Юрка достал нож. Открыл кривое лезвие для консервных банок и окинул беглым взглядом уступы скал, выбирая подходящую плоскость для исторических записей. Выбрав, ломал голову, с чего начать, возникло сомнение: место, на котором он запечатлеет историческое событие, должно быть укрыто от ветра и дождя, иначе записи не продержатся и сотни лет. «Их смоют дожди и засыплет пыль». Но чтобы продержались они миллионы лет, надо оставить их в пещере. А пещеру еще надо найти.
Часа два карабкался по скалам. Встречались довольно глубокие расселины, ниши, углубления — все не то. Тогда он спустился на песчаный пляж,— отошел от скал и начал рассматривать их издали,— цепкие глаза метр за метром ощупывали каменистые обрывы. За полосой кустарников, где гряда поднималась выше, скорее угадал, чем увидел, вход в пещеру, почти скрытый выступом скалы. Осторожно пробрался сквозь заросли. Вход открылся как по волшебству. Он находился на высоте десяти-двенадцати метров, и надо было карабкаться по отвесной скале. Внутренность пещеры скрывалась в полумраке, чувствовалось, что она достаточно просторна. Не было видно никаких следов, которые говорили бы, что здесь кто-нибудь обосновался. У входа, на каменных выступах, белели следы птичьего помета, такие же, как и на вершине скалы. Юрка всматривался в пещерный полумрак, ожидая, пока глаза привыкнут к нему. Настораживали птичьи скелеты. Они смутно белели в углах пещеры.
Вдруг почувствовал, что в пещере он не один. В темных углах кто-то притаился. Осторожно попятился к выходу, готовый, в случае чего, броситься с десятиметровой высоты. То, что он может при этом свернуть себе шею, не пугало, настолько сильным было сейчас чувство невидимой опасности. У выхода из пещеры остановился, всматриваясь в пещерный мрак. Показалось, что в темноте сверкнул огонек, маленькая искорка... Вспыхнула и погасла. Но вот искорка появилась опять, и не одна, а две. Два фосфоресцирующих пятнышка, похожих на кошачьи глаза, когда кошка смотрит из темноты.
В тот самый миг, когда Юрка готов был броситься вон из пещеры, в ее глубине что-то зашевелилось и устремилось к Юрке. Мальчишка, подчиняясь безотчетному чувству самозащиты, взмахнул палкой и обрушил ее на какой-то темный клубок. Тут же ударил еще раз. Черный мохнатый клубок продолжал шевелиться. У ног корчилась в предсмертных конвульсиях огромная сколопендра. Мальчишка наносил поверженному врагу удары, пока не превратил его в бесформенный ком, не подающий признаков жизни.
Юрка собирался уже покинуть это место, но подумал, что пещера очень уж хороша. Понемногу успокаиваясь, решил, что лучшего убежища нельзя и придумать. Кто знает, как долго придется жить в этом полном опасностей мире. Если за пещеру пришлось сразиться, она, естественно, становится владением победителя...
Он ходил по пещере и выталкивал палкой останки жертв сколопендры к выходу. Среди них оказался и недоеденный птеродактиль, убитый, вероятно, несколько часов назад. Все это сгреб в кучу и выбросил вместе с бездыханным убийцей. Еще раз внимательно осмотрел закоулки, повыгонял оттуда всяких жуков, тараканов, сороконожек... Никакого соседства! Так спокойнее. Теперь надо натаскать в пещеру листьев папоротника и выстелить ими весь пол. Гигиенично и мягко. «Юрка, ты гений!»— мысленно похвалил себя и тут же принялся за дело. Спустился вниз, убрал с дороги выброшенный из пещеры хлам и внимательно осмотрел близлежащие заросли, выгоняя оттуда все живое, могущее доставить неприятности. Когда осмотр закончился, без промедления начал резать папоротник и складывать его под пещерой. На одинокой сосне, что росла метрах в пятнадцати от скалы, уселось несколько птеродактилей. Они изредка взмахивали кожистыми крыльями и прищелкивали длинными клювами, наблюдая за Юркиными действиями.
Куча папоротника у подножия скалы быстро росла, и мальчишка, вытирая запотевшее лицо, решил, что нарезал достаточно. Теперь оставалось поднять его в пещеру. Но как это сделать? Вспомнил, что когда пробирался к пещере через заросли кустарника, обратил внимание на длинную лозу, вьющуюся по деревцам. Через полчаса уже тащил к пещере большую связку длинных, гибких лиан. Тонкими лозинами связывал охапки папоротника. Их получилось около десятка. Привязав несколько штук к одному концу лианы — ее пришлось нарастить, чтобы дотянуть до входа в пещеру,— взял противоположный конец в зубы и вскарабкался наверх. После этого подтянул связки и аккуратно разложил их в самом уютном уголке, поближе к выходу.
— Отлично придумал!— воскликнул Юрка, окончив работу.— Теперь бояться нечего!
