IX
Через два месяца Сонцев был сослан в Углич и рад был, что отделался так дешево. Вскоре после этого он стал хлопотать, чтобы семейству его дозволили тоже соединиться с ним.
В октябре месяце, по первому зимнему пути, приехала и Сонцева с детьми и семья была отчасти счастлива тем, что все были вместе, все живы и здоровы. Богатый родственник Сонцева обещал помогать ему и давать средства к жизни. Однако, часто Сонцевы, беседуя с новыми знакомыми и приятелями, такими же ссыльными и опальными, как и они, мечтали, надеялись и желали друг другу поскорее счастливой перемены в судьбе.
— Вед не может же веки-вечные продолжаться царствование больной Императрицы. Не может же вечно властвовать кровопийца курляндец. Бог даст, все скоро переменится к лучшему.
В Угличе, конечно, все скоро узнали, как и за что был сослан Сонцев, но о злодее и доносчике никто никогда не говорил. Только раз и случилось, что Ксаня пригорюнилась и, вздохнув, спросила вдруг:
— Где-то теперь Волчок?
Сонцев ничего не отвечал, а мать обратилась ко всем трем детям и строго сказала им:
— Не поминайте никогда про эту собаку, чтобы я не слыхала и имени Волчка. И ты, Ксаня, не смей поминать про злого Волчка… Хоть он и не совсем виноват… А все-таки несчастие наше от него приключилось!
Весть из столицы, которая вскоре достигла Углича, была громкая, но далеко не радостная. Узнали вдруг, что царица умерла, но царство Бирона не кончилось, а напротив будто началось… Он стал как бы настоящим русским императором и только назвался иначе: принял титул регента Русской империи. Сотни людей опальных и ссыльных по разным русским городам, возликовавшие было при известии о смерти Императрицы Анны, повесили головы, когда узнали, что на престол вступил шестимесячный младенец Иоанн, а государством правил тот же ненавистный изверг, герцог Бирон. Стало-быть, он будет гнать, ссылать и казнить всех истинных россиян еще лет двадцать, до совершеннолетия Иоанна.
Затем вскоре пришла в Углич новая весть, поразившая всех и не мало обрадовавшая многих. Сосланный и вновь прибывший в Углич немец привез известие, что сам пресловутый герцог поехал в ссылку в Пелым, то-есть в глубь Сибири. Хотя пользы прямой для опальных и ссыльных не могло быть от падения изувера-временщика, тем не менее многие, в том числе и Сонцевы, радовались, что Миних погубил Бирона.
— Наконец-то немцы друг дружку поедают и этого кровопийцу Господь наказал за грехи! — говорил Сонцев.
Но вскоре после падения всесильного временщика случилось вновь нечто иное, уже изменившее судьбы России окончательно и надолго. Русские одолели немцев!
Над Русью взошло новое красное солнышко: вступила на престол русская цесаревна Елизавета. И во всяком городе, где было много опальных и ссыльных, шло особенное ликование. И чем более было этих ссыльных, тем более ликовал город и тем более трусили и поджимали хвосты местные немцы.
При известии о вступлении на престол Елизаветы, Сонцева тотчас же написала несколько писем своим прежним приятелям в столице и, между прочим, к Теплову, который должен был быть теперь более или менее в силе, как опальный при Бироне. Письма в то время путешествовали не скоро. Сонцевы только через месяца три узнали, что обещают похлопотать о них… Но прошло еще три месяца и, кроме обещания, не было ничего!
X
Между тем в Петербурге, действительно, многое и многое переменилось с царствованием Елизаветы Петровны. Чуть не ежедневно судили и высылали в ссылку или на родину всех тех, кто был близок прежним двум правительствам.
В первые же месяцы по вступлении Елизаветы на престол, она сама, ее министры и все присутственные места были можно сказать завалены просьбами о прощениях. Оказывалось, что сосланных такое количество, что приходится чиновникам хоть все дела бросить, самые важные, а только разбирать жалобы на Бирона, да читать прошения о помиловании и возвращении из ссылки.
Сначала взялись было горячо за это… А потом стали затягивать все больше, да больше, и все говорили:
— Хорошо… Погодите…
Вскоре и самой Императрице надоело все принимать или получать с почты прошения о помиловании. И вдруг, однажды, было совсем запрещено обращаться и наскучивать Государыне с такими просьбами. В это именно время друзья Сонцева стали было хлопотать о нем и тоже получили в ответ: — Хорошо… подождите…
Так прошло шесть месяцев, а затем и целый год…
Друзья Сонцевых все хлопотали, но узнали вдруг, что Государыня приказала произвести строжайшее следствие над чиновниками, которым было поручено рассматривать жалобы и прошения ссыльных. Оказалось, что некоторых лиц, действительно виновных в разных преступлениях, сделали невинными жертвами Бирона и простили.
Таким образом, дело прощения невинно пострадавших затормозилось вследствие недобросовестности некоторых правителей.
Нескольких лиц, которые решились подать прошения о помиловании родственников самой Государыне, отдали под суд за дерзость.
Между тем, в одном маленьком домике в переулке, на краю столицы, жил один небогатый старичок-чиновник, у которого из ума не выходило ссыльное семейство Сонцевых. Старик жид один-одинешенек с другом — собакой. Разумеется, это были Карпушин и пудель-доносчик Волчок.
Карпушин то же хлопотал не мало, но ничего не мог сделать. И ему отвечали целый год:
— Хорошо… Погодите.
Волчок, напротив, немного погоревав, как-будто утешился, как-будто забыл своих прежних друзей. Если люди, существа разумные, забывчивы, так собаке это, конечно, еще простительнее. Волчок был веселее, гулял с своим новым хозяином, и жизнь его была даже отчасти несколько приятнее. Старичок Карпушин, будучи одинок, постоянно беседовал только с Волчком и от зари до зари занимался с ним, выучивая его разным штукам. Умный Волчок стал теперь еще умнее и образованнее прежнего. Он уже делал такие штуки, что мог подивить собою целую столицу.
Прохлопотав и прождав год напрасно, и видя, что Сонцевы, пожалуй, и на веки останутся в ссылке, Карпушин надумался, что сделать и как горю пособить. Ежедневно с утра начал он учить Волчка все одной и той же новой штуке. Он давал Волчку в зубы разные вещи и выводил его на улицу; указав кого-нибудь из прохожих, он говорил собаке: подавай! т. е. приказывал отдать прохожему эту вещь. Разумеется Волчок долго не мог понять, чего желает старик-хозяин. Долго бился Карпушин с своим другом и даже раза два от досады поподчивал его палкой. Волчок не злился, а только жалобно завывал, как бы объясняя, что он не понимает, чего от него требуют. Наконец, однажды, Волчок вдруг понял-таки своего хозяина. Раз как то на улице Карпушин дал ему чурку в зубы, показал на проходившую в конце улицы какую то барыню и прибавил, как всегда, строго:
— Подавай!
Уже тысячный раз слышал Волчок это слово и теперь случайно, вдруг, понял своим собачьим разумом.
Он бросился стрелой к указанной фигуре, и став пред ней на задние лапы, заиграл, как всегда делал это пред Карпушиным. Барыня, чтобы отвязаться от чужой собаки, поневоле взяла чурку из зубов Волчка. В этот день до вечера старик ласкал, целовал и миловал Волчка на все лады и закормил сластями. Волчок понял, что им были довольны наконец, и понял, что нужно делать. И начали они вдвоем всякий день подавать чурки и всякие вещи прохожим и чужим, и знакомым.
