еще сильнее. Казалось, он пробивает асфальт и земля, пропитавшись влагой, плывет под асфальтом, и мостовая рухнет сейчас. И рухнет город.
— Я у вас все равно про другое спрашивал, — сказал Вандербуль. — Такая сказка есть… Был один король, а у него был полководец. А у полководца был помощник. Король был очень знаменитый, потому что у него был полководец очень хороший. Он королю все войны выигрывал. А помощник завидовал и от зависти задумал злодейство. Король был обжора, у него от этого часто живот болел. Когда у него живот болел, у него настроение портилось и он на всех бросался. Помощник подождал, когда у короля живот заболит, и нашептал ему на ухо, что полководец готовит в войске измену. Король приказал полководца позвать и как закричит на него:
— Говори, пес-изменник ты или нет?!
— Я твой верный солдат, — сказал ему полководец ровным голосом.
— А чем докажешь?
— Даю руку на отсечение.
Король выхватил свой обоюдоострый меч и отсек полководцу руку. И ни один мускул не дрогнул у полководца на лице. Вот какой был, — Вандербуль вздохнул и даже закашлялся от восторга. — Вот я про что спрашиваю. Ему руку отсекли, а у него даже брови не шевельнулись.
Старик засмеялся.
— Красивая твоя сказка. Только, думается, она не для жизни, а так — вроде бы для картинки. Для жизни она дюже красивая.
Дождь оборвался внезапно, только отдельные капли шлепали по асфальту. На улице стало шумно и очень людно.
Осторожно ступая, вышла из ворот пестрая кошка. Голуби вылетели из-под карнизов.
— Славный был дождь, — сказал старик. — Хочешь, в кино пойдем, картину посмотрим? Все равно я сейчас свободный от дела.
— Спасибо, — пробормотал Вандербуль. — Я домой.
Он пожал старикову руку. Старик попридержал его.
— Тебе куда?
— Туда.
— Значит, нам в одну сторону.
Прохожие покупали сигареты с нервной поспешностью, будто билеты на киносеанс, который уже начался. Старик взял пачку махорочных и коробку болгарской «Фемины».
— Для угощения, — объяснил он. — Твои родители кто?
Вандербулю стало неловко.
— Обыкновенные, — прошептал Вандербуль. Он даже не знал, где работает его отец, инженер. Отец никогда не рассказывал о себе ничего такого, чем Вандербуль мог бы похвастать. Не отличался его отец ни силой, ни ростом, ни бойкостью в разговорах. Мать у него тоже была обыкновенная. Вандербуль вдруг почувствовал себя обворованным и униженным. Ему стало ясно, что жизнь обошла его, не одарив с рождения гордостью за родителей.
Мимо прошел пожилой моряк с широкой нашивкой. «Капитан, — подумал Вандербуль. — У этого есть чем гордиться». Он позавидовал капитанским детям и, не глядя на старика, соврал:
— Мой отец капитан. Его корабль налетел на старую мину у Курильских островов… Никто не спасся.
— Значит, ты моряцкой породы, — пробормотал старик. — А мамка что же? Снова замужем? Или вдовствует?
Люди врут, чтоб возвыситься. Ложь потащила Вандербуля в щемящую смуту, где каждый человек может увидеть себя хоть самим Прометеем.
— Она в больнице. Может быть, умерла…
— Вот как, — остановился старик.
Вандербуль смотрел в землю. Струйки грязной воды текли по асфальту.
— А я, старый леший, тебе рассказываю. Вот почему ты болью интересуешься.
— Я у тети живу, — сказал Вандербуль. Он еще был высоко в своей лжи и чувствовал, что придуманные страдания сжимают сердце не слабее, чем настоящие. Ему даже показалось, что великие герои тесно столпились вокруг и смотрят на него как на равного. И он поднял голову.
За деревьями, за черными крышами торчали антенны и клювастые краны. По Межевому каналу буксир тащил баржу. Пахло корюшкой, будто свежими разрезанными огурцами.
