– Где ты, дитя мое? – спросила она.
– Я здесь, – прошептала я.
– Но я не чувствую, что ты здесь. Я ведь тебя не вижу, ты же понимаешь? Раскройся. Или ты боишься? А может быть, тебя подавляет твой волевой брат? Так нельзя, моя девочка.
Голос у нее был низкий, глуховатый, но удивительно молодой и сочный. Сигрид оказалась замечательным человеком, сильным и жизнелюбивым. Как только я на нее посмотрела, меня охватила такая радость, что сердце готово было вырваться из груди.
– Для меня большая честь быть приглашенной на ваш день рождения, – выдавила я наконец.
– Спасибо, дитя мое.
Лицо у нее было свежее и румяное, она очаровательно улыбнулась, и, протянув ко мне руки, стала ощупывать ими воздух – выглядело это очень драматично.
– Где же ты? Теперь ты должна мне показаться, я хочу знать, где ты и кто ты есть на самом деле.
Я бы и рада была перед ней раскрыться, но у меня ничего не получалось. Из-за этого я очень расстроилась. Если бы мы остались наедине… Но когда рядом была Каролина, а вокруг стояли все эти незнакомые люди, я тотчас замыкалась. Я глубоко вздохнула.
И тогда я вдруг почувствовала, что она нащупала и крепко сжала мои руки своими. Руки у нее были огрубевшие от работы с водой и глиной, она ведь лепила скульптуры, эти руки были костистые и худые, но теплые и полные жизни.
– Почему ты хочешь посмотреть на мои картины? Ты ведь меня не знаешь?
Тут я вновь стала самой собой и услышала свой голос:
– Мне рассказывал о них Арильд, – ответила я. – Он сказал, что вам удалось нарисовать тишину. Поэтому я хочу посмотреть на них. Я хочу узнать, как рисуют безмолвие.
– Я тебя поняла. Теперь я чувствую, что ты здесь, я смогу тебя вспомнить. Спасибо, что ты пришла.
Улыбнувшись, она кивнула и отпустила мои руки.
Мое время истекло; я встала и приготовилась уступить место следующему, но не могла оторвать глаз от этой красивой женщины.
– Ну как? – спросила Каролина, когда я приковыляла поближе к ней.
Но я была слишком ошеломлена и не могла говорить, я просто обняла ее и прижала к себе, и Каролина все поняла.
– Да, сестричка, какое чудо, что нам довелось тут побывать, – прошептала она.
За нами пришла Амалия и не спеша увела нас из цветочного зала. Теперь мы направились в мастерскую посмотреть на картины. Мне было так тяжело уходить. Немного помедлив в дверях, я оглянулась и посмотрела на возвышение, где сидела она, Сигрид Вещая, баронесса, старуха – как ее обычно называли, но все эти имена были такими невыразительными. Она была богиней. Сказочной феей. Где-то глубоко в ее душе таилась радость – радость, которой не суждено умереть никогда.
Многие подходили заранее и в ожидании стояли немного поодаль. Мне пора было идти. Я повернулась и вдруг увидела перед собой женщину, которая показалась мне знакомой. Это была та самая женщина в траурном платье, которую я встретила в поезде по дороге домой. Она еще заговорила со мной, и я решила, что это София, вдова брата Максимилиама. Она по-прежнему была в траурном платье, лицо закрывала вуаль.
Удивленные, мы стояли лицом к лицу, ожидая, что будет дальше. Я поняла, что она меня тоже узнала. Я попыталась пропустить ее, но она шагнула в ту же сторону, и мы вновь оказались лицом к лицу, по-прежнему преграждая друг другу дорогу.
– Извините, – сказала я.
– Ничего страшного, – ответила женщина.
Я узнала красивый, мелодичный голос, но лица ее не было видно за густой вуалью. Интересно, подумала я, а перед Сигрид она тоже не приподнимет вуали? Баронесса, конечно, слепа, но она все равно чувствовала, когда кто-нибудь пытался от нее что-то скрыть. Мне ужасно хотелось посмотреть на их встречу, но надо было идти.
– Извините, – снова сказала я и наконец-то разминулась с ней.
И тогда она обернулась.
– Фрекен здесь одна? Я не вижу вашего брата.
– Он тоже здесь. Просто ушел вперед.
Женщина кивнула и зашла в цветочный зал, а я побежала догонять Амалию и Каролину.
