я-то знаю… И потом. Кто может обещать, что страховка всегда сработает так, как надо?* * *
Мы выходим из цирка.
— Ну что, понравилось? — спрашивает Петер, будто именно он привёл Матроса на представление.
— Вообще. Вообще! — твердит Матрос, все другие слова забыл. Я радуюсь, что ему так понравилось и что он это не скрывает. — А этот… канатоходец! Вообще. Вообще!
— Да, канатоходец крутой, — кивает Петер. Я молчу.
Вдруг Матрос поворачивается ко мне.
— А я видел, как ты смотрел на него. Видел. Боялся. Белый весь сидел. Ты же представлял, как будто это ты? Да?
Я вздрогнул. Откуда он знает?…
— Ты, наверное, хочешь тоже. Да? Тоже хочешь ходить по канату?
— Нет, — отвечаю я. Я не говорю ему, что умею ходить по канату. Не так-то это и сложно, если просто ходить.
— Лучший номер! — повторяет Матрос.
— Ненавижу этот номер, — бормочу я. — Лучше бы его не было.
— Оставь его в покое, — бросает Матросу Петер. — Он переживает. Каждый раз переживает, как чёрт.
— За канатоходца?
— Да. Это его отец, — сдаётся наконец Петер.
…Мы выходим на площадь. Часы на здании ратуши бьют десять раз. От колокольни до соседнего дома натянут трос; в праздничные дни на нём развешивают флажки и фонарики. Я киваю на него:
— Раньше он ходил здесь.
— Кто? — не понимает Матрос. — Где ходил?…
— Теодор Штрохольм. В День города он шёл по этому тросу. От того дома с башенкой до колокольни. Шёл над толпой, раскинув руки. Безо всякой страховки. И когда он проходил трос до конца, звонарь ударял в колокол. И толпа выдыхала. Это было очень страшно.
— Прямо здесь?… — Матрос с Петером стоят задрав головы.
— Да.
— Ты видел?
— Нет, это было давно. Ещё до моего рождения. (Да, кивает Петер, отец мне рассказывал. Весь город приходил смотреть на нашего канатоходца.)
— А сейчас? Почему он не ходит сейчас?
— Из-за меня, — отвечаю я. — У него же есть я. А у меня, кроме него, никого нет. И он не может теперь так просто пройти над площадью без страховки. Не может.
* * *
— Значит, ты целыми днями в цирке?
— Ну да.
Мы идём с Матросом вдоль реки. Петер давно ушёл, запрыгнул к себе через окно, чтобы притвориться спящим. Лучше остаться без ужина, чем попасться на глаза отцу! А спящего ребёнка, глядишь, не тронут.
Я пошёл провожать Матроса на другую сторону реки. Он живёт там, у самых доков. Оказалось, он и правда матрос — работает на маленьком пароходике. «Речная электричка», — скептически обзывает своё судно Матрос: ходит до близких деревень и назад в тот же день. А ему, конечно, хочется в море…
Я никогда не был здесь, в доках. Видел их только со своего берега реки. Здесь чинят небольшие суда, катера. Здесь же латают и Матросову «электричку», поэтому он оказался сегодня свободен.
Матрос в благодарность за цирк тоже показывает мне свой мир. Совсем стемнело, бродят скучающие собаки; кошачьими голосами орут чайки. Всюду скрученные в бухты канаты, пахнет дёгтем. Или, может, не дёгтем — но мне кажется, этот запах зовётся так. Матрос показывает мне длинную палку в воде. Такой высокий столб: на нём отмечают уровень воды.
— Видишь, в прошлом году было наводнение. Вода вышла из берегов, захлестнула набережную. Помнишь?
— Конечно, помню.
— Да, это было не опасно. А теперь смотри.
На самом верху столбика тоже есть отметка. Металлическая скобка, на ней выбит год.
— Что это?
— Тридцать лет назад было. Ужас что. Пришла сильная волна с океана, и ветер гнал воду, гнал и гнал… Знаешь, у меня есть сосед, он учёный. Так он бредит наводнениями этими. Очень боится. Изобретает способы защиты… А в этом году прибор изобрёл, который предсказывает наводнения. Этот прибор всё время на нуле. Ну и значит, наводнения пока не будет. Над этим учёным все смеются. А я смотрю на эту отметку на столбе и думаю: нечего смеяться. Может, он прав.
…Мы говорим ещё про наводнения. Потом Матрос рассказывает мне про море. Как там нужно будет лазать по вантам, на самом верху.
— Но я не боюсь высоты, — говорит Матрос. — Я смогу.
— Может… Знаешь, никогда не думал. Но, может, и я… И я хочу быть матросом.
— Ну… Там высоко, — говорит Матрос.
— Ты думаешь, я боюсь высоты? — спрашиваю я. Он молчит. — Я ненавижу бессмысленный риск, — объясняю я. — Просто чтобы показать — вот какой я, и не боюсь! Если бы спасать кого… А так…
— Слушай, — говорит Матрос. — А если бы нужно было спасать? Ты бы не испугался?
— Думаю, нет, — осторожно говорю я.
Потом он рассказывает мне о своей работе. Она нетрудная. Конечно, совсем лёгкая — я вижу, какие у него мозоли. Почти как у меня.
— А ты тренируешься каждый день? — спрашивает он.
— Конечно. Сейчас, правда, меньше. Тео (я зову отца Тео, его все так зовут) видит, что я не буду таким, как он. Но всё равно… Всё равно он говорит, что должен дать мне профессию. Что дальше я — как захочу. Но он должен быть уверен, что я хоть что-то умею.
Мы пришли; вот Матрос и дома. Но мне почему-то совсем не хочется расставаться с ним. Первый раз мне так нравится слушать человека. И ему, похоже, тоже интересно слушать меня.
— Слушай, — говорит он. — А пойдём к моему соседу? Тебя вообще ждут дома или как?
— Нет, я могу
