Дмитрий Ольченко - Проделки лесовика

— И все?! А ты ведь знаешь, сколько он извел вашего брата — муравьев! — сказал Юрка.

— Ах, что поделаешь, — вздохнул муравей, — всем жить хочется.

Юрка подобрал длинную и гибкую лозину, подошел ко льву и сколько было сил хлестнул его вдоль спины. Лев вздрогнул и попятился, стараясь упругой задней частью зарыться в почву, но земля кострища была твердой, он судорожно отступал, а Юрка преследовал его и наносил свистящие удары. На краю кострища оставалось немного прибитой дождем золы. В нее- то и зарылся незадачливый пожиратель муравьев. X-Девятый все это время безучастно стоял в стороне и наблюдал, как Юрка расправляется с ужасным чудищем Мормикариусом.

— Я пришел к выводу, что ты злопамятный и мстительный, — сказал муравей, когда Юрка отбросил розгу. — Но я не уверен, что это всегда плохо, хотя, возможно, это и не всегда хорошо.

— Правда? Ты так думаешь? Мне никогда не приходило в голову выяснять, каков я: хороший или плохой, злой или добрый.

— Когда приходит время оценивать свои достоинства и недостатки, тогда оказывается, что ты уже ничего не можешь изменить. Характер сформировался и затвердел. Давай вернемся к нашему одуванчику.

— Мне кажется, быть злопамятным — не то же, что быть злым. Злой — он и против добра злой. А злопамятный — тот, кто не прощает зла, причиненного теми, кто любит причинять зло, — сказал Юрка, шагая вслед за муравьем. — Злопамятный обязательно должен быть и справедливым, потому что, наверное, бывает и так, что зло — не всегда очевидное зло, особенно если тот, кто его причинил, раскаивается. Как ты считаешь?

— Мне нравится, что ты стараешься толково формулировать свои мысли. Это очень важно.

— Ну, а как насчет того, что я сказал о злопамятности?

— Я не хочу доказывать, что ты неправ, хотя лично я — сторонник всепрощения, — ответил X-Девятый, пошевелив усиками.

— Недавно я прочитал стихи одного поэта. Они как раз о злопамятстве. Прочитать?

— Прочитай. Мне нравятся стихи, и, признаюсь тебе по секрету, я сам их пишу... Может быть, почитаю тебе. Но сначала прочитай ты. Только с выражением, не тараторь, как обеспокоенная сорока. Стихи надо читать негромко, с чувством.

— Я знаю... Только ты не очень спеши, мне трудно бежать за тобой... Итак, слушай:

Юрка замолчал, ожидая, что скажет приятель. Муравей с видом глубокой задумчивости продолжал свой путь.

— Ну что ж, — наконец заметил он. — Я согласен. Стихи весьма убедительны. В них есть правда.

Они шли, и над ними шелестели высокие травы. Подхваченный порывом ветра, вверху пролетел целый десант парашютиков. Семейство одуванчика разлеталось в поисках своего места под солнцем. Когда Юрка с муравьем подошли к нему, одуванчик весь облетел, трубчатый стебель поник, и его облысевшая головка наводила на философские размышления. Юрка вскочил на лист, где сиротливо лежала его бересклетовая дубинка. Лист прогнулся. Муравей, прежде чем взобраться туда же, обследовал окрестности. В этих местах давно уже обитал паук-охотник, нападающий на муравьев-фуражиров. Х-Девятый успокоился только тогда, когда убедился, что никаких следов паука здесь не было.

— Как хорошо! — воскликнул Юрка. — Тихо, спокойно, ни от кого не зависишь, никто тобой не командует!

Муравей с любопытством наблюдал за Юркой, видел, как он радуется свободе. Это чувство муравью было почти незнакомо, но... все-таки знакомо, чего нельзя сказать о миллионах и миллионах его сородичей. Само понятие свободы муравьям чуждо, как, впрочем, и понятие неволи. Крот никогда не видел неба. Он не знает, что такое полет. Пространство вверху ограничивается сводами кротовых подземелий, и если случается кроту оказаться вне своего постоянного обиталища, он ужасно тревожится и старается как можно быстрее уйти под землю. Так и муравьи. За сотни миллионов лет муравьиного существования на Земле понятие свободы и понятие неволи у муравьев взаимно уничтожились, как две равные величины с противоположными знаками.

Но как это происходило — вот что хотелось узнать Юрке. Почему в миллионном скопище маленьких безликих роботов вдруг появился Х-Девятый, по внешним признакам ничем от них не отличающийся, но наделенный тем, что люди в просторечии называют душой? Благодаря чему в этом муравье место робота заняла Личность?

