. Слышали? — спросил маму знакомый высокий дядя. Он нахмурился и спрятал голову в воротник.

— Слышала, — мама кивнула головой.

— Теперь немцы двинутся на Петроград, — сказал дядя.

— Вы знаете, все время ждем, что на Петроград прилетит немецкий цеппелин… Ведь на другие города, английские и французские, он уже бросал бомбы. Вот прилетит и к нам. Раз Ригу они взяли, теперь до Петрограда совсем близко. Все уезжают. Мы тоже собираемся. Только теперь очень трудно выехать. Суета, толкотня… Вы не уедете? — дядя заглянул маме прямо в глаза. — Лучше уезжайте. Ведь царские вояки не смогут защитить Петроград…

Но мама покачала головой.

— Я не могу уехать. Я без работы. У меня совсем нет денег.

Дядя приподнял шапку, поклонился и ушел, пожимая плечами.

А Мака смотрела в серое небо, и ей казалось, что из каждого облака, из-за каждого дома может появиться немецкий аэроплан. Очень большой, очень страшный, потому что даже взрослые люди его боялись.

Но в небе было пусто и тихо. Только плыли рваные серые облака и пролетали желтые листья, сорванные ветром в Таврическом саду. Ветер носил листья по воздуху. Ветер большой метлой загонял их в углы. Ветер вешал листья на решетки, на заборы, куда попало.

Холодный осенний ветер дул прямо с Невы.

Тетя Катя где-то достала кусок мяса и позвала маму и Маку в гости, на обед. Она приготовила настоящий обед. На столе дымился суп с веселыми кружочками жира с сушеными овощами, а на второе были котлеты. Котлеты, вкус которых все забыли за последний год.

Быстро, обжигаясь, проглотили суп, и тетя Катя поставила на стол сковородку, с дымящимися котлетками. Они шипели и приплясывали на сковороде. Котлеты, сочные, с хрустящей корочкой. Неважно, что жарились они на последних капельках постного масла, которое тетя Катя выкапала из всех старых бутылок. Неважно, что есть их было нужно без ничего, только с хлебом. Неважно, что они были слегка сладковатые.

Тарелки быстро опустели. Чисто вытертые хлебом, они блестели на столе.

— Как же вам удалось достать мяса? — улыбаясь, спросила мама.

— Хороши котлетки? — похвасталась тетя Катя. — Ну, дорогие мои, это конина. Кто выдумал, что нельзя есть конину?

— А почему? — удивилась Мака. — Очень вкусные котлетки. Телятина — мясо теленка, баранина — мясо барана. Конина — мясо коня. Чем же конь хуже других? Он тоже бегает на четырех ногах и тоже называется домашним животным.

Придя домой, Мака рассказала мишке Танюше и Тамаре:

— А мы в гостях сегодня ели лошадские котлеты. Из лошадки. Если вы очень хотите есть, мы попросим у Кузьмы одну ножку и зажарим ее. Кузьма как-нибудь проживет и на двух ногах.

Но Кузьма заупрямился и не дал свою ногу. Ему нужны были хотя бы три ноги.

Мака с сожалением смотрела на Кузьму и думала:

И вдруг оказалось, что обязательно нужно что-нибудь придумать дальше.

Мака хлопнула руками по коленкам и затрещала как сорока:

Как будто что-то лопнуло у Маки внутри, и слова вылезали наружу одно за другим, быстро, только запоминай.

Слезливый октябрь заглядывал в комнату. По улице, по черным лужам бежали люди. Сегодня дождь шел смешанный со снегом, и на тротуарах стояла жидкая холодная грязь.

Снег был снегом, только пока он кружился в воздухе. Прикасаясь к людям, к мостовым, к фонарям, к тротуарам, он превращался в грязную воду. Был конец октября, а из водосточной трубы мимо окна лились мутные потоки.

В комнате было холодно. Пустая печка напрасно разевала рот. Дров не было. Тетя Катя сидела за швейной машинкой. Изо рта у нее шел пар. А Маке и Павлику было жарко и весело.

Громко топая ногами, Мака скакала по квадратикам пола и распевала:

За ней прыгал Павлик и старался подпевать. Маке было весело, и поэтому слова кружились вокруг нее звонкие и веселые.

Одно слово цеплялось за другое, откуда-то прибегали другие, похожие слова, из слов получалась песня, которую можно было петь, с которой можно было прыгать. Эта песенка выстроилась из слов, так же как из кубиков строился домик.

Два раза подпрыгнуть на правой ноге. Два раза — на левой. А потом затопать обеими ногами.

— Откуда ты взяла это? — спросила тетя Катя, когда Мака и Павлик, Пыхтя и сверкая глазами, проскакали мимо нее.

Мака остановилась. Задумалась. И Павлик чуть не налетел на нее. Мака тряхнула головой.

— Откуда взяла? Не знаю. Оно само взялось. Чтобы стало тепло… А мы ведь, правда, сидим дома, и дождь идет… И сегодня и вчера…

И Мака, задрав голову, понеслась дальше.

Ах, если бы комната была побольше! Чтобы можно было, не сворачивая в сторону, не налетая на стол, вот так скакать и скакать, далеко, далеко. По длинной ровной дороге.