Аксель увёл отца в тень конюшни, и так как его рассказ отнял бы массу времени (а во всех деталях — много дней), предложил обойтись совсем без слов. Тем более, что Детлефу всегда удавались скупые и односложные вопросы, на которые его сыну почему-то никогда не удавалось так же скупо и односложно ответить. Аксель просто вложит в папину голову все свои мысли магическим способом, о’кей?
— Не знал, что ты колдуешь без усилителей, — заметил тот.
— Могу, могу, я теперь всё могу…Поехали! — И Аксель пробормотал заклятие. И замер, с тревогой следя за лицом отца.
Детлеф сморщил лоб, потёр его большой ладонью, затем глубоко и шумно вздохнул, качая головой:
— Дела-а…А ведь я чуял неладное! Ещё тогда, на шоссе, сразу, как эта чёртова сосна рухнула. Ну, рухнула она, а отчего, думаю, на «ситроене»-то ни царапинки? Хотел даже вам сказать, когда мы в номере у Кри сидели, да засомневался: может, напраслину возвожу на человека? Довёз нас всё-таки, не угробил…И вас чего зря пугать? А вы и не испугались…
В последней фразе Акселю послышался очень большой укор.
— Папа! Если б я всё тебе рассказал, ты ни за что не отпустил бы нас! И мы не спасли бы Октавио…
— Ладно! Этот разговор мы отложим до Мюнхена. Но он будет, поверь мне.
— Верю, верю, — вздохнул Аксель. — А сейчас…
— Надо выручать парня. Да. И всё-таки, что бы там ни говорили эти самые духи, а он в доме своей тётки!
— Может, даже она возьмёт его, — сказал Аксель. — Чтоб шуму не было! Сплетен и пересудов…Чтоб никто, боже упаси, не узнал, что она тоже де ла Крус. Но ему не будет здесь хорошо, папа. Поверь и ты мне! Она заставит его грести навоз с утра до вечера, и он станет прислугой Жоана.
— И что мне нужно сделать — усыновить его?
Аксель приподнялся на цыпочках и чмокнул отца в щёку.
— Только, пожалуйста, не задавай лишних вопросов типа: «А что скажет мама?» — попросил он. — Ты прекрасно знаешь, что она скажет!
— Хорошо. Тогда я спрошу другое, если ты не против. На какие средства я должен его растить? На деньги Шворка?
— Да! — твёрдо ответил Аксель, топнув ногой. — А теперь уже и Шворк не нужен. Я теперь сам могу прокормить всех сирот в мире! Только духи виноваты, что он сирота! Они свели в могилу его родителей самым подлым образом, и любой суд присудил бы им это. Жаль только, что они даже не почувствуют, как я заставил их раскошелиться! Зажрались…
— Мм…да. Наверное, в этом что-то есть, — вздохнул отец, прислонясь к дощатой стене, за которой, среди сумрака и сена, текла таинственная и злобная жизнь осла Агапито. — И мальчик, кажется, неплохой. Был бы тебе товарищ…Ну, а если тётушка не согласится?
— А ты сам с ней поговори, — предложил Аксель. — Идём на «ресепсьон»! Чтобы не утонуть в её речах, я объясню ей всё тем же способом, что и тебе.
— Но ведь Отто просил тебя хранить тайну. И ты обещал не колдовать!
— К чёрту тайны и обещания, когда речь идёт о таких вещах! Да и не скажет она никому. Никому и никогда. А чтобы тебе было спокойнее, я её слегка заколдую на этот счёт…
Про себя же он решил, что если сеньора Мирамар начнёт кочевряжиться и не захочет отпустить Октавио, то можно будет заколдовать её и не слегка…Детлеф молча покосился на него и, кажется, хотел что-то сказать, но раздумал. Ещё минуту сосредоточенно размышлял, обдумывая всё это так и сяк, затем тряхнул головой и сказал:
— Идём!
И они пошли.
Для экономии сил и времени бесконечно вымотанный Аксель послал заклятие-рассказ вперёд, не дожидаясь своего физического прибытия в холл частного пансиона «Мирамар». Он даже позаботился — впервые в своей волшебной практике — перевести мысли сеньоры в режим МВВ, чтоб у неё было время хорошенечко осознать, на что она идёт, если станет спорить. И с трепетом спрашивал себя, не увидит ли в кресле очнувшуюся от волшебного сна истинную Пепу…
Но все его тревоги были излишни. Вдова Мирамар была одна — как всегда, величественная, склоны её были задрапированы трауром, а над вершиной стелился вулканический дым. Она уже всё знала. Она уже давно приняла решение, и не жалкому акселеву волшебству было поколебать его. Тут бы и сама Смерть отступила…
— Сеньоры, — меланхолично прогудела она, встав им навстречу. — Я благодарна вам за то терпение, которое вы проявили, когда мой пансион — бесспорно, за грехи его недостойной владелицы, и только её, ибо мой покойный муж уже наказан за свои прегрешения…
«Главное — не запутаться, — сказал себе Аксель. — Не терять нить её мысли!»