— Послушай, друг, что это ваша повелительница говорила о традициях и незыблемых законах муравейника? Почему куколка, из которой ты появился на свет, была нестандартной? Многое из того, что я увидел в муравейнике, мне непонятно и чуждо, — сказал Юрка.

Муравей ответил не сразу. Сказал только, что это древняя, очень древняя история. О ней хорошо мог бы поведать Маститый № 3.

— Опять хочется пить! — вздохнул Юрка.

Над поляной с вихревым шумом пронеслось нечто огромное и уселось на дереве.

— Мое почтение, малый! — услышал Юрка голос Лесовика. Прищуренные глаза насмешливо уставились на мальчишку. — Как дела? Понравилось тебе у муравьев?

Юрка ответил хмурым молчанием. Никакого трепета он сейчас не испытывал. Больше того, он почувствовал к Лесовику презрение.

— X-Девятый, а ты его боишься? — спросил Юрка.

— Кого «его»?

— Лесовика.

— Я знаю, что он есть, но ни разу его не видел.

— И сейчас не видишь? — удивился Юрка.

— Не видит! — вместо муравья ответил Лесовик. — И не слышит. Тебе, должно быть, известно, что я открываюсь далеко не всем.

Лесовик сидел на ветке в своей излюбленной позе — болтал ногами. Иногда, правда, он сидел, сцепив ноги, и это говорило о его дурном настроении. Сегодня он был весел. Ветер перебирал шерсть на его спине, широкой и сутулой, почти горбатой.

«Да у него сколиоз!» —подумал Юрка.

— То, что для тебя сколиоз, для меня — норма! — ответил Лесовик, и Юрка в который раз удивился, до чего легко читает это чудище его мысли. Лесовик отвел от Юрки пронзительный взгляд и начал выбирать из бороды мусор. Делал он это неумело, неуклюжие узловатые пальцы не слушались, он сердился, выдергивал мусоринки вместе с клочьями шерсти, ему было больно, он сердился еще больше.

— Хотите, я помогу? — сказал Юрка. — У меня это лучше получится.

Лесовик поднял на Юрку серьезные глаза, в которых уже зеленело раздражение. Юркино предложение, очевидно, показалось ему заманчивым. Он почесал в затылке, что-то соображая.

— Ладно, малый, я позволю тебе оказать мне помощь. Но для этого я должен материализоваться. — Лесовик закрыл глаза и словно оцепенел, изображая внутреннюю сосредоточенность. По его телу мелкой дрожью перекатывалось напряжение. Через минуту-другую он открыл глаза, потянулся, сделал несколько упражнений руками, показавших, что когда-то он не чурался физзарядки.

— Все в порядке, малый! Приготовились!.. — он вытянул правую руку ладонью вверх. — Р-р-р-аз!

Юрка мгновенно очутился в ладони Лесовика. Теперь, когда он так уменьшился в размерах, а Лесовик остался в прежних, лесной владыка показался еще чудовищней. Мальчишка стоял в его ладони, словно в кузове самосвала. Ветер шевелил чащу бороды из волос толщиной в суровую нить. Лесовик подносил ладонь с Юркой к тому месту, где борода была спутана более всего, и Юрка распутывал ее, вытаскивая из нее куски мха, сухие веточки и прочий мусор. Мальчишке пришлось изрядно повозиться, пока вытаскивал из бороды семена череды. Сначала ничего не получалось. Юрка выдергивал зубчатое зернышко и невольно причинял Лесовику боль. Лесовик стонал и гримасничал. Юрка покрикивал на него. Потом спросил:

— А если бы ты с больным зубом пришел к зубному врачу и он усадил тебя в свое кресло, и сунул тебе в пасть бормашину?! Что тогда?

— Ой, не знаю! У меня зубы никогда не болели! — сказал Лесовик.

— Не может быть, — засомневался Юрка. — Они же стираются!

— Стираются, но тут же и отрастают.

— А можно их посмотреть? — Юрка похолодел от собственной дерзости.

— А ты всю бороду мне вычистил?

— Почти всю... Вот здесь еще колючки запутались...— Лесовик начал по указанию Юрки маневрировать своей могучей дланью, язык не поворачивается называть ее рукой.— Ниже... Еще ниже... Стоп! Теперь чуть-чуть правее. Стоп! Ну и напутано здесь! Где это ты валялся?