Он обрел уверенность в себе. Подошел к выходу и уселся, спустив ноги. На сосне гроздьями висели птеродактили. Их глаза поблескивали в солнечных лучах. Из-за камня внизу выглядывал похожий на крысу зверек с хитрой розовой мордочкой. Вдалеке большое стадо игуанодонов, пересекая саванну, приближалось к реке на водопой.
Саванна утопала в мягких лучах заходящего солнца. Бредущие по ней динозавры, парящие птицеящеры и почти неподвижные белые горы облаков представляли собой картину, полную безмятежного спокойствия. Хотелось оставить пещеру и пойти куда глаза глядят. Но куда? И зачем? Сколько бы он ни шел — домой не попадет, с людьми не встретится...
Снова поразился тому, что мир для него существует в двух временных плоскостях: этот, мезозойский, населенный странными праживотными, мир, не осознающий себя; и тот, откуда пришел Юрка, мир, где все подчинено человеку. А между ними — бесплотная стена времени толщиной в 80—90 миллионов лет. Пожалуй, не стена, а скорее пропасть. По какому же мостику Юрка перебрался через нее? И как отыскать этот мостик, чтобы вернуться обратно?
Отчаяние снова овладело мальчишкой. Глухая тревога комком подступила к горлу. Никто в делом мире не чувствовал себя таким одиноким. Это было а б с о л ю т н о е одиночество человека, единственного на Земле. Ему не с кем было словом перекинуться, он не мог рассчитывать на чью-либо помощь и должен был полагаться только на себя. О, безысходность!.. Земля впервые увидела человеческую печаль и, наверное, поняла ее. Вокруг стало очень тихо. Замер даже легкий ветер, покачивающий птеродактилей на сосне. Динозавры остановились, не дойдя нескольких десятков метров до реки, и, вытянув длинные шеи, смотрели в Юркину сторону. Может быть, в эту минуту они почуяли неясное беспокойство! Повсеместную тишину нарушали только сдавленные рыдания мальчишки да невнятное журчание реки за скалами.
— Вот так-так!
Юрка вскинул голову. На сосне, распугав птеродактилей, уселся Лесовик.
— Мы, кажется, ударились в слезы?! — несколько преувеличивая свое изумление, спросил Лесовик.— И тебе не стыдно, парень?
В деревянном голосе звучала укоризна. Неожиданно для себя Юрка почувствовал радость, увидев своего мучителя, но, конечно, не подал вида,— смотрел на него в упор суровым взглядом мужчины, знающего себе цену. Ему было досадно, что Лесовик увидел его плачущим.
— Ты действительно плачешь?!—все еще деланно удивлялся Лесовик.
— Нет, смеюсь!
— Но я вижу слезы!
— Это слезы радости.
Лесовик прищурился и стал поглаживать зеленую бороду. Он поглаживал ее всякий раз, когда его одолевали сомнения, точно поглаживание помогало разрешать их.
— С чего бы это тебе радоваться?— недоверчиво спросил Лесовик.
— Хочу и радуюсь! Тебе-то какое дело?— Юрка отвечал грубо, а ведь ему вовсе не хотелось грубить. К чувству радости, что в мезозое рядом с ним оказалось существо из двадцатого века, примешивалась горечь: разве можно забыть о том, что именно это существо, этот вредный старикашка, был повинен в испытаниях, свалившихся на мальчика.
— Я радуюсь тебе назло!
— Ой ли?
Юрка разглядывал Лесовика, не испытывая никакого страха перед ним, и сам удивлялся этому.
— Ой-ой-ой!—воскликнул Лесовик.— Какие мы гордые! Какие мы сердитые! Можешь меня презирать, сколько тебе вздумается, меня не убудет. А я, например, могу сию же минуту вернуться в двадцатый век и напрочь забыть о тебе. Доживай здесь свои годы как знаешь!
«А ведь ему ничего не стоит сделать это!»— подумал Юрка.
— Конечно, мне это ничего не стоит. Захочу и улечу!
Лесовик сидел на сосне, щурился,— алые предвечерние лучи светили прямо в глаза,— и добродушно смотрел на Юрку.
— Послушай, дед, а ты когда-нибудь был маленьким?
У Лесовика глаза полезли на лоб. В таком панибратском тоне с ним никто еще не разговаривал. У лесного хозяина даже челюсть отвисла. Придя в себя, он зашелся в смехе. Он хохотал, как в свои лучшие годы. Как совсем недавно в полесском лесу.
— Ах-ха-ха! Ох-хо-хо-хо-хо-хо-о! Ух-ху-ху-ху-у!
Он хохотал и трясся до тех пор, пока под ним не треснула ветка. Он плюхнулся на землю. Его смех замер, точнее — оборвался, как говорится, на полуслове. Дело в том, что он свалился на огромную змею, которая спала под сосной на подстилке из хвойных иголок. Змея вскинулась, несколько раз ударила Лесовика ядовитыми клыками, попыталась оплести его кольцами.
