из палаты, а теперь она и через час ничего не говорила при виде тесно придвинувшихся друг к другу головок двух девочек-шептуний. Однажды Жанетта попалась на глаза даже известному профессору, который обходил палаты с целой свитой ассистентов. Кровать в левом углу профессор оставил, видно, напоследок. Он то и дело поглядывал на замиравшую в тягостном смущении Жанетту с такой суровостью, словно намеревался проглотить сжавшуюся в комочек девочку.
И вот он, присев на край кровати, тремя пальцами обхватил запястье Эстер.
— Так это ты и есть маленькая француженка? — спросил он Жанетту.
— Да, но…
— Тихо! — сказал профессор и посмотрел на часы.
Сестра энергично замахала руками, доктора в белых халатах перешептывались за спиной профессора.
Он отвел глаза от циферблата часов и, все еще не выпуская маленькую детскую руку, взглянул на Жанетту:
— А ну-ка, скажи мне, девочка, кто это позволил тебе вертеться здесь каждый день?
Эстер испуганно заговорила:
— Это я! Я попросила ее… Пожалуйста, не говорите так. Она ведь ничего плохого не делает, правда? — Эстер посмотрела на сестру, затем, словно ища поддержки, быстро обежала глазами белые кровати.
— Ну, ваше счастье, что пульс у тебя уже семьдесят два, — сказал профессор. — А не то оттрепал бы я твою подружку за вихры… Как зовут-то тебя, цыганенок?
— Анна Рошта. А раньше я была Жанетта Роста.
— Как же ты из Жанетты вдруг в Анну превратилась?
Жанетта наконец переступила с ноги на ногу и, осмелев, ответила:
— Да вот так. В школе меня так назвали. А по-вашему, Аннушка красивее, чем Янка?
— Гм… об этом следует подумать. Ну, а об Иоганне что ты скажешь? — И он повторил раздельно и медленно: — Ио-ган-на.
— Но почему мне нельзя оставаться Анной? Это же не обман какой-нибудь, правда? Я ведь… меня будут принимать в пионеры, и тогда имя говорить нужно…
— Не думаю, что это наказуемое преступление, если ты назовешься Анной.
За спиной профессора послышался приглушенный смех и движение. Молодые врачи подошли ближе, плотным кольцом окружив кровать Эстер.
— Когда же тебя принимать будут?
— Четвертого апреля. Я стихи буду декламировать.
— Какие стихи?
— Конечно, Аттилы Йожефа!
— Гм… значит, ты любишь Аттилу Йожефа? — Профессор встал, наклонился к Жанетте и погладил ее по голове. — Декламируй же хорошенько стихи Йожефа, слышишь, маленькая Анна!
— Вот хорошо бы было, если б Эстер тоже могла присутствовать на этом сборе! Как вы думаете?
— Нечего, нечего меня выспрашивать! Не разрешаю. — Профессор рассмеялся и легонько потянул Жанетту за ухо. — Да ты настоящий дипломат! Ну, au revoir, Анна, до свидания!
— Au revoir! — восторженно выкрикнула девочка, шумно прокатывая букву «р».
Громко смеясь и переговариваясь, профессор и его спутники вышли из палаты. Жанетта облегченно вздохнула. Затянувшийся визит и хорошее настроение профессора были целым событием. Все только и говорили об этом, повторяли отдельные его словечки и доброжелательно смотрели на Жанетту, которая снова опустила голову к самой подушке Эстер.
— Еще неделя, — шептала она. — Завтра на сборе звена мы выберем стихотворение. Как ты думаешь, Эсти, что бы мне прочитать на вечере?
— «Мама», — не раздумывая, ответила девочка.
— «Мама»?
— Не знаешь этого стихотворения?
— Нет, но как только приду домой, прочитаю. У меня есть полное собрание стихотворений Йожефа! — гордо сказала Жанетта и горячо добавила: — Если ты считаешь, что надо выбрать «Маму», так я уж и буду его учить, так и на сборе скажу! Многие девочки хотят тебя навестить… ты рада?
— Еще бы! Но самое главное, что ты придешь, Аннушка. Не знаю даже, что бы я делала без тебя… Если я встану, то будем ходить с тобой по коридору… как хорошо-то будет!
— Конечно… Да, я ведь тебе еще не сказала… в апреле мы всей дружиной будем металлолом собирать. Мне ужас как хочется, чтобы наша дружина вышла на первое место!
— Вот бы и мне с вами…
— Ох ты, глупышка Эстика! — сказала Жанетта голосом Эржи Шоймоши, но тут же преобразилась в Анну Рошта. — Ну что ты говоришь? Это уж на следующий год. Потерпи, Эсти, — ну, пожалуйста, ради меня!
В стакане стояли фиалки и подснежники. Жанетта переменила им воду, затем напоила свежей водой из-под крана и великолепные красные розы Эржи Турай. Таинственным шепотом она спросила девушку:
— Дюла приходил вчера?
— Разумеется, приходил, часов в семь был тут как тут.
— Потому-то мы и не встретились, — кивнула Жанетта и поставила розы на ночной столик.
— Профессор сказал, что через месяц уже можно играть свадьбу.
— Воображаю, как Дюла обрадовался!
— Конечно…
Жанетта простилась с каждой больной по очереди, выслушала поручения и, важничая, повторила:
— Словом, два хороших яблока, зубную пасту для тети Киш и четыре бигуди для Эржики. Завтра все принесу.
Уходя, Жанетта перекинулась несколькими словами с дядей Рово, вечно курившим в коридоре, да и со швейцаром она теперь уже разговаривала запросто. Она шла, и ее провожали улыбающимися взглядами и негромкими замечаниями: «Какая славная девчушка!.. Это подружка Эстики, она бывает здесь каждый день… Профессор назвал ее цыганкой, да она и похожа на цыганку — вон какие черные кудри!..»
Жанетта пришла домой раньше тети Вильмы. Она накрыла в кухне стол на два прибора; потом поставила на слабый огонь еще со вчерашнего вечера приготовленный обед и стала ждать, когда раздадутся знакомые, по-солдатски четкие шаги.
По кухне распространялись вкусные запахи. Жанетта сняла крышки с кастрюлек, жадно вдыхая запах тушеного мяса с гарниром из чечевицы. Вдруг что-то вспомнилось ей. Она бросилась в свою комнату и вернулась на кухню с томиком Йожефа в руках. В алфавитном указателе она нашла букву «М». Вот оно, стихотворение «Мама»! Жанетта тихонько шевелила губами, просматривая стихотворение
