— Выучить имена всех и завтра быть здесь, прямо с утра, — заявили они. — Мы открываем школу невидимости.
И хорошо! Пусть Ивок будет много!
Утром мама сказала: дети не должны жить дома. Мы с братом собрали вещи и ушли. Ромек посматривал на меня немного боязливо, но я улыбалась ему — не бойся, глупыш, всё хорошо. Ромек хватался за руку и пытался отобрать у меня вещи, чтобы помочь. Мы шли по улице — куда-нибудь.
Мне двенадцать, а Ромек совсем ещё маленький — всего четыре года. Ему без мамы тяжело. Я поставила на асфальт сумку, взяла Ромека за плечи, внимательно на него посмотрела, а потом взъерошила ему волосы — чёрные-чёрные, просто непроглядные. Ромек стал хихикать и вырываться, и только тогда я отпустила его.
Теперь он был весел и стучал палкой по заборам. Бросался к бродячим собакам, трепал их за уши и приговаривал:
— Хороший пёс, хороший.
Я напевала песенку и посматривала на чужие двухэтажные дома, в которых всё ещё было нормально.
— Мы не будем пока далеко уходить, хорошо? — спросила я.
Ромек только повторил:
— Не будем далеко уходить, — и тут же сел на разогретый солнцем бордюр.
Я села рядом и, прищурившись, посмотрела на небо. Мимо прожужжала какая-то насекомина. Ромек слюнявил подорожник и приклеивал его на колено.
— Тебе приклеить? — спросил он.
— Зачем?
— Полезно, — пожал плечами Ромек. — Очень полезно.
Я улыбнулась и толкнула его плечом:
— Балда. Полезно — это если рана. А так?
Ромек задумался, подёргал себя за губу:
— А так можно падать, и потом раны не будет. Это заранее. Полезно.
Я вздохнула:
— Тогда лепи.
Потом мы съели по яблоку и двинулись вдаль от коттеджных домов к высоким зданиям. Рядом был пустырь. Мы попинали с Ромеком найденный лопнувший мяч, а к вечеру развели из сухих веток костёр и испекли картошку. Когда солнце начало садиться, мы зашли в пустое здание с выбитыми стёклами и забрались на крышу. Оттуда было хорошо видно, как идут к нам дети в возрасте от трёх до шестнадцати лет. Пинают найденный нами продырявленный мяч, находят в костре оставшуюся картошку, забираются на крышу. С нашей мамой всегда так. Это, наверное, какой-то сбой системы — сообщения ей приходят на несколько часов раньше, чем всем остальным.
Нам с Ромеком то ли повезло, то ли нет. Мы всегда впереди событий, всегда знаем, что будет. Но и всегда же — нам первым достаётся. Я подумала — ведь это как сегодня Ромек со своим подорожником, приклеенным загодя. По мне, так лучше уж совcем не падать.
Дети нашего города уже поднимались на крышу — плоскую, с высокими бортами. Она была прогрета за день, а вдали были красное солнце и облака. Чуть позже стемнеет, и тогда мы будем светить вверх, в небо, фонариками. Слетится мошкара, ну и что ж. Зато красиво. И, если можно как-то выразить протест, мы выразим его так.
Но, пока не стемнело, все шумели, толкались, болтали. Ромек собирал и разбирал конструктор. По-моему, из Ромека вырастет толковый человек, если я постараюсь. Ещё я ему читаю книжки и учу буквам. Пока что многие умеют читать. Но что будет дальше? Школу отменили. «Детям не стоит ходить в школу». Конечно, конечно. Тогда многие радовались.
Рядом с нами пристроился какой-то незнакомый мне мальчишка. Может, чуть постарше меня. Наверное, он переехал к нам недавно. Хотя какая разница — везде одно и то же.
Мальчишка подошёл к Ромеку:
— Хочешь, покажу, как можно сделать?
Но Ромек только сердито отвернулся, закрывая от мальчишки конструктор:
— Не надо, я сам.
— Хорошо ведь получится.
— Уйди…
Мы переглянулись с новеньким, я улыбнулась ему, и он сел рядом.
— Томаш, — сказал он.
— Эда.
Я крепко пожала ему руку, и мы засмеялись. У Томаша была хорошая улыбка. Честная.
— Ты быстро нашёл свободную зону, — похвалила я Томаша..
— Да чего там искать, — отмахнулся Томаш. — Смотришь, куда все идут, и сам — туда же. В вашем городе одна зона?
— А бывает больше? — удивилась я.
Томаш кивнул:
— Говорят, бывает. Две-три, не больше. Я только не понял. Такое большое здание… Почему вы влезаете на крышу?
Я поёжилась:
— Сырой дом. Нехороший.
