— Что ты читаешь? — с любопытством спросила она.
— Ничего.
— Ну, ничего, так ничего.
Вскоре из кухни донеслось звяканье посуды и спокойная песенка, напоминавшая жужжанье шмеля. Жанетта постояла, бессильно уронив руки, и поплелась вслед за тетей. На пороге она остановилась в нерешительности.
— А жаркое-то целехонько! Сыта ли ты, девчушка?
— Сыта.
— Вкусно было?
— Щиплет, — мрачно сказала Жанетта. — Дома мы не едим такого.
Вильма Рошта, сев за стол, с видимым удовольствием ела суп.
— А ты расскажи, что вы готовили там, в Париже. Глядишь, и я научусь.
— Разное. Очень вкусно было… Салаты… еще бабушка картошку жарила в подсолнечном масле.
И перед глазами Жанетты возникла вдруг трепарвильская кухня: на стене висят картинки со святыми, подмаргивает неугасимая лампадка, рядом мисочка со святой водой; застарелый кухонный чад так сгустился, так застоялся, что кажется почти осязаемым — его как будто можно потрогать рукой; сквозь крошечное окошко пробиваются лучи весеннего солнца или бледные отблески зимнего утра…
— Как, как, ты говоришь? В подсолнечном масле? Ну, вечером посмотрим, сумею ли я зажарить картошку, как твоя бабушка. Но только уж не ругай потом Вильму, что она суется — вздумала тягаться с бабушкой. Ведь бабушка такая стряпуха, что семерых за пояс заткнет… Что значит «за пояс заткнет»? Так говорят, когда… погоди, подумать надо мне самой… словом, когда кто-нибудь мастер своего дела и лучше всех с ним справляется.
Жанетта следом за тетей подошла к плите, потом — к столу; нос ее щекотали приятные запахи.
— Обмакнуть хлеб в соус? — искушала тетя Вильма.
Не ожидая ответа, она как следует обмакнула кусок хлеба в золотистый соус и подвинула к Жанетте маленькую тарелочку.
— Не щиплет? — спросила она, глядя, как Жанетта жадно откусывает хлеб и нарезанный тоненькими кружочками соленый огурец. — Ешь, без огурца это тяжело на желудок ложится.
— Вы слышали, тетя Вильма, что Аттила Йожеф бросился под поезд? — Облокотившись на стол, Жанетта смотрела тетке прямо в лицо. — Эту книгу написала его сестра, но я ни слова в ней не могу понять. Читаю, читаю… Начинается про снегопад, а потом — чего там только нет! А к чему, зачем — непонятно.
Наконец-то раскрылось! Вот что так рассердило девчушку. Она принялась читать венгерскую книгу, но ничего не понимает. Вильме Рошта хотелось смеяться, ласково поцеловать это мрачное личико, но она только сказала:
— Принеси-ка мне очки! Давай вместе разберемся в этой загадочной книжке.
Жанетта читала, а тетя Вильма пересказывала ей прочитанное, стараясь употреблять при этом только слова, понятные Жанетте. Работа была непривычная и тяжелая. Вильму даже в жар бросало, когда она ломала себе голову в поисках подходящих выражений.
— А твоя Бири не так уж глупо придумала пользоваться словарем, — сказала она и, радуясь найденному выходу, крепко стукнула рукой по столу. — Завтра же купи словарь. Попроси такой, в котором венгерскими словами объясняются французские.
— Лучше сейчас… Тетя Вильма, позвольте я сейчас сбегаю! — взмолилась Жанетта.
— Темно уже, — запротестовала тетя Вильма. — Заблудишься.
— О, пожалуйста, не бойтесь, я дорогу знаю.
— Ну сбегай уж, если тебя так гложет жажда знаний! — И, отсчитывая деньги в руку девочки, тетя Вильма сказала поучительным тоном: — Жажда знаний… А ну-ка подумай, что это означает? Жажда… так говорят, когда человеку очень-очень хочется воды или… знаний. Понятно? Ну, не потеряй деньги да поскорее возвращайся, Аннушка!
Пока Жанетта ходила в магазин за словарем, тетя Вильма переоделась в теплый халат, сунула ноги в домашние туфли и, устроившись в кресле, наслаждалась теплом и уютом… Шли годы, а у Вильмы Рошта не угасало чувство радости при мысли о ее светлой, чистой квартирке. Она постоянно украшала, оснащала свой дом. Из отложенных про запас денег она покупала то этажерку, то вешалку с узким зеркалом для передней. Теперь она уже несколько месяцев собирала деньги на новый книжный шкаф. Вечерами по субботам она заходила в комиссионный магазин на бульваре Ленина — «приглядеться», как она говорила, и, когда соберется достаточно денег, купить то, что окажется по вкусу. А сейчас деньги понемногу таяли. Но это не беда! Главное, чтобы у девочки было все необходимое. Лишь бы она свыклась с новыми условиями жизни, не лезла поминутно со своим Парижем и набрала в весе еще хоть несколько килограммов. Когда Вильма видела, как розовеет бледное лицо Жанетты и наливаются мускулы на ее руках, она испытывала ни с чем не сравнимую материнскую гордость. Книжный шкаф подождет до весны, когда Йожи немного приоденется. Да, Йожи! Как ни приятно понежиться в мягком кресле, но надо написать Йожи письмо. Пусть он там, в Комло, не беспокоится за своих близких.
Вздыхая и охая, тетя Вильма поднялась со своего места. В доме и почтовой бумаги-то нет, давненько она никому не писала. Ну, ничего, подойдет и листок из тетради, — решила она и начала писать крупными круглыми буквами. Две страницы целиком заполнили вопросы: как идет работа? Учится ли Йожеф? По-прежнему ли живет вместе с Дюлой Дэржи? Есть ли новые знакомые? Подал ли он уже заявление о приеме в партию и кто дал ему рекомендацию? Понятно ли описал он в автобиографии, почему задержался во Франции, не опустил ли чего, говоря о пребывании в немецком концлагере, написал ли, как работал там? Задав все свои вопросы, напоминавшие скорее суровые, короткие приказы, Вильма написала: «Беспокоиться тебе, Йожи, нечего. Аннушка ходит в школу, и, похоже, что там она понравилась, потому что у нее уже завелись подруги. Надеюсь, что скоро смогу написать тебе и о ее успехах: на ближайшем родительском собрании что-нибудь скажут о ней учителя. Классную руководительницу зовут Марта Зойом, дома девочка часто упоминает о ней. В последнем письме я писала, как Аннушка обрадовалась конькам. На катке она тоже делает успехи — сама говорила, значит так оно и есть, потому что надо признать, Йожи, — дочка твоя никогда не кривит душой и говорит правду…»
Тут Вильма Рошта оторвалась от письма и призвала себя к порядку — не следует расхваливать