Мастерская находилась в башне, на самом верху. Комната оказалась маленькой, но и картины тоже были небольшими. Все они оказались приблизительно одного размера, но сюжеты были разными. По большей части – пейзажи, но также и интерьеры, натюрморты, портреты. Что бы ни изображалось на картинах, главным их содержанием была тишина, как и рассказывал Арильд. В чем проявлялась эта тишина, сказать не могу, но она сразу бросалась в глаза. Она не вызывала ощущения тяжкого и скорбного безмолвия – скорее это была подлинная тишина нашей жизни и природы. Сама не знаю почему, но я не чувствовала никакой связи между этими картинами и озарением, которое посетило меня в цветочном зале. Это были удивительно гармоничные рисунки, но они раскрывали только одну из сторон баронессы, важную и необыкновенную, а ведь у нее было столько разных граней, которые, может быть, нашли отражение в ее скульптурах. На них мне теперь тоже не терпелось посмотреть.
– Наверно, в следующий день рождения, – тихо сказала Амалия.
Когда мы с Каролиной остались наедине, я спросила ее, о чем она разговаривала с Сигрид.
– В основном она говорила что-то в ответ на мои слова.
– А что ты ей рассказывала?
Каролина замолчала, она подумала, затем вызывающе посмотрела на меня, спросив, не обижусь ли я, если она не станет мне об этом говорить.
– Никакой тайны здесь нет, но все же мне не хотелось бы об этом рассказывать. Понимаешь?
Конечно, я понимала.
Каролина задумчиво посмотрела на меня.
– Ты правда не обидишься?
– Правда.
Тогда она улыбнулась и сказала, что кое-что она все-таки должна мне рассказать. Она спрашивала у Сигрид, откуда та берет свою силу.
– И знаешь, что она мне ответила?
– Нет.
– Никогда не спрашивай курицу, которая несет золотые яйца, почему они золотые. Как только курица начнет об этом думать, она перестанет нести яйца.
Время бежало быстро.
Лето подходило к концу.
Каролина собиралась остаться в замке, а я остаться не могла. Уже через несколько недель я должна была поехать домой: начинались занятия в школе. Но перед отъездом я хотела кое в чем разобраться.
Мы так и не узнали, кто ходил в комнату в башне и брал блокноты Розильды. Но ведь никто не приложил никаких усилий, чтобы это выяснить. И даже Каролина.
– Да забудь ты об этом, – говорила она. – Во всяком случае тебя теперь больше никто не подозревает.
– А по-моему, все это так неприятно! Ведь на этом история не закончится. Тут надо разобраться.
– Это не наше дело. Кроме Розильды, это никого не касается.
– Неужели Розильда не понимает, что я блокноты не брала?
– Ну, конечно, понимает.
На Каролину это было не похоже. Куда подевалось ее любопытство? Я не понимала, откуда взялось это странное равнодушие. Ну как так можно – пустить все на самотек? Я стала понимать, о чем говорила Вера Торсон, когда жаловалась на то, что в замке все пытаются прикрыть и пригладить. Со своей стороны все понимают, что здесь что-то не так, но разбираться в этом не собираются.
Может быть, они считают, что они выше этого? Что они не снизойдут до такой мелочи? Не знаю. В таком случае они и Каролину этим заразили. Только я одна по-прежнему размышляла об этой пропаже.
У Каролины были другие заботы.
Ее дружба с Арильдом и Розильдой становилась все более романтичной. Я делала вид, что ничего не замечаю. Мне не хотелось, чтобы меня сочли ревнивой, и я их дружбой рисковать не хотела.
Розильда написала тогда: «Мы с Карлом словно олицетворяем мечты друг друга». А Каролина сказала, что им обеим просто хочется поиграть. Я к этому всему не имела никакого отношения. Поэтому я предпочитала держаться в стороне и появляться тогда, когда они во мне нуждались.
Таким образом, большую часть времени я была предоставлена самой себе и предавалась своим размышлениям.
Иногда я доставала фотографии, на которых были Каролина и Розильда в парке, а позади вырисовывались белые женские тени. Время от времени мне казалось, что тени перестали быть такими отчетливыми, как прежде, и это сильно меня раздражало. А может быть, я все это просто придумала? Но в следующий раз я смотрела на фотографии – и тени появлялись вновь. По крайней мере одна из них была поразительно ясной.
Я перечитывала вырезки из газет, которые прислала мне бабушка.
Да, сплошные загадки, надо побольше об этом разузнать. Вера, разумеется, выложила все, что ей было известно. Но ведь она наблюдала за происходящим не сначала. Она никогда не была знакома с матерью Арильда и Розильды, Лидией Стеншерна.
Аксель Торсон – вот кто действительно был предан их семье. Он был очень привязан к Лидии, как сказала Вера. И разумеется, он беспокоился о ее детях.
Ну конечно же, мне надо поговорить с Акселем.
Если немота Розильды не связана с телесной болезнью, значит, ее можно вылечить. Просто ей надо помочь.
