— Все ясно… Смена вех.
— Именно так. Смена исторических вех. Царизм уничтожен, и теперь на его обломках мы создаем трудовую республику. Нужно готовить молодое поколение борцов.
Митя Азаров стоял у окна и слушал, изредка переглядываясь с комсомольцами, потом подсел к столу и сказал, обращаясь к Полю:
— Послушай, ты всюду говоришь, что политикой не занимаешься, а ведь то, что ты предлагаешь сейчас, — политика, и очень хитрая.
— Вот уж не знал, что роман Даниеля Дефо «Робинзон Крузо» — политика! — поддел Поль. — А я, дурак, читал этот роман, и миллионы детей во всем мире читают…
— Я говорю о том, что ты берешь себе должность Робинзона, а роль его слуги Пятницы уступаешь комсомолу. Хочешь, чтобы мы были у тебя в подчинении?
— Почему? — благородно возмутился Поль. — Наоборот, он будет контролировать наши действия… Словом, я не навязываюсь. И пришел как честный советский гражданин с предложением своих услуг. Дело ваше — послушаться моего совета или нет. Но согласитесь, что нынешняя система воспитания заключает в себе серьезную ошибку. Вы вовлекаете детей в водоворот политики с ее нездоровыми страстями, они непонятны и чужды детям. Надо строить воспитание на длительной игре.
— Нет, мы строим воспитание на борьбе! — сказал Митя.
За бледной улыбкой на поджатых губах Полю с трудом удавалось скрыть злость.
— Хорошо, пусть на борьбе, только не на политике! — воскликнул он.
— Политика и есть борьба, — объяснил Митя. — Предлагая свою программу, ты не помогаешь нам, а борешься против нас. Потому что аполитичность, которую ты так любишь, тоже политика, и довольно ядовитая.
Секретарь губкомола снял с гвоздя кепку и надел ее, давая этим понять, что разговор пора кончать.
— Твое предложение нам не подходит. Извини, но мы не можем доверить воспитание пролетарских детей чужаку. Ты ссылаешься на свой опыт. Не спорим, даже знаем, что опыт у тебя большой. Мы помним твою речь на диспуте. Тебе хотелось бы воспитывать из наших ребят маленьких обывателей и мещан. А мы воспитываем коммунистов. Ты хочешь, чтобы каждый добывал золотое руно счастья только для себя. А мы добываем его для всех людей… Выходит, нам не по пути… Кстати, у нас нет помещения для детской коммунистической столовой. Придется освободить клуб скаутов, и чем скорее, тем лучше.
Все что угодно ожидал Поль от посещения комсомольского центра, но не думал, что ему так решительно откажут. Поль был расчетливым и непримиримым бойцом, неудачи только подхлестывали его. Но тут он почувствовал крах. Вот и Олег болтал о перерождении Советов. Где оно, это перерождение? Скорее наоборот — комсомол укрепляется. Они даже Тину переманили на свою сторону, а его самого вытолкали в шею.
Так думал Поль, медленно шагая по горячим от солнца камням мостовой. И все-таки он сдаваться не хотел.
2
Егорка вертел в руках зажигалку и хмыкал.
— Похоже, Илюшка говорит правду, — сказал он, возвращая зажигалку Илюше.
— Зачем гадать? Бить нэпманских сынков, и весь разговор! — заключил Левка.
— А что, если поджечь Гогин магазин? — предложила Варька и сама испугалась своих слов. Ребята молчали, и Варька еще больше осмелела: — Правду говорю, у них на базаре магазин есть, мебелью торгуют. Вот и подпустить красного петуха за наш сарай.
— Не выдумывай, — недовольно пробурчал Егорка. — За такое дело могут в тюрьму посадить.
— Теперь тюрем нету. Есть допры.
— Все равно.
— Пускай меня посадят в допр, а я ночью узнаю, куда заперли белогвардейца Олега Каретникова, подкрадусь к нему и скажу: «Ты зачем Сереже руки отрубил?» Возьму топор и отрублю ему руки, к свиньям!
— Хватит болтать! — вмешался в разговор Илюша. — Надо скаутов проучить хорошенько. Почему мы должны подчиняться совбуржуйчикам? Они будут наши сараи поджигать, в окна камни с записками кидать, а мы все терпи?
Егорка обкрутил руку ремешком от кнута, с которым любил ходить по улицам и дразнить собак, стегая кнутом по заборам, и сказал:
— Пошли скаутов бить! Илюшка, командуй!
Вооружились кто чем мог. Варька нашла на чердаке сломанный зонтик. Им хорошо цеплять за шею.
Ребята гурьбой двинулись осаждать скаутскую крепость. Они теперь никого не боялись: ни бога, ни черта! Илюша смело вел своих безбожников, и в нем самом закипала отвага — ведь он командир!
