И что всё это есть одновременно — и тихая гладь воды, и та бурлящая пена, сквозь которую их несло вместе с лодкой.
* * *
А вечером Архипу всё же удалось взять в руки гитару. Эрик показал аккорды — не три, а четыре. Называл их не как Терехов — «А эм», а научно: тоника, шестая, субдоминанта, доминанта.
— Это знаменитый ход, ещё со времён Баха, — объяснил Эрик, — и сейчас половина всей попсы на нём строится…
Архип запомнил быстро; пальцы не очень гнулись, но в целом — ничего сложного. Правда, ему казалось, что это будет какое-то счастье… звук! Наконец-то свой звук!
Но это было не то, как будто… как будто ты хотел тонкое перо, а тебе выдали дешёвые фломастеры.
Эрик уже потянулся забрать гитару, показать что-то ещё, но тут Архип ошибся и взял какой-то странный аккорд. Или… или это не ошибка, а наоборот?
— Красиво, — оживился Эрик, — даже не пойму, что это; а помедленнее повтори ещё раз? Кажется, какой-то бемоль…
Гитару вскоре пришлось вернуть хозяину; Архип же отошёл к реке. В ушах звучал этот неправильный аккорд — его, его собственный. Кажется, от этого можно было бы пойти дальше; и музыка в голове крутилась на месте, повторялась снова и снова — как застрявшая строчка в стихотворении.
Нет голоса, чтобы петь; нет умения, чтобы сыграть. Но музыка — есть, бьётся внутри, как мотылёк, не может найти выход.
* * *
Вечером после ужина лежал в палатке, не хотел к костру, ставил пальцы левой на запястье правой руки, пытался запомнить «свой» аккорд. Потом всё же выполз — потащило к людям. И Терехов опять начал играть что-то хорошее, и хотелось ему подпеть, быть не снаружи, а внутри музыки — чтобы язык, нёбо, губы, зубы работали как надо; и чтобы звук шёл из живота через горло, а потом через все эти препятствия-пороги вырывался наружу чистым голосом.
Почему всегда так? Нужно сказать — и молчишь. Что это за дурацкое горло, которое не выпускает из себя звуки, музыку, слова?… Кажется — одно небольшое усилие, и ты сможешь говорить, и звук польётся — легко, свободно… но пока нет, пока преодолеть сопротивление невозможно.
И ты мычишь про себя, мычишь, гудишь, держишь в себе этот клубок из звуков, слов, переплетённых так крепко, что никак не вытащить…
* * *
…Рвануло на следующий день, когда не ждали. Архип все дни до этого боялся, думал — ну как, вот мы все такие разные, будут вечерние разговоры — неужели не зайдёт речь? И начнётся, и понятно же — мы с этими взрослыми мужиками абсолютно разные люди, из разных миров. По шуткам, по мелким оговоркам, по случайному слову уже было ясно: чужие, чужие совсем. И переругаемся, и как потом нам с ними проходить дальше весь маршрут?
Но всё было благополучно: вокруг такая тишина, и вода, и лес, и эти вечные камни. И кажется, что всё осталось в шумном городе, а тут, без интернета, без телефонов, телеграм-каналов — просто быт: греби, ставь палатку, разводи костёр, готовь ужин. Такая понятная жизнь, наполненная красотой, водой, воздухом.
Был самый спокойный день из всех, шли с опережением графика, причалили к небольшому острову на обед. Привязали лодки, особо не разгружались — только миски-ложки достать; Архип вызвался чистить картошку. Сначала хотел бросать кожуру прямо в реку; потом пожалел — вода такая чистая! Лучше в отдельную миску, а потом в костёр. А когда он с этими мисками поднялся от реки — там уже вспыхнуло, и красный Сергей орал на Терехова:
— Да что ты вообще можешь в этом понимать!
И вдруг так отчётливо стало понятно, что они — чужие и между теми — компанией взрослых мужиков — и ними, ещё только школьниками, не может быть ничего общего; а ведь Архипу ещё грести и грести вместе с этим Сергеем…
Архип бросил миски на застеленный плёнкой стол, схватил Терехова за плечо:
— Костя, пойдём скорее — дело есть.
Терехов кивнул Эрику — и они втроём пошли к берегу, дальше, дальше.
— Чего за дело? — хмуро спросил его Терехов, когда отсветы от костра скрылись за кустами.
— Да просто, — пожал плечами Архип, — не хватало ещё этих разговоров. Тебе хорошо, ты с Эриком — а мне с ним потом ещё в одной лодке…
— Вот ты всё время так, — сказал Терехов, — молчишь. А с ними надо говорить, понимаешь? Иначе — как они поймут?
— Да ничего они не поймут! — сорвался вдруг Архип. — У них уже картина мира сложилась в голове, там ничего не изменишь. Забетонировано!
— Костя даже ничего такого и не сказал, — вставил Эрик, — а этот сорвался. Понятно — им сложно менять свои представления, мыслить логически. Но архаика всегда уступает место модерну, время силы уходит…
Удивительно, что Эрик умеет находить слова, структурирует, что-то объясняет, — а Архип умеет только махать руками и краснеть.
А правда — может быть, надо говорить? Просто найти слова — и они, даже если необязательно пробьют эти бетонные стены, хотя бы перестанут тяжёлым слипшимся клубком ворочаться в голове?
— Гитара! — заорал вдруг Терехов. — Гитара плывёт!
Архип обернулся и не поверил своим глазам — точно, посередине реки виднелся знакомый синий гермомешок с зелёной заплаткой. Что это, как она могла попасть в воду?!
— Бежим за лодкой, — сказал Терехов; конечно, надо нестись обратно в лагерь, брать лодку и догонять… но вдруг не успеют? — Ты куда, псих!
Архип сбросил тапки и зашёл в воду уже по колено. Казалось — сейчас он её догонит; но идти по камням было неудобно, медленно — под ногами путалась какая-то водяная трава. Наконец
