кастрюле, с удовольствием вдыхая вкусные запахи. — Суп с кореньями? — спросил он.
— Угадал.
— С мозговой косточкой?
— Найдется и такая, раз Вильма готовила. Положено все, что надо. Дочке-то скажешь про бабушку?
— А ты как посоветуешь?
— Делай, как считаешь лучше. Ты уже не мальчик, Йожи, нечего за мою юбку цепляться!
Вильма ворчала, но душу ее согревало сознание собственной значимости. Она — глава семьи, ее совет нужен во всем. И работа у нее замечательная — смысл и цель всей ее жизни… Почувствовав вдруг, что она вот-вот прослезится, Вильма прикрикнула на брата:
— Иди-ка отсюда, занимай гостя, а то он соскучится у нас!
— Вот уж нет! — раздался из маленькой комнатки негромкий спокойный голос. — Напротив, я очень хорошо себя чувствую.
Вильма всплеснула руками:
— Так вот где они вас оставили! Ну, прошу всех к столу, я уже несу суп.
…Четвертое апреля 1953 года. Восьмая годовщина освобождения Венгрии. Аннушка Рошта знает, что 19 марта 1944 года немецкие фашисты оккупировали Венгрию, установив в стране жестокий террор… Будапешт превратился тогда в арену битвы, и население неделями жило в глубоких подвалах, голодало, мучилось, гибло. Фашисты, когда положение их окончательно стало безнадежным, взорвали прекрасные дунайские мосты. Четвертого апреля 1945 года Советская Армия освободила уже всю территорию страны, очистила ее от фашистов… Жанетта знала, что именно в память этого всемирно-исторического события сегодня так празднично украшены дома, развеваются флаги. Подножия памятников, воздвигнутых во славу Советской Армии, тонут в море цветов. Обо всем этом уже знала Анна Рошта. И все же, когда они, снова вчетвером, шли ясным апрельским утром к школе, ей казалось, что и великолепно украшенные дома, и цветы на улицах, и медленно двигавшаяся толпа празднично одетых людей — всё, решительно всё приветствует в какой-то мере и ее, иностранку, что отныне и на вечные времена Венгрия принимает ее в свое сердце.
На Жанетте были темно-синяя юбка и белая блузка, черные туфли и белые до колен носки; ступала она чуть напряженно, торжественно, высоко подняв голову. Она молчала и лишь поглядывала время от времени то на отца, то на тетю Вильму, словно хотела удостовериться, что они здесь, рядом с нею. Величайшее смятение охватило ее, мысли разбегались, в ушах звучали короткие фразы, повторяясь, наплывая одна на другую: «Я, Анна Рошта, юная пионерка Венгерской народной республики…»
И белье, сверкая снежной белизной, Парусом вздымалось прямо надо мной.
«Перед лицом своих товарищей обещаю…»
Много-много девочек в темно-синих юбках и белых блузках, с красными галстуками на шее спешили к школе. На деревьях, окаймлявших с обеих сторон широкую улицу, распускались почки. Желтые гроздья «золотого дождя», свисавшие через заборы, радовали прохожих своим ароматом. Два старых каштана, словно на страже стоявшие по углам большого школьного двора, как будто помолодели — солнце пронизывало сквозные шатры их ветвей, опушенные мелкими, только-только показавшимися листочками. Над зданием школы развевался красный флаг. В школьном саду, прямо против входа, — длинный стол, покрытый красной скатертью и украшенный цветами. Перед столом выстроились ряды стульев, на которых разместились родители. Перед расставанием Жанетта судорожно сжала руку тети Вильмы.
Двадцать восемь знакомых лиц, двадцать восемь девочек в белых блузках и красных галстуках… И Жанетта вдруг успокоилась. Еще несколько часов — и на ней тоже будет красный галстук; еще несколько коротких недель, и Эстер Вамош уже не будет числиться в списке отсутствующих. А там, на стульях, папа и тетя Вильма… Какое сердце вместит столько радости?
— Стихотворение знаешь, Аннушка? — крикнула ей Йолан Шурани.
— Сойдет как-нибудь! — весело ответила Жанетта.
Снова обретя спокойствие, Жанетта стала весело прыгать среди подруг, потом подбежала к Бири Новак.
— Ой, да какая же ты красивая, Бири! Всегда так причесывайся. Чтобы я не видела больше тебя с космами! — возбужденно тараторила она и потащила смущенную, упиравшуюся Бири к одноклассницам. — Ну-ка, посмотрите на Бири! Что скажете?
Блестящие черные волосы Бири заплетены в две тугие косички и связаны на концах узенькой черной ленточкой. На затылке косички встречаются и скреплены большим бантом. На Бири — свежевыглаженная белая блузка. Словом, девочка преобразилась, и даже ее движения не казались теперь столь неловкими. Вся раскрасневшись от смущения, Бири стояла среди смеющихся, восхищающихся ею подруг и бормотала:
— Вчера мама вымыла мне голову. Она мне и косы заплела, одна я не могу так причесываться… умею только, как раньше.
Жанетта, переполненная радостью, перебегала от одной подруги к другой.
— Здесь мой папа! — кричала она. — Он из Комло приехал! Я потом покажу, где он… С тетей Вильмой рядом сидит, вон тот, что помоложе…
Столкнувшись с Илонкой Шмит, которая молча стояла поодаль, Жанетта на секунду стихла, пристально поглядела ей в глаза и произнесла неуверенным голосом:
— Как ты думаешь, не странно ли буду я выглядеть среди третьеклассников… такая большая? Все ведь будут думать: «Почему это ее так поздно в пионеры принимают?»
Илонка Шмит поправила галстук на шее, раздвинула его концы, потом снова сложила вместе и, опустив голову, ответила:
— Ну почему же… Из шестого класса тоже двух девочек принимают, и из восьмого — одну. Ее мама не хотела… а теперь сама пришла просить тетю Илону.
— Значит, и я…
— Будь спокойна, все узнают, почему тебя только теперь принимают. Вынужденные обстоятельства, и все тут.
— Он, как хорошо, что ты сказала мне это, Илонка!
Илонка подняла наконец свою белокурую голову и с неловкой улыбкой взглянула в сияющее лицо Жанетты:
— Твой папа приехал из Комло?
— Да. Он столько интересного рассказывает! — И после короткой паузы Жанетта добавила: — Если хочешь послушать, приходи к нам после обеда. Эржи тоже придет, и Мари, и Бири Новак. А то папа завтра уже уезжает.
— Ты думаешь, можно?
