— Нет времени, — говорит Матрос. Он ухватывается рукой за стену, там, где выбиты кирпичи. И другой рукой. И…
Я с ужасом понимаю, что он хочет долезть до проёма второго этажа по стене. Пролезть, как воры!! Но разве у нас есть выбор?…
Я лезу за ним. Хватаюсь за карниз, подтягиваюсь. Быстрее, чем он. Я ведь знаю, как тут лезть. Только выше… Никогда не забирался так высоко. О, вот и всё! И… И решётка. Чёрт, откуда здесь решётка!!!
Мы висим с Матросом, как две обезьяны в зверинце. Вот она, колокольня внутри. Но нам не попасть туда! Это же надо, кому пришло в голову поставить решётки!!! Неужели из-за нас, дураков? Увидели и теперь боятся, что мы влезем?
— Как же, — повторяет Матрос, — как же так! Не было же никаких решёток, ещё утром не было!
Дальше лезть бессмысленно. Там, дальше, — гладкая оштукатуренная стенка. Не за что зацепиться.
Матрос прыгает вниз, на землю. Ух, высоко. Но за ним прыгаю и я. Нет времени так просто висеть.
— Что же делать, Доминик?! — с отчаянием спрашивает он.
…И тут я понимаю, что надо делать. Отчётливо и ясно. И ещё я понимаю, что сделать это может один человек на всём белом свете.
— Беги, Матрос! Беги в цирк, скажи всем, чтобы выводили зверей из подвалов. Цирк затопит сто пудов, он возле реки. И стучи во все окна.
— А ты?
— А я… Уж я знаю. Я найду звонаря, не переживай.
* * *
Матрос поверил мне и умчался. Теперь вся надежда на одного-единственного человека. Он справится, я-то знаю. Тем более у него и выбора особенного нет. Кстати, его зовут Доминик Штрохольм.
Я смотрел как бы со стороны, как человек этот колотит кулаком в дверь аптекаря.
— Шмулик! Открой!
Наконец дверь открылась, выглянул испуганный аптекарь:
— Доминик, это ты! Что случилось?
— Наводнение! — заорал я. Отодвинул опешившего аптекаря и прошёл, не разуваясь (а ведь аптекарша трясётся над своими чистыми полами!), в маленькую комнату Шмулика.
Семья аптекаря живёт на чердаке под самой крышей. В доме на площади.
— Доминик! Что ты, что! — успел пискнуть Шмулик. Какая у него смешная пижама. В зайцах. Никогда бы не подумал, что Шмулик в таком спит. В следующие несколько минут я только и думал, что об этих зайцах, совершенно косых.
А сейчас я отщёлкнул шпингалет и распахнул окно. Скорее, пока не опомнились аптекарь и его семейство.
Я встал на подоконник. Как раз над Шмуликовым окном к крепкому чугунному кольцу привинчен трос. Тот, что соединяет этот дом с колокольней.
Если бы здесь был Тео. Он, конечно, прошёл бы, пробежал по этому тросу за несколько секунд. Но я не он. Я умею ходить по канату только в метре от пола. И то не очень. Нет, я не герой, я не пойду по тросу, раскинув руки, вытянувшись в струну.
Зато у меня сильные руки. Я хвастаюсь за трос. И поднимаю ноги, скрещиваю их. И делаю первый шаг — перехватываю руками вперёд. Я боюсь только одного — что аптекарь успеет остановить меня.
Но он не успел. Испугался. А я теперь думаю только о Шмуликовых зайцах. Надо же, у меня в жизни не было никакой пижамы.
И гораздо проще, чем я думал. Хорошо, что сейчас нет никаких флажков и лампочек. Долбануло бы током — и привет. А так — что? В общем, иду себе и иду, перебираю руками. Ну и ветер здесь. Трос начинает раскачиваться. Чуть-чуть потряхивает. Как вот он ходил здесь?! Мой Тео. Ветер же! Я об этом никогда не думал.
Тьфу, лохматый трос, проволока торчит. Порезался. Вот чёрт. Капнуло на плечо. Испачкал, не отстирается. И… Долго там ещё? Нет, нет. Зайцы. Шмуликовы зайцы. Надо же, интересно, мама ему сшила пижаму эту? Левой, правой. Дошёл до середины, нет?… Наверное, нет.
И тут надо мной нависает тень. Я от испуга ещё крепче вцепляюсь в трос — и тут же упираюсь ногой в стену. Колокольня. Вот и всё. И делов-то.
Я спрыгиваю внутрь. Звонница. Никогда не был здесь. Колокола-колокольчики, надо же сколько! А наверху — самый большой. Вот и верёвка, тянется от его языка. И тут мне становится страшно. По-настоящему страшно. А вдруг никакого наводнения нет, и я тут…
Неужели всё зря? Неужели я не смогу?
И вдруг я вспоминаю: Марио. Он живёт в подвале. Вся его семья — мать с шести утра торгует на рынке, Марио помогает ей; и три сестры. Марио — старший. Все они живут в подвальном этаже; из его окна видны чужие ботинки. Чужие ботинки, шагающие по набережной. Их дом у самой воды. Их захлестнёт первыми. А они спят! Все спят!
Я берусь за верёвку. Оказывается тяжелее, чем я ожидал; колокол вообще не шевелится. Только чуть. И ещё, и ещё! Я раскачиваю колокол изо всех сил, повисаю на верёвке.
— Бом-м-м! — летит над площадью первый удар. — Бом-м-м! Бом-м-м!
Громко, размеренно. Этот звук врывается в ночь, прорывает её темноту, её тонкое одеяло, накрывшее тишиной весь город. Надо бы, конечно, сигнал SOS — меня научил Матрос. Это сигнал бедствия: три коротких удара — три длинных — три коротких. Но я не могу управлять колоколом. Он раскачивается и бьёт сам: ровно, тревожно.
— Бом-м-м! Бом-м-м!
И город встаёт. Встаёт! А я просто болтаюсь на этой верёвке, как котёнок.
— Бам-м-м! — ревёт колокол.
Я отпускаю верёвку и падаю. Больше не могу; забиваюсь в угол. Меня трясёт. Горят уши, будто я стянул пирожок на рынке и меня застукали. Чёрт. Чёрт, чёрт!
— Эй! Что случилось? — кричит снизу чей-то голос.
— Наводнение! — кричу я в ответ.