Мы посмотрели вниз, на улицу. Дежурные вели малявок — тех, у кого нет старших братьев и сестёр. Которых родители выгнали из дома — а те совсем не знали, куда идти. Малявки не ревели и не капризничали. Спать они будут в палатках, на пустыре — на крышу им нельзя. Мало ли.
Я посмотрела на Томаша. Почему-то мне показалось, что ему можно говорить всё, прямо как себе. И сказала:
— На крыше хорошо. Очень далеко видно. Дальше, чем на самом деле. Как будто что-то есть впереди. А спустишься вниз — всё пропадает.
По моим ногам прополз Ромек, добрался до Томаша и, пыхтя, поставил на томашеву голову деталь от конструктора.
— Не дёргайся теперь, — приказал Ромек. — А то развалишь.
Вот счастья-то. Теперь у Томаша на его белобрысой голове вырастет какая-то башня.
— Ромек! — прикрикнула я.
— Пусть строит, — сказал Томаш. — Не жалко.
Ромек обрадовался и снова пополз по моим ногам к деталькам.
— А насчёт того, что дальше ничего нет, — осторожно, чтобы не развалить конструктор, сказал Томаш. — Ты не права. Нужно действовать.
— Как? — хмыкнула я.
— Как-нибудь, — пожал плечами Томаш. — Подумаешь, браслеты. Ещё год назад их не было. Могут же они исчезнуть, как и появились.
Да, браслеты тогда появились на взрослых в один день, невесть откуда. Наверное, их можно было снять — щипцами там или как-то ещё. Только кто позволит?
Год, подумала я. Ровно год, как не стало моих родителей. В нормальном, человеческом понимании этого слова. Мама у меня не то, чтобы супер — но она была интересной. Да и когда просто-напросто есть мама — это уже хорошо. Мы могли с ней поговорить, могли гулять по улицам, играть с Ромеком. Я вздохнула.
Целый год мы живём в системе централизованного воспитания. Кто-то, скорее всего, не у нас на земле, посчитал, что родители плохо справляются с воспитанием детей. И будто всех надо воспитывать одинаковыми методами в равных условиях. Откуда-то шли сигналы на браслеты наших родителей. Страшно глупые, нелепые приказания. Одно предложение — задание на установленное количество дней. «Дети не должны жить дома», два дня. И, как всегда — мамы действуют, а папам всё равно. Так уж устроена система. Через два дня мы первые с Ромеком пойдём домой, чтобы проверить — стоит ли туда возвращаться. То есть сначала пойду я. А если всё нормально, пойдёт Ромек. И только потом я сделаю по всем рассылку, чего им ждать. Мы вообще были на привилегированном положении, и всё потому, что наша мама такая продвинутая, со «сбитым» браслетом, работающим раньше времени.
Было не понятно, как получается так, что сообщения ей приходят раньше? Зато и мне было хорошо. Да, я больше всех рисковала, но мне и не приходилось дежурить — возиться с малявками, готовить на всех еду.
Во введённой системе централизованного воспитания ничего толкового не было. Наоборот — дети лишались родителей. Родители оставались нормальными людьми, но всё, что касалось детей, они как будто пропускали мимо ушей. Не замечали, не видели. Как будто нас не было, кроме тех случаев, когда надо было выполнить отправленное на браслет задание. Это был какой-то эксперимент. То ли над взрослыми, то ли над нами. Иногда мне думалось про совсем страшное.
Я посмотрела на Томаша и сказала:
— Представляешь, что было бы, если бы пошли ошибки в сообщениях?
— Страшных системных сбоев ещё не было.
— Ну просто… — сказала я. — Вдруг сегодняшняя фраза пришла бы родителям без последнего слова?
Мы посмотрели на Ромека, который вдохновенно разбирал построенное здание снова на детальки.
— Если бы пришла фраза не до конца, — повторила я. — «Дети не должны жить». Что тогда?
Томаш посмотрел на меня, улыбнулся и показал язык.
— Пессимистка, — хитро сказал он. — Все бы бежали до свободных зон.
Я надулась:
— Ага, все бежали бы. Как же. Это я бы бежала до свободной зоны. А потом — остальные, это если я успею.
Было темно, светились фонарики. Томаш молчал. Я прижалась к нему, чтобы было теплее, а Ромек уже дремал на моих коленях. Мы просидели в таком странном молчании целый час. Мимо меня проходили знакомые, я им махала рукой, и только. Они издалека приветствовали меня.
— Интересно получается, — наконец сказал Томаш. — Знаешь что, Эда. Я приехал только сегодня, и сразу наткнулся на тебя.
Меня кольнула какая-то обида, но я отмахнулась от неё, как от комара. Похоже, Томаш это почувствовал.
— Это не то, чтобы было плохо. Просто в том городе, откуда приехал я, тоже есть Первая. Твоя мама ведь заранее получает сообщения?
