все будет хорошо. Отец ходил сегодня утром в клинику, так ему сказали, что не пройдет и года, как моя Эстика будет бегать… не хуже, чем ты… Ну-ну… я уж скажу ей, то-то будет радости!
Жанетта отошла от порога и, задыхаясь от волнения, спросила:
— Можно мне проводить вас? Тогда вам хоть не придется сумку тащить. А может быть, я даже увижу Вамош… Эстику увижу.
Они доехали трамваем до площади Бароша. Жанетта подумала: «Так вот до сих пор и не удалось узнать, кто же был этот Барош, по имени которого в Будапеште назвали улицу и площадь…» Разговорчивая мать Эстики вступила в беседу с соседями. Она всем рассказывала, что едет в клинику навестить свою дочь. Пассажиры слушали сочувственно, интересовались подробностями, некоторые вспоминали похожие случаи, а мать каждому вступавшему в разговор рассказывала все сначала:
— Уже три дня как увезли дочку, — сама настояла! Пришла из школы и давай требовать, чтоб повели ее к хирургу, да немедленно. А сама плачет, слезами заливается, так горько плачет, что отец бегом в клинику, оттуда в ОТИ [33], оттуда в регистратуру. А на другой день мы ее уже отвезли. Эстика на левую ножку хромает, это у нее с самого рождения, а так-то она чудесный ребенок. Профессор уже знал, в чем у нее дело. Мы у него много раз были, он все торопил с операцией, только Эстика моя не хотела, очень боялась. А три дня назад уж и не знаю, что с ней сталось — сама потребовала, да тут же и пошла под нож…
Мать Эстики плакала, вытирая глаза тыльной стороной руки, и говорила не умолкая. Перед огромным зданием больницы они сошли с трамвая. Жанетта с сумкой в руках бежала за матерью Эстики, а та, словно позабыв о своей спутнице, шла к хирургической клинике.
Широкие, светлые коридоры ничем не напоминали больницу в Лансе. «Видно, не пожалели Вамоши денег, чтобы устроить дочь в такую клинику», — подумала Жанетта. На расставленных вдоль стен широких белых скамьях сидели больные и их близкие. А в Лансской больнице негде было повернуться в коридоре, загроможденном добавочными кроватями и носилками. Здесь по коридору прогуливались выздоравливающие — у кого забинтована нога, у кого рука. Кое-кто передвигался на костылях, один прошел с ампутированной рукой… И все же картина не была такой удручающей, как в Лансской больнице, куда Жанетта приезжала навещать маму.
Они пошли вправо по коридору; на больших двухстворчатых дверях мелькали надписи: «Рентген», «Физиотерапия». Потом свернули в маленький коридорчик, и мама Эстики вошла в первое отделение. Сквозь огромные окна вливался яркий свет, десять кроватей выстроились в два ряда. Вамош поспешила к той кровати, что стояла в левом углу палаты. Здесь, укрытая одеялом, неподвижно лежала маленькая фигурка. Жанетта с сумкой в руках медленно следовала за матерью Эстер. Она остановилась чуть поодаль от кровати.
Как жутко смотреть! Эстер лежит бледная, неподвижная, глаза закрыты. Неужели умерла?.. Вот сейчас раздастся душераздирающий крик матери, — и Жанетта почувствовала, что у нее самой крик рвется из груди, к горлу подступают слезы; разом вспотевшие ладони судорожно сжимали ручки плетеной сумки. На мгновение Жанетта закрыла глаза, ухватившись за спинку чьей-то кровати. Эстер сама потребовала, чтобы сделали операцию! А все потому, что в школе посмеялись над ее хромотой и заиканием… И вот она умерла. Этого нельзя пережить! Словно откуда-то издалека донесся до Жанетты чужой голос, произнесший шепотом:
— На утреннем обходе профессор сказал, что все в порядке. Эстике дали снотворного, и она целый день спит. Девочка ни на что не жалуется. Будьте спокойны, боли она не чувствует.
Мать склонилась над Эстер, поцеловала ее бледный лоб, дрожащей рукой оправила подушку. Эстер открыла глаза и улыбнулась. Присев на краешек кровати, мать что-то быстро-быстро зашептала. Она засыпала дочь вопросами: как спала, ела ли что-нибудь, очень ли больно, — и в то же время твердила:
— Не говори, сокровище мое, тебе вредно говорить… береги себя… Ты спала, говорят… Правда, ведь не больно?.. А вечерком папа зайдет, только на минуточку, чтобы не беспокоить твоих соседок… А к тебе одна подружка приходила… да вот она и сейчас здесь, со мной пришла. Это Аннушка…
Жанетта подошла ближе. Эстер перевела на нее глаза, улыбнулась, и рука ее задрожала на одеяле. Жанетта наклонилась к ней так быстро, что едва не упала на колени. Крепко сжав маленькую ручку Эстики, она зашептала прерывающимся голосом:
— Не сердись… Прошу тебя… не сердись на меня…
Эстер невнятно пробормотала:
— Аннушка… да нет же, Аннушка…
Мать больной девочки удивленно посматривала то на дочь, то на ее подругу. Усевшись по другую сторону кровати, Жанетта взволнованно шептала:
— Я все тебе объясню, когда тебе будет лучше.
— Мне хорошо… Я рада, что ты пришла…
— Если хочешь, я еще приду.
— Да. Приходи, когда время будет. Здесь ходит много народу, тебя никто и не заметит — ты же маленькая, кому до тебя дело…
— Ты из-за меня… из-за меня сейчас страдаешь!
Их головы совсем сблизились на подушке, но и так Жанетта едва-едва расслышала тихий, надорванный голос:
— Не говори так, Аннушка! Если б всего этого не случилось, я так бы и не согласилась на операцию, потому что очень боялась. И если я выздоровлю, то только… только благодаря тебе.
— Ты поправишься! Так профессор сказал! — Голос Жанетты был полон горячей убежденности. — Мы будем вместе гулять. У меня и мяч есть…
— У меня тоже.
Иногда дверь палаты отворялась, входили новые посетители с цветами и маленькими узелками. Скоро у каждой постели уже сидел кто-нибудь; со всех сторон слышался шепот. Мама Эстер расспрашивала больную с соседней кровати: что еще сказал профессор, не плакала ли девочка. Затем с величайшим интересом она выслушала рассказ этой женщины о ее болезни, но глаза ее неотступно следили за девочкой. Лицо ее блестело от испарины и еще не высохших слез.
Сестра в белом халате
