— Мы вас бросим в тюрьму и будет держать там до тех пор, пока вы во всём не признаетесь! — разгневанно закричал «шишка».
— Нам не в чем признаваться! — запальчиво ответила тётя Павлина. — И не боимся мы ваших тюрем.
— Уведите! — гаркнул до предела обозлённый «шишка». — И не спускайте с них глаз!
Охранники сразу же ухватили нас за руки и поволокли прочь. Толкали в спину, угрожающе рычали, а в мрачных глазах была такая злоба, что я ждал или стрелы в спину, или дубиной по голове. Потому и не рассмотрел как следует, куда нас вели: опомнился только перед тяжёлыми чёрными воротами с колючей проволокой поверху. Ворота словно только нас и ждали: сразу же открылись, и из них выбежали оранги в коричневом. Зразу же схватили за руки и потянули внутрь.
Потом нас снова допрашивали: в комнате с чёрными стенами и потолком, с чёрным стеклом в узких окнах-бойницах. Требовали признания, что мы шпионы и агенты какой-то иностранной державы, которые хотели убить какого-то там фюрера. Так ничего и не добившись, повели в другое помещение: большой квадратный коридор, так ярко освещённый, что я сперва аж зажмурился. И слева, и справа в коридор выходили зарешеченные двери. Над решётками висели доски с какими-то надписями: знакомыми буквами, каким пользуемся и мы, только слова какие-то непонятные. На одной было написано «Ытнемелэ еынвырдоп», на другой «Икинпутсерп еиксечитилоп еынсапо обосо». Что означали эти надписи, я не мог понять, как ни вчитывался. Все камеры были пусты, только в той, над решёткой которой было написано «Ытнемелэ еынвырдоп», сидело несколько орангов. Вид у них был настолько убогий и несчастный, что мне их стало жалко, хотя я, честно говоря, всех их поубивал бы!
— Кто это? — поинтересовалась тётя Павлина: она даже здесь, в тюрьме, всё рассматривала так, будто её привели в лабораторию.
— Подрывные элементы, — буркнул тюремный переводчик.
— А что здесь написано?
Тётя ткнула пальцем в самую большую надпись.
— Особо опасные политические преступники, — прочитал переводчик. И мстительно добавил: — Как раз здесь вы и будете сидеть!
Тётя Павлина не сводила глаз с надписи. Она аж губами шевелила, читая что-то про себя.
Вот её глаза радостно блеснули, она показала в сторону таблички с надписью «Ытсихрана».
— А там написано «Анархисты»?
— Анархисты, — подтвердил переводчик.
— Понятно! — сказала тётя Павлина. — Как я не догадалась сразу?
Она аж сияла, такая была довольная. И как только мы остались одни в камере, она поделилась с нами своим успехом:
— Знаете, ребятки, что у них за язык? Самые обычные наши слова, только произнесённые задом наперёд!
— Как это — задом наперёд?
— А так. Вот это как у нас называется?
— Ну, стена.
— А у них это будет анетс… А вот это?
— Пол.
— А у них — лоп… Не верите? Тогда проведём небольшой эксперимент. Хотите, я попрошу у охраны воды?
Мне сразу же захотелось пить. Так захотелось, словно у меня целый век росинки во рту не было. Жорка тоже облизал губы.
— Хотим!
— Тогда слушайте: я подойду сейчас к решётке, позову надзирателя и скажу: «Принеси нам воды».
— Так он вас и поймёт!..
— А я произнесу эти слова как они это делают. Следите за мной.
Тётя подошла к дверям, затрясла решётку. По ту сторону сразу же возникла чёрная фигура надзирателя.
— Ыдов ман исенирп! — произнесла по слогам тётя.
Оранг уставился на неё так, словно его ударили чем-то тяжёлым по темечку. Потом что-то выкрикнул, побежал вглубь коридора. Через какое-то время вернулся уже с другим орангом.
— Ыдов ман исенирп! — повторила им тётя Павлина.
Второй оранг хлопнул себя по бёдрам и захохотал. А глядя на него, заржал и наш надзиратель.
— Ыдов!.. Ыдов!.. — уже кричала сердито тётя Павлина. — Воды, остолопы вы неотёсанные.
— Они же этого не понимают! — вставил я слово.
Тётя Павлина в последний раз тряхнула решётку и отошла от дверей. Вид у неё был совсем убитый.
— Неужели я ошиблась? — бормотала она.
Оранги же, отсмеявшись, исчезли. Но вскоре снова появились: надзиратель нём полное ведро воды.
— Ага! — праздновала победу тётя Павлина! — Я же вам говорила!
Мы были вынуждены склониться перед её гениальностью. Тем более, что вода была вкусной, как никогда.
Я сомневался только в одном:
— А почему тогда «Адольф Гитлер» написано не задом наперёд? А слово «хайль»?