— …когда мой пансион, говорю я, подвергся нашествию злых сил, устроивших адский пир на своей кухне, пока я и мои сиротки погрязали в домашней суете на моей. Акселито! Ты помог бедной душе обрести покой, и пока я жива — это твой дом. Я ничего не возьму с вас за постой… — добавила она непреклонным тоном. — Не думаю, что следующим летом эти двери откроются для новых гостей, но если чудо случится, ты и твоя семья…родная семья, — уточнила она, — сможете приезжать сюда, как на дачу…Бьембенидос!
«Зря я так про неё…» — смущённо подумал Аксель. Детлеф слушал с неослабным вниманием.
— Часть тяжести, что лежит у меня на сердце, я поверю отцу Эстебану — и, может быть, получу прощение, а остальное — той святой Сеньоре, которая никогда не простит меня. Но обо мне ли речь? — Она словно стала выше ростом, хотя это казалось невозможным. — Забудем меня и вспомним самого несчастного из всех сироток, сына моей покойной… — она слегка понизила голос и оглянулась, словно проверяя, не подслушивает ли её толпа досужих постояльцев и прихожан. — …родственницы. Сына, для которого я, нищая, к своему бесконечному сожалению, ничего не могу сделать!
— Ура! — вырвалось у Акселя. Сеньора Мирамар чуть смутилась.
— Ура? — неуверенно уточнила она. Детлеф крякнул.
— Я хотел сказать: «ура», что вы сами нуждаетесь в помощи, сеньора Мирамар! Потому что я-то как раз могу кое-что для вас сделать, — затараторил Аксель, что твоя Кри. — Нет-нет, если бы вы сумели взять к себе Октавио, я ничего не стал бы предлагать! Но я вижу, до чего вас довело отсутствие жильцов, раз уж вы вынуждены отказаться от родного пле…
— Кгм! — рыкнула сеньора.
— От бедного сиротки, — поправился Аксель, утирая пот. — Но теперь, стоит вам зайти в номер к вашему лорду, когда он гуляет, или спит — в общем, когда ваш приход не будет его беспокоить — и сказать «Аусвурф» …по-немецки это значит «Извержение» …
— Извержение? — с сомнением в голосе переспросила сеньора. — В моём пансионе?
— Ну да! И зачитать списочек, который вы будете каждый раз составлять себе сами — каких-то продуктов, или вещей, или чего хотите…и всё вам будет падать с потолка в нужном количестве! Вот.
— В нужном — значит, в любом? — снова уточнила сеньора, тяжело дыша.
— В каком хотите! Вы даже сможете открыть при вашем пансионе магазин, чтобы продавать всё это туристам. Раз уж я волшебник, а вы так вкусно кормили нас и так заботились о нашем отдыхе…
— Мой дорогой мальчик! — плача, сказала она, обнимая его. — И подумать только, что я ничем не могу вознаградить тебя…Но ничего, прощальный ужин превзойдёт все ваши ожидания! И я должна поставить ещё один прибор, не так ли?
— Да! — кивнул смущённый Аксель, стараясь освободиться из опутавших его траурных тканей. — Для…
— Жоан всё сделает! — твёрдо сказала сеньора, не дав ему закончить. — Он уже здоров. А меня ждёт кухня и бедняжка Пепа — я уложила её совсем рядом с номером милорда, ведь там такие прекрасные постели! Не знаю даже, увидимся ли мы до вашего отъезда…Но если что потребуется — малыш мне мигом передаст. Счастливого вам пути, дон Реннеро, вам и вашим ангелам-избавителям. Надеюсь, вы будете приезжать к нам каждое лето…
Она схватила из-под стойки большую плетёную корзину, вытряхнула из неё несколько мятых счетов в урночку поменьше и устремилась в коридор первого этажа. Обернулась на миг в тёмном проёме с корзиной в руках и, улыбнувшись сквозь слёзы отцу и сыну, от всего сердца закончила:
— …втроём!
Такой она и останется в его памяти, пока моря омывают прибрежные скалы и мускатный орех плывёт на юг.
— Уф! — покрутил головой Аксель. — Знаешь, пап, если мы и впрямь вернёмся на этот остров, остановимся лучше в отеле «Де Саура» …пусть там и хуже кормят.
— Привыкай, сын, — сказал Детлеф, взъерошив ему волосы. — Духи — это ещё не всё, знаешь ли…
Они пересекли патио, где их больше не ждали никакие внезапные встречи, и вернулись к себе. Дорогой Аксель гадал, как примет — и примет ли — Октавио ещё и эту внезапную перемену в его жизни. Когда он вошёл в номер, девочки были в слезах и рыдали на плече друг у дружки. Октавио с заплаканным лицом крепко спал, лёжа на кровати Акселя — в новом, уже немного мятом костюме, свесив одну руку, а другой обхватив подушку.