В Архиерейском переулке, где находился скаутский клуб, Левка прислонился губами к оконному стеклу и крикнул:
— Эй, буржуи! Выходите, мы вас бить пришли.
Никто не отзывался. Потом Варька сказала:
— Там на дверях замок.
— Наверно, в поход ушли, — сказал Илюша.
Кто-то из ребят толкнул его в бок, и он оглянулся: на противоположной стороне переулка стоял Гога Каретников со своими неразлучными друзьями Шуриком Золотаревым и Фоней. У этого на голове торчала бархатная церковная шапочка. Как видно, Фоня назло надел ее, чтобы «мстить» большевикам за отца, посаженного в кутузку после драки в церкви. Гога стоял, надменно заложив руки в карманы. Фоня что-то жевал.
— Эй, что вы, мазурики, там делаете возле нашего клуба? А ну проваливайте! — сказал Шурик.
В сопровождении Варьки и Кащея Илюша пошел навстречу скаутам. Левка и Егорка двинулись следом.
Сходились молча. Илюша достал из кармана зажигалку и протянул хозяину:
— Твоя?
— Была моя, а в чем дело?
— Зачем сарай поджег?
— Какой сарай?
— Не юли… Твою зажигалку на пожаре нашли.
— Когда?
— Вчера. Я сам нашел в траве.
— Вчера я в Козельске был… А зажигалок на свете много. Вот, например. — Гога вынул из кармана пачку папирос «Сальве» и простенькую зажигалку, сделанную из винтовочного патрона, не торопясь прикурил и снова спрятал зажигалку, сказав Илюше подчеркнуто спокойно: — Ясно тебе… пролетарий?
— Степа, дай тот камень, — попросил Илюша.
Гога разыгрывал простачка:
— Знать не знаю, ведать не ведаю.
— А записка чья? — спросил Степа и передразнил: — «Не смилуюсь, не пощажу, не раскаюсь!»…
Левка и Егорка переглянулись, им не терпелось начать потасовку. Левка подскочил к Гоге и потребовал ответа:
— Признавайся, поджигал сарай?
От неожиданного и ловкого удара Гоги Левка отлетел на несколько шагов и грохнулся на мостовую. Скауты засмеялись. Левка поднялся, но снова не полез в драку, а чтобы оттянуть время, стал засучивать уже засученные рукава.
— Выходи, вдаримся один на один.
— Сначала помой руки, лапотник, — сказал Гога без тени испуга.
— Ладно, Левка, — успокоил товарища Илюша. — Мы свой замок повесим у них на дверях. А сейчас пускай идут своей дорогой…
— А то что будет?
— Котлет из вас наделаем.
Гога повернулся к своим друзьям и кивнул головой в сторону Илюши:
— А у этого шмендрика недурной вкус! Котлеты любит.
— Когда-нибудь мы из него самого приготовим такую закуску, — сказал Шурик, и его кошачьи глаза засмеялись.
Скауты не торопясь, вразвалку отошли. Левка не выдержал и швырнул им вдогонку консервную банку:
— Эй, лови!
Удар пришелся Гоге по плечу. Он подхватил камень и запустил в Левку. Тот подпрыгнул, и камень ударился о забор. Илюшино воинство осыпало скаутов градом камней. Лишь Степа, плохо видевший расстановку сил, не знал, что делать, и стоял у забора в растерянности.
Кто-то с силой взял Илюшу за плечо.
— Что это значит?
Обернувшись, Илюша увидел Петра Николаевича. Мальчики разбежались, оставив своего командира один на один с дядей.
Петр Николаевич подозвал Гогу.
— Что случилось? Почему вы поссорились?
— Я не знаю, — ответил Гога, пожимая плечами. — Он сам придирается ко мне, угрожает.
— Илюша, изволь объяснить.
За друга вступился вернувшийся Степа.
— Петр Николаевич, не верьте Гоге, они первые подожгли сарай.
— Какой сарай?
— Врет, никакого сарая мы не поджигали… А вот они иконы жгли. Это я могу подтвердить.
— Что еще за иконы? — Петр Николаевич обратился к племяннику. Тот стоял потупившись. — Сейчас же подайте друг другу руки. Слышишь, Илюша?
— Я не против, — сказал Гога, протягивая руку.
Но Илюша спрятал руки за спину.
— Почему не хочешь мириться? — спросил Петр Николаевич.
— Он скаут.
— Ну и что?
— Буржуй.
Петр Николаевич, смущенный грубоватой прямотой племянника, чтобы скрыть свою неловкость, строго приказал:
— Сейчас же иди домой!
Подождав, пока ребята разойдутся, Петр Николаевич пошел своей дорогой. Поступок племянника был для него неожиданным. Мальчик по характеру был добрым и ласковым. Когда же случилось, что он стал таким отчаянным предводителем уличной ватаги? Впрочем, может быть, это и неплохо.