— Я домой, — сказал Вандербуль.
На просмоленных досках дрожала радуга. Автобусы разрывали ее, но она снова соединялась.
Старик проводил Вандербуля до самых ворот.
Дворник Людмила Тарасовна подметала асфальт.
— Что с ним? — спросила она. — Может, его машиной задело?
Старик угостил ее сигаретами — распечатал коробку «Фемины».
— Напрасно так думаете. Кто же ж такого хлопца заденет. Славный хлопец. И вы тоже славная женщина.
Старик попрощался с Вандербулем. И когда он ушел, Вандербуль почувствовал, что остался один на всем свете.
Генька распахнул дверь и весь засверкал, потащил Вандербуля по темному коридору.
— Хочешь, я тебе электрический граммофон заведу? — сказал Генька в комнате. — Серьезная музыка успокаивает нервы.
Вандербуль посмотрел на него пустыми глазами.
— Не нужно. Меня из больницы прогнали.
Генька остановился с пластинкой в руке.
— Жалко.
Генька все знал про боль. И никто не видел, Как Генька плачет.
Сейчас Генька стоял перед Вандербулем, рассматривал граммофонную пластинку, словно она разбилась. Вандербуль тоже смотрел на эту пластинку, переминался с ноги на ногу. Генька вытер пластинку рукавом, поставил ее в проигрыватель. В динамике заорали трубы, заверещали скрипки, рояль сыпал звуки, словно падала из шкафа посуда. Музыка была очень громкая, очень победная.
— Что делать? — спросил Генька тихо.
Вандербуль уже знал — нужно сделать такое, чтобы люди пооткрывали рты от восхищения и чтобы смотрели на тебя, как на чудо.
— Позовем ребят, — сказал Вандербуль.
Пришли Лешка-Хвальба, Шурик-Простокваша, девчонка Люциндра.
Сидели на кухне.
— Я опущу руку в кипящую воду, — сказал Вандербуль. — Кто будет считать до пяти?
У Лешки обвисли уши. Люциндра вцепилась пальцами в табурет. Шурик проглотил слюну.
— Ты опустишь?
— Я.
Шурик забормотал быстро-быстро.
— Давай лучше завтра. Завтра суббота.
Генька, ни на кого не глядя, зажег газ. Поставил на огонь кастрюлю с водой.
Шурик икнул. Люциндра и Генька переглянулись и побледнели.
— Нетушки, — прошептала Люциндра. И спрятала под табурет исцарапанные лодыжки.
Огонь под кастрюлей был похож на голубую ромашку. На дрожащих ее концах цвет переходил в малиновый с мгновенными ярко-красными искрами.
Вандербуль пытался представить себе героев, с улыбкой идущих на казнь. Великие герои окаменели, как памятники, занесенные снегом.
Донышко и стены кастрюли обросли пузырями. Мелкие, блестящие пузыри налипли на алюминий, словно вылезли из всех его металлических пор. Несколько пузырьков оторвалось, полетело кверху и растворилось, не дойдя до поверхности. Потом вдруг все пузыри дрогнули, стремительно ринулись вверх. На самом дне вода уплотнилась, заблестела серым свинцовым блеском, поднялась мягким ударом и закрутилась, сотрясая кастрюлю.
— Ты кого-нибудь ругай на чем свет стоит, — научил его Генька. — Тогда не так больно.
В кухне было тихо и очень безмолвно. Только клокотала вода, беспощадно горячая.
— Закипела, — прошептал Шурик.
Лешка сказал, отступая от стены:
— Ну, давай.
Люциндра громко икнула, захлопнула рот дрожащей ладонью.
«Кого бы ругать, — подумал про себя Вандербуль. — Может быть, генерала Франко? Франко дурак. Фашист! Ну да, дурак, подлец и мерзавец!» Перед ним всплывала фигурка, похожая на котенка в пилотке. Лохматенькое существо