— Должно быть, оранги, позаимствовав фашистскую терминологию, решили сохранить некоторые слова неизменными, чтобы подчеркнуть их значимость. Как главнейших атрибутов фашизма… Но пока это лишь предположение. — Тётя Павлина терпеть не могла делать неподтверждённые выводы. — посмотрим.
В этой камере мы просидели два дня.
В первый день, под вечер, тётя Павлину потащили на допрос. Мы с Жоркой места себе не находили, ожидая её возвращения. Нам всё казалось, что её пытают, добиваясь признания в шпионаже. Увидев её в коридоре, мы так и кинулись к решётке. Тётя Павлина не была ни побита, ни измучена. Наоборот — её глаза сияли.
— Знаете, с кем я только что разговаривала? — спросила она, как только за ней закрылась дверь. — Витя, с твоим папой!
Сердце у меня так и ёкнуло:
— С папой!.. Он тоже в тюрьме?..
— Нет, не в тюрьме… Угадайте, кто он сейчас такой?
Я терпеть не могу эту тётину привычку — чуть что, загадывать загадки! У меня аж слёзы навернулись на глаза!
— Ладно, скажу вам, раз вы такие недогадливые. — Тётя заметила, должно быть, моё состояние. — Твой, Витя, папа в этой стране большая шишка. Он личный историк самого фюрера.
— Историк?.. Фюрера?.. Ничего не понимаю!
— Оранга Третьего. Который правит в этих краях. Фюрера и полубога высшей расы.
— А кто тогда бог?
— Богом они провозгласили Гитлера. Того самого, памятник которому мы видели. А фюрер — его наместник на Венере, и обязательно должен иметь имя Оранг. Этот уже третий… Значит, перед ним было уже два.
— А как папа попал в историки? И почему они его не держат, как нас, в тюрьме?
— про это я расспросить не успела… Пока что можно только догадываться… Тот Оранг, должно быть, очень тщеславный тип, как, впрочем, и все тираны. Так что дознавшись, что папа — социолог-историк, да к тому же житель Земли, он его и назначил личным историком. Папа должен записывать всё, что тот Оранг говорит или делает, чтобы потом прославить его в веках…
— И папа согласился?
— А что ему оставалось делать?.. К тому же, у него не было выбора: или согласиться, или пожизненное заключение. А ведь это чудесная возможность изучить этих одичавших существ, которой и искал твой папа! — воскликнула тётя Павлина. Воскликнула с таким энтузиазмом, что я уже в который раз убедился: у тёти собственные взгляды на некоторые вещи и обстоятельства.
— А где мой папа?
Жорка! Увлекшись разговором, мы про него и забыли. А он стоит рядом и жалобно моргает.
— С твоим папой дело обстоит посложнее, — начала тётя Павлина: ей словно бы неловко было перед Жоркой. — Видишь ли, оранги провозгласили себя высшей расой, которая призвана править остальными. Вашу расу они считают низшей, расой рабов, полуживотных, которых нужно подчинить либо уничтожить…
— Они убили моего папу? — по своему понял это объяснения Жарка.
— Нет, твой папа живой! Но они не могли примириться с тем, что твой папа — известный учёный. Поэтому Витиному папе пришлось сказать, что твой папа — его слуга… Это, кстати, сам же твой папа и предложил, — поспешила добавить тётя Павлина, потому что Жоркино лицо скривилось в болезненной гримасе.
— А что будет со мной? — спросил Жорка так, что у меня сжалось сердце.
— С тобой тоже будет всё в порядке, — утешила его тётя Павлина. — Мы уже всё обмозговали с Витиным папой. Только тебе придётся назваться моим слугой… Слугой ты, понятное дело, будешь только в глазах орангов, чтобы тебя не трогали. Так что ошейник пусть тебя не волнует…
— Ошейник! — в один голов воскликнули мы.
— Без ошейника, к сожалению, тут обойтись нельзя, — вздохнула тётя Павлина. — По суровым законам этой страны первый же оранг, застукав Жору без ошейника, может казнить его на месте.
— А мой папа носит ошейник? — спросил вконец смущённый Жорка.
— Наверное… Хотя я точно не знаю. Но ти, Жора, должен быть выше этого. Ты должен всё время помнить, что для нас ты остаёшься тем, кем ты есть на самом деле… Будешь помнить?
— Буду, — грустно пообещал Жорка Я подошёл к нему, крепко обнял за плечи:
— Я всегда буду с тобой! И пусть попробует хоть один из этих поганцев тебя тронуть!
Жорка лишь невесело усмехнулся. Тётя Павлина же как-то даже обижено спросила:
— А почему вы не интересуетесь, что будет с нами?
— И правда, что они собираются с нами делать?